- А кого они любят, - заворчала Текле, - кроме своего горластого крикуна с косой челкой. - Но все-таки забеспокоилась: - А крестик на шейке висит?
- Н… н… нет.
Марите опять хмыкнула.
- Наша Гражина всех любит - и тех, кто с крестиком, и тех, кто без.
- И хорошо, что любит. Значит, сердце у нее доброе. - Они говорят о ней, будто ее тут нет. - А окрестим его сами. В воскресенье понесем в костел и окрестим. Крестной будет Гражина, раз Бог ей послал его. Мой Степонас будет крестным отцом… Заболтались мы, а дети-то голодные.
- Скажите Ядвиге, чтобы не ругалась, я тоже иду, - крикнула Марите ей вдогонку.
- Ругайся не ругайся, - заворчала, войдя, Ядвига, - никогда вы меня вовремя не меняете. Опять подкинули? - кивнула она в сторону малыша. - А деть его куда? Кроваток-то нет.
Малыш, будто почувствовав недовольство Ядиги, сморщил личико, готовый заплакать.
- Небось и некормленый.
- Пока только водички дала. Сейчас накормлю.
- Да это же жиденок! - возмутилась Ядвига, посмотрев на ребенка. - Может, даже обрезанный.
- Н… нет.
- Все равно видно, что жиденок. Надо вернуть его своим.
- Кому… своим? - еле выдавила из себя Гражина.
- Не прикидывайся дурочкой. Евреям.
- Но они же в гетто.
- Так что? Сунь его вечером кому-нибудь из них, когда их ведут с работы, и все. Пусть сами возятся со своим.
- Но евреев же убивают, даже детей.
- А что делают с теми, кто их прячет? Ты что, не видела перед Рождеством на Ратушской площади повешенных? Целую неделю на виселице болтались трое с досками на груди. И на каждой было написано: "Я укрывал еврея". Так вот, я не хочу, чтобы из-за этого еврейского отродья меня повесили.
Гражине стало страшно, что и ее могут повесить. Ципора не должна была просить укрыть ее ребенка. Знала же, что это запрещено. Но и сама виновата, надо было сразу отказаться. Или потом, когда Ципора вышла, надо было ее догнать и сказать, чтобы ребенка не приносила.
- Если ты не вернешь, - не унималась Ядвига, надевая пальто, - сама отнесу.
- Куда… отнесете?
- К воротам гетто. Скажу, нечего свое отродье нам подкидывать. Чтобы завтра вечером, когда приду на работу, его тут не было!
Гражина малыша перепеленала, надела другой чепчик, и он опять заснул. Волосиков под чепчиком не видно. А когда он спит, не видно и какого цвета глазки… Все равно Ядвига не разрешила его оставить. Грозилась, что сама вернет. Но она же не знает кому… Неужели ей самой придется пойти? Завернуть в те же жалкие тряпки и вечером, когда этих несчастных поведут с работы, стоять на углу и высматривать в бредущих мимо колоннах Ципору, объяснять, что в приюте не разрешают его оставить.
Малыш поморщился. Неужели почувствовал, что его вернут? Она легонько погладила его.
- Спи, спи, еще не сегодня. И завтра до вечера еще будешь здесь.
Прошептала и сама испугалась своего обещания: а если завтра или еще сегодня сюда нагрянут немцы? Или такие, как Казис?
Успокаивала себя: не нагрянут. Ведь до сих пор не являлись. Может, и сегодня обойдется.
Завтра отнесет, и то под вечер, перед приходом Ядвиги.
Снова погладила его животик, ножки. И показалось, что он сквозь пеленки узнал ее руки. Зачмокал.
9
Темнеть, как назло, стало очень рано. Надо было готовиться.
Гражина малыша напоила на этот раз неразбавленным водою молоком и принялась медленно, хотя сумерки уже сгущались, пеленать. Поверх Ципориной кофты, которой он был укутан, головку и все тельце завернула в свой, вернее материнский, платок, который подвязывала под пальто.
