- Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание товарища Сталина. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и с именем великого Сталина поведем их на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъясняют каждому бойцу - своему товарищу, что эту славную, почетную задачу нам поручил выполнить сам товарищ Сталин...
Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и горячим, вдохновенным словом направлял людей в бой. И сам должен был участвовать в нем впервые, выполняя личное задание вождя советского народа.
Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака, словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестел твердыми листьями могучий дуб.
ГЛАВА 13
С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.
Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей должен был уехать с последней машиной. Однако, как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...
Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.
- В тыловой госпиталь не поеду, - заявил Алексей.
- Куда же ты денешься с такой ногой?
- Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли - и все. Подживет и так...
- А приказ полковника? Не имеешь права.
- Попрошу разрешения.
Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:
- Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили! - Доватор повесил трубку и пожал плечами. - Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться. Ничего не попишешь...
- Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, - вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.
- Обманывать я не умею, и никогда ты меня не заставишь...
- Да я тебя и не прошу!
- И не проси! - Нина присела на пенек, отвернулась. - Собирай вещи...
- Не командуй! - Алексей наступил сапогом на костыль, с хрустом переломил его, потом проделал то же самое со вторым и бросил обломки под елку.
- Что ты делаешь? - крикнула Нина.
- Спешился! - Прихрамывая, Алексей пошел по тропинке в лес и даже не оглянулся. А Нина и не окликнула. В госпиталь он больше не вернулся...
Приказ о выступлении был уже отдан. Ждали только сигнала.
На другой день, подходя к лагерю разведчиков, Нина встретила на тропинке Яшу Воробьева с котелком в руках.
Заметив ее, Яша хотел было свернуть в кусты, но Нина его окликнула.
- Лейтенант здесь? - спросила Нина.
- Какой лейтенант? - Воробьев смотрел на Нину невинными, непонимающими глазами.
Еще с вечера Шаповаленко перевязал Алексею рану, наложив на нее какой-то лекарственный лист, а Салазкин и Торба завьючили его коня. Сообща решили, что из-за болячки оставаться не следует. О том, что он остался в эскадроне, Гордиенков велел пока молчать. И вот Яша нес Алексею обед. Из котелка выглядывала куриная нога, сверху, на блюдце, лежали яйца.
- Не знаешь, какой лейтенант?
- Уот те Христос, не знаю, товарищ "доктор". Ведь у нас тут лейтенантов-то разве один? - уклончиво отвечал Яша. - Извините, тороплюсь...
Нина поймала его за рукав.
- А обед кому несешь?
- Да уот себе хлёбова маленько сварил... Вы у ребят спросите, может, они знают. Уот они за теми кусточками картошку варят. Салазкин свои стишки читает, - в газете напечатали, написал мировые. Вы пройдите, может, они видели...
В лагере разведчиков кони уже подседланы с полным вьюком, шалаши и пирамиды опустели, оружие все на плечах. Кругом валялись разбитые патронные ящики, промасленный пергамент, на колу висела немецкая каска с простреленной свастикой.
Торба подкидывал в костер дрова. Салазкин и Павлюк чистили картошку. Шаповаленко сидел на ящике и что-то писал в тетрадке. Костер горел плохо, только дымил. Захар, наклонившись, пытался раздуть огонь, захлебываясь дымом, отворачивался, морщился. Последние дни Захар ходил мрачный и злой. Анюта прислала ему такой ответ, что он даже не знал, что и думать: "Приедешь, тогда узнаешь..."
Шаповаленко закрыл тетрадь, сунул ее за голенище. Внимательно осмотрел котелок, в который Салазкин положил картошку, заметил хозяйственным тоном:
- Порезать надо.
- Кто затеял варить? Ты! - ворчал Торба. - А сам сидит, як писарь, да еще учит. Барабули захотел...
- В бой идешь, - краще заправиться треба. Патрон побольше - и сюда, - Шаповаленко показал на живот и на карманы.
- Думаешь, не пробьет? - усмехнулся Захар.
- Часом, попадешь на тот свет, будешь из кармана барабулю доставать и исты, а то колысь там райский аттестат форменный дадут!..
Заиграл веселый смешок, но тут же оборвался. Подошли Нина и Яша Воробьев. Яша шел сзади и делал хлопцам таинственные знаки.
- А у вас тут весело! - поздоровавшись с казаками, проговорила Нина.
- Тише, товарищ военфельдшер, у нас Филипп завещание сочиняет. - Торба, сдерживая смех, наклонился к костру.
- Чистые портянки надел, - заметил Салазкин, - осталось закусить поплотнее - и на тот свет готов...
- Треплются, як балабошки! - Шаповаленко укоризненно покачал головой. - Тошно слухать... Язык, як добрая сабля, а силенки - пивфунта... Це мой земляк, - Филипп показал пальцем на Торбу, - силы у него, як у великого дурня, а ума не хватает костра распалить. Вин смеется, що я пишу...
- А может, вы, "господин вахмистр", мемуары сочиняете? Меня там не забудьте! - не унимался Салазкин.
- Зараз я на войне, - продолжал Филипп Афанасьевич, - а думка моя о мирной жизни. Почему Филипп Шаповаленко добровольцем пошел? Потому, что он воюет за мир! И должен писать о мирной жизни! А этот мне еще о каких-то "мамуарах" толкует! Тьфу... Варил бы скорей картошку!
- Верно! - поддержала Нина. - А то лейтенант у вас вторые сутки не евши сидит...
- Ну, уж нет! Вчера я ему курочку...
- Филипп! - крикнул Торба. - Глянь, кони там не отвязались?
- Где спрятали? - решительно спросила Нина. - Показывайте!
- Я ему курочку в госпиталь возил... Понимаете? - Шаповаленко пробовал вывернуться.
- Вы, Филипп Афанасьевич, не юлите. Куда Воробьев пошел? Тут не до шуток. Если узнает полковник Доватор...
- Никто не узнает! Ни який полковник! - под свирепым взглядом Торбы заявил Шаповаленко. - Нельзя ему оставаться, товарищ военфельдшер, а рана що - заживет... Устроим все, як полагается. Нас еще ни один цыган не обманул!
- Кого это вы тут обманывать собираетесь?
Из кустов вышли Доватор и подполковник Карпенков.
Все быстро повскакали с мест. После длительной и неловкой паузы Торба кинул руку к кубанке и гаркнул во всю мочь:
- Товарищ полковник! Разведчики, смирно! Товарищи разведчики... - он запнулся и замолчал.
- Ну, ну, - Доватор ободряюще кивнул ему головой.
Но робость перехватила горло Захару, точно костью подавился. Все слова вылетели из головы.
- Растерялся трошки, - смущенно пробормотал Торба.
- А вот так, случайно, немецкого полковника встретишь, тогда что?
- А там побачим, товарищ полковник! - отвечал Захар.
- Побачим! - прищурив глаза, повторил Доватор. - Смотри, как нужно рапортовать! Ты будешь полковник, а я младший сержант - командир отделения.
Доватор с кавалерийским шиком, под смех и одобрительные возгласы казаков, отдал Торбе положенный рапорт.
Потом спросил Шаповаленко:
- Ты, Филипп Афанасьевич, кого надуть собирался?
- Да тут, товарищ полковник, дело одно... - замялся казак.
- Он нам рассказал, как цыгану коня променял! - вмешалась Нина.
- Обмануть меня хотел, чертяка! - начал Шаповаленко, обрадованный неожиданной поддержкой.
- Ну и как? - не поднимал головы, спросил Доватор.
- Куда там!.. Шоб меня... Да я...
- Конечно!.. Тебя, старого запевалу, на коне не объедешь! Ты кого хочешь с ума сведешь, тем более при помощи военфельдшера Селезневой... Вот лейтенант Гордиенков начал уже костыли ломать... Вы помогали ему? - Доватор в упор посмотрел на Нину.
- Честное слово, сам!.. - растерялась Нина.
Обернувшись к Карпенкову, Доватор сказал:
- Запишите военфельдшеру пять суток ареста и Филиппу Афанасьевичу тоже... Чтоб не обманывали и уважали приказы командира! А лейтенанта Гордиенкова, - где он у них тут скрывается? - под ружьем отправить в медсанбат!..