Марите делала вид, что этих приготовлений не замечает. Текле, наоборот, всякий раз, проходя мимо, вздыхала. Сама она то и дело поглядывала на окно, пугаясь, что сумерки сгущаются слишком быстро и уже совсем скоро надо будет выходить. А когда Марите задвинула шторы затемнения, испугалась, что уже вечер и Ципору могли провести в гетто. Быстро надела пальто, натянула шапку и, схватив малыша, выбежала. Только успела услышать, как Марите ей вдогонку крикнула:
- Не твоя вина, что не можешь его здесь оставить.
До улицы, на углу которой колонны евреев сворачивают к гетто, тоже почти бежала. А добежав, вдруг в испуге остановилась: опоздала! Мостовые справа и слева белели пустотой, даже по тротуарам двигалось мало прохожих.
Малыш зашевелился, видно, ему холодно. Она накрыла его полой пальто, а едва виднеющийся из-под платка носик согревала своим дыханием.
Наконец справа во всю ширь мостовой зачернела двигающаяся сюда колонна. Гражина заволновалась, старалась издали разглядеть лица, ища Ципору. Но это были одни мужчины.
Они прошли, свернули к гетто. Гражина видела, как их обыскивают, избивают, и едва не пропустила приближающуюся еще одну колонну. Там были и женщины. Она хотела бежать им навстречу, скорее отдать ребенка. Но все стояла, всматривалась в лица, искала Ципору. Ее не было. И в следующей колонне не было. Неужели ее провели раньше? А скоро уже, наверно, комендантский час.
Надо его отдать другим. Попросить, чтобы разыскали Ципору.
Приближалась еще одна колонна. Поравнялась с нею. В голове промелькнуло, что ведь не знает Ципориной фамилии по мужу. Все равно, пусть ее родителям отдают.
Она нерешительно протянула малыша.
- Передайте его, пожалуйста, семье Брикманасов.
Женщина, к которой она обратилась, сделала вид, что не расслышала.
Она протянула ребенка следующей. Сошла с тротуара, чтобы та услышала:
- Возьмите его, пожалуйста. Верните матери. Ее зовут Ципора. Ципора Брикманайте.
И третьей протянула:
- Заберите его, пожалуйста!
- Зачем? Чтобы его убили? - с горечью произнесла шедшая рядом женщина. Но Гражина все-таки протягивала ей ребенка
- Я не могу его оставить у себя, мне не разрешают.
Неожиданно появившийся конвоир крикнул:
- Почему без звезд?
Только теперь она спохватилась, что идет по мостовой, вровень с колонной. Испугалась, принялась объяснять:
- Мне не надо звезд! Я литовка! Католичка! - И норовила вернуться на тротуар. Но конвоир не пускал ее.
В отчаянии она перекрестилась:
- Честное слово, я католичка! Хотела вернуть этого ребенка матери.
- Так я тебе и поверил! Все вы мастерицы врать!
Он еще что-то кричал, но она уже не слушала. Вскочила на тротуар и побежала. Петляла, чтобы, когда он выстрелит, промахнулся.
Лишь добежав до угла и оказавшись на другой, совсем пустой улице, пошла медленнее.
Стала приближаться большая колонна, но она уже не решалась повернуть и пойти рядом с нею.
Внезапно осознала, что идет в приют. Остановилась. В приют нельзя - Ядвига уже, наверно, пришла.
Что делать? Мама говорила, если будет плохо, пойти к доктору Левинасу. Но он сам, наверно, в гетто.
Крепче прижала малыша к себе. В гетто она его не отдаст.
10
Дома она напоила его подслащенной водичкой и уложила рядом с собой. Но сон не шел. Что делать? Взять его с собой на работу нельзя. Если опоздать, прийти, когда Ядвиги уже не будет, все равно нельзя. Марите заодно с нею. А снова стоять с ним на углу перед гетто… Другой конвоир может оказаться хуже этого и либо сам затолкнет ее в колонну евреев, либо выстрелит в убегающую… Ципора не должна была отдавать ей своего ребенка - ведь знала, что за это грозит.
Малыш заплакал еле слышно, будто не плакал, а жаловался, просил не отдавать его…
Она его легонько погладила.
- Спи, малыш.
Умолк. Неужели не дышит? Нагнулась к самому его личику.
Слава богу, дышит. Только едва слышно. И время от времени издает какой-то слабенький вздох.
Осторожно, чтобы не разбудить его, вылезла из-под одеяла, накинула пальто и вышла на кухню. Разожгла примус, нагрела немного воды, намочила в ней подслащенный мякиш хлеба, завернула его в кусочек марли, вернулась в комнату и поднесла ему эту самодельную соску. Он жадно засосал.
Пока была занята, не думала, что делать. Когда легла, мысли сами нахлынули. Что делать? Держать его в приюте нельзя - Ядвига выдаст. Сама, как грозилась, заявит в полицию. Те придут и заберут ребенка. А Ципора говорила, что маленьких детей… головкой о дерево. Неужели эту крохотную, рядом лежащую головку?.. Страшно даже представить себе это… Вернуться с ним в приют нельзя - Марите тоже против. Опять стоять с ним на углу?.. Но в гетто тоже не берут. А конвоир ее загонит вместе с ними.
Вернулась обида на Ципору. Но не надо о ней… Ведь ей плохо… Очень плохо…
Она не почувствовала, как засыпает. Проснулась оттого, что малыш заерзал. Видно, мокрый.
Чтобы не простудить его, подсунула под одеяло хоть и холодные, но сухие тряпки, перепеленала его, опять сделала "соску" из подслащенного хлебного мякиша и заторопилась на работу.
И все-таки опоздала, зато Ядвиги уже не было. Марите ни о чем не спросила. Только Текле, здороваясь, сочувственно вздохнула. У нее, когда подносила бутылочки с молоком голодным малышам, руки дрожали. Ей слышался жалобный плач в пустой квартире.
Наконец она не выдержала и, когда Марите рядом не было, призналась Текле, что не отдала ребенка. Объяснила, что женщины, которых проводили мимо, не взяли, одна даже спросила: "Зачем, чтобы его убили?" А конвоир принял ее за еврейку, хотел загнать вместе с ними в гетто, она еле убежала, боялась, что он выстрелит в спину.
Текле, слушая, крестилась, слава богу, что убежала, что и сама, и дитя живы. Значит, такова воля Божья, чтобы он жил. Только плохо, что ребенок у нее дома, один, наверное, голодный, мокрый, и заходится от плача. Пусть скажет Марите, что ей нездоровится, и пойдет домой.
Марите, конечно, согласилась днем покормить и ее подопечных. Даже посоветовала померить температуру и, если завтра не станет лучше, еще на один день остаться дома.
- За то, что мы требовали этого еврейчика вернуть, не обижайся. Еще скажешь спасибо. Ничего не поделаешь, такова их судьба, а нам никто не имеет права накинуть петлю на шею.
От этого "петлю на шею" ей стало еще хуже. Хотя и так не притворялась, ей на самом деле было плохо.
Пока они с Марите были в спаленке, Текле положила ей в сумку две бутылочки молока и, провожая, шепнула:
- Вечером, по дороге с работы, зайду к тебе и заберу вас к нам. Соседка держит козу, будет чем кормить. У Степонаса сердце доброе, не откажет. А в воскресенье понесем ребенка крестить.
Гражина хотела сказать, что мать малыша будет недовольна, но промолчала.
- Может, крещеного Бог убережет.
Чтобы Марите, а тем более Ядвига ничего не заподозрили, они все четыре дня приходили на работу порознь. А вечерами, дома, готовились к крестинам.
Имя Степонас ему придумал сразу. Даже не придумал, а когда они малыша принесли и Текле ему сказала: "Это наш, приютский, Гражинин найденыш. В воскресенье понесем крестить", Степонас нагнулся к нему: "Ну что, Винцукас, давай знакомиться".