Доватор поговорил с казаками, осмотрел вьючку, поласкал привязанных коней. Как ни в чем не бывало шутил. Взял на поверку пять автоматов, выпустил несколько трескучих очередей
- Смотрите, какое могучее оружие нам рабочие делают! В тысячу раз лучше немецких. Разве мы имеем право плохо воевать? - оказал он казакам на прощанье.
ГЛАВА 14
До выступления оставалось еще несколько часов, но люди были уже готовы двинуться хоть немедленно. Лев Михайлович был возбужден, весел, смеялся. За чаем подшучивал над коноводом.
- Сергей, ты что все с хозяйской дочкой шепчешься? Может, рассказал ей, что уходишь в операцию? Скажи по-честному: разболтал или нет?
- Что вы, товарищ полковник! - Сергей поперхнулся чаем, закашлялся: - Ни-ни...
- Ну, смотри! - Доватор через стол поймал его за смоляные кудри, пригнул голову к столу. - Почему не стрижешься? Сколько раз говорил: остригись, остригись!.. Ты своими кудрями да глазищами всем девчатам кровь иссушил!..
Раскрасневшийся, хохочущий Сережка вырвался и убежал в сени
- Посмотри - кони овес доели? - крикнул вслед Доватор.
Снял телефонную трубку, позвонил в штаб армии - уточнить обстановку. В десятый раз сверял карту, вызывал командиров дивизии, спрашивал: "Готовы ли? Нет ли чего нового?" Справлялся в своем штабе, не приехал ли майор Осипов. Доватор давно уже ждал его.
На майора Осипова была возложена самая ответственная задача: его полк пойдет передовым и первым устремится в прорыв.
- Главное - не задерживай темпа движения! - приветливо встретив только что прибывшего Осипова и угощая его чаем, говорил Доватор. - Как прорвешься, обязательно прикрывай фланги. Оторвешься - маяки выставь: ночью люди потеряться могут, могут попасть немцам в лапы. Будут попадаться артиллерийские батареи противника, ничего не оставляй, бей гранатами. А если пару пушек с собой захватишь - хорошо, пригодятся. Мы с Сережкой сзади тебя пойдем, прикрывать будем. Прикроем, Сережа?
- Прикроем! - Сергей лихо встряхнул головой и положил руку на эфес клинка.
- Видал, какой герой? - кивнул на него Доватор.
- Прикроем... - глухо повторил Осипов, навалившись широкой грудью на стол. Не моргая, он смотрел на улыбающегося Сергея ввалившимися глазами, машинально теребил рукой ременный темляк шашки. Хмурое лицо его передернулось едва заметной судорогой. Слушал рассеянно, неохотно. Точно кто-то подменил широколобого, кряжистого майора.
Осипов вчера получил пачку писем; и одно из них было таким плохим, что хуже и быть не может...
- Ты что, не спал, что ли? - спросил Доватор. - Перед таким делом следует хорошенько выспаться.
- Да нет, спал... Ничего!.. - неохотно отвечал майор, прихлебывая из стакана чай.
- У тебя вид такой, будто ты возвратился со свадьбы, после недельного пьянства... Скажи: пил?
- Было маленько...
- Ты что, одурел?! - гневно выкрикнул Доватор, - Мы ему такую задачу доверили, а он... Ну, милый мой, не ожидал от тебя!
- Я задачу выполню, товарищ полковник...
- С пьяных глаз напролом полезешь, людей погубишь!
Осипов отмалчивался, хмурился. Доватор с ожесточением отодвинул рукой недопитый стакан.
- Голова должна быть чистой и ясной! Хоть бы немного выпил, для настроения, а то, извольте видеть... Ты знаешь, что это нетерпимо!
Осипов долго мял папиросу. Пожевывая губами, упорно смотрел под ноги. Письмо не выходило из головы, лежало на сердце тяжелым камнем.
- Ты передо мной не ломайся! - Доватор сдвинул брови, рывком схватил телефонную трубку. - Я тебя в передовой отряд не пущу.
- Лев Михайлович