Так и стал его называть, Винцукасом. Из почти новой наволочки они с Текле сшили распашонки. На подгузники и пеленки Текле разрезала свою нижнюю юбку. Только с чепчиком долго возились, - как ни уменьшали выкройку, все оказывался слишком большим.
Наконец все было готово. Текле сказала, что с вечера начистит картошки для цеппелинов (без мясной начинки, но хоть по виду напомнят настоящие). Когда вернутся из костела, надо будет только натереть и сварить.
Чем ближе к воскресенью, тем больше Гражина волновалась, что ксендз заподозрит… Спросит, почему нет родителей.
Не спросил.
11
Когда они вышли из костела и пошли по улице, она увидела, что навстречу идет… Да, хоть и в немецкой форме, но это был Юргис! Повернуть назад нельзя, свернуть некуда. Они приближаются друг к другу.
Увидел. Нет, это было не удивление. Он… смутился. Неужели вспомнил ту ночь и подумал?..
Поднес было руку к козырьку, явно намереваясь пройти мимо, но она неожиданно для самой себя остановилась.
- Здравствуй, Юргис. - И сразу пожалела.
- Здравствуй, - ответил он, явно недовольный. Но остановился.
- Да будет благословен Езус Кристус, - поздоровалась и Текле.
- Во веки веков, аминь, - скороговоркой, еще более недовольный, ответил Юргис.
- Вот, окрестили ребеночка, - похвалился перед таким важным представителем власти Степонас.
Чтобы он еще чего-нибудь не добавил, Гражина поспешила спросить:
- Твои родители не вернулись?
- Нет. До Сибири фронт еще не дошел.
Малыш заплакал, Гражина его успокаивающе погладила.
- Тебя можно поздравить? Ты вышла замуж?
- Нет! Но он мой! - выпалила она, словно защищая малыша от такого, в немецкой форме, Юргиса.
- Что ж, отлично, - к нему вернулись самоуверенность и высокомерие. Он даже не отказал себе в удовольствии быть снисходительным. - Может, тебе что-нибудь нужно? Недавно ты выручила меня. Теперь могу тебе помочь я.
Она хотела только одного - чтобы он скорее ушел!
- Спасибо, мне ничего не нужно.
Но Юргису явно хотелось показать свои возможности.
- Может, хочешь переселиться в другую квартиру? Твоя уж очень неказистая, всего одна комната.
- Нет, спасибо.
- Мы будем господину очень благодарны, - опять встрял Степонас. - Если только, господин, можете…
- Могу. Как вы знаете, освободилось много еврейских квартир. Кстати, и наших одноклассников - Борьки Лифшица, рыжей Сони, Ципоры Брикманайте. Да, ты ведь дружила с нею?
- Дружила.
- Ну, так хочешь в ее квартиру?
- Д… д… да… Хорошо.
- Могу еще и няню из гетто прислать. Дня через три. Я теперь на другой работе. Зайди ко мне. Йогайлос, двадцать один, второй этаж, пятый кабинет. - Наконец он, подняв руку к козырьку, продолжил свой путь.
- Спасибо! Сердечное спасибо! - уже ему вслед поблагодарили Текле и Степонас. Гражина, пораженная его предложением, молчала… Они снова пошли.
Не нужна ей чужая квартира. Жившие в ней люди теснятся там, в гетто, а она будет… Нет, нет! Ей ничего чужого не нужно. Хоть бы Текле со Степонасом забыли об этом предложении.
Вначале казалось, что они на самом деле забыли. По дороге больше об этом не заговаривали. Когда зашли в дом, Текле сразу принялась хозяйничать - растопила плиту, поставила варить цепелины. Степонас сходил за молоком для малыша, нанес дров и сложил их за печь для просушки. Ели тоже молча, еще под впечатлением крестин. Малыш спал в старой бельевой корзине. Только потом, когда Текле убрала со стола и принялась мыть тарелки, Степонас заговорил:
- Ты не думай, что Винцукас будет нам в тягость. Да и ты… Веселей как-то, когда дом полон. Соседям я сказал, что ты наша племянница из деревни, которую немцы сожгли. Но если твой знакомый офицер, хоть и в ихней форме, а свой, литовец…
- Мы вместе учились, - поспешила объяснить Гражина.
- Если он, - продолжал Степонас, - предлагает хорошую квартиру в городе, ты же ни у кого ее не отнимаешь. Ведь он сказал, что стоят пустые. Тем, кто в гетто, их все равно не вернут.
Она молчала. Хоть Степонас говорит, что они с малышом не будут им в тягость, все же будут их стеснять. Если она вернется к себе, малыш целыми днями будет один. Некормленый, мокрый. Но пойти к Юргису… Нет… Нет.
Степонас опять заговорил:
- Приютить сироту святое дело, и я к Винцукасу, да и к тебе, всей душой. А советую сходить к этому господину для вашего же блага, чтобы у ребенка был свой дом, настоящая кроватка, а не эта, - он кивнул в сторону бельевой корзины. - Так что подумай.
Она думала. Текле со Степонасом уже давно спали. И малыш спал в этой старой, с отломанными ручками корзине. Ей не давали уснуть слова Степонаса о том, что у ребенка должен быть свой дом, настоящая кроватка. У него же есть свой дом! Ведь квартира, в которой жили Ципора, ее родители и маленький Гершеле, и есть его дом. Может, в Ципориной комнате даже стоит детская кроватка.
Но пойти к Юргису… И не объяснить им, почему она не может…
Она поднялась с тюфяка, который Текле ей постелила на скамье, укуталась в одеяло и встала перед распятием на колени, моля Господа о помощи.
- Чего не спишь? - спросил Степонас, слезая с кровати и выходя в сени.
Когда он вернулся, объяснила:
- Я… не могу пойти к этому… офицеру.
- Ладно, спи. Утром поговорим.
Но утром, когда они с Текле собирались на работу, он промолчал.
Весь день она была сама не своя. Что делать? Если Юргис может их вселить в Ципорину квартиру, малыш будет у себя дома, лежать в своей кроватке. Но пойти к Юргису… А может, он только при встрече, растерявшись, обещал, а потом опомнился и подсчитает время… Правда, Ципора говорила, что малыш родился семимесячным. Все равно…
Как она ни старалась казаться спокойной, Марите заметила, что ей не по себе.
- Ты все еще переживаешь, что вернула его? Зато сама живая. Да и мы тоже.
Нет, она рада, что не отдала малыша в гетто. И хорошо, что Текле и Степонас ей помогли. Когда Юргис спросил, вышла ли замуж, она от растерянности выпалила, что малыш ее. А теперь он на самом деле стал своим. И если Ципора вернется, они будут растить его вместе, в той же, их квартире.
А вечером, когда они с Текле возвращались с работы, она и хотела, чтобы Степонас заговорил о квартире, и боялась этого.
Заговорил. Оказалось, что Текле ему еще в первый день рассказала, что малыша оставили на крыльце и Ядвига, заподозрив, что ребенок еврейский, потребовала отнести его в гетто. Узнав, что Гражина этого не сделала, Степонас предложил пожить с малышом у них, а они ребенка окрестят. Тронутая их добротой, она призналась, что малыш не случайный подкидыш, а сын ее школьной подруги, которая тайком приходила к ней и молила спасти его.
- Так ты знаешь, где дом Винцукаса? - спросил Степонас.
- Знаю…
- Выходит, сам Бог после крещения Винцукаса послал нам этого господина.
Он стал ее уверять, что не надо откладывать. Человек, видно, хороший, сам и квартиру лучшую предложил, и няню. Такому маленькому ребенку нужны женские руки, а не его, огрубевшие от вечной возни с деревом. Надо пойти к нему и попросить именно эту квартиру, его матери.
Гражина молчала. И Текле несмело предложила:
- Может, ты сходишь? Гражина тебе скажет, где эта квартира. А ему объяснишь, что она не могла дитя оставить. Иль заболела. Бог простит эту неправду.
- Больно нежные создания вы, женщины. Видно, слабым было Адамово ребро. Ладно, сам пойду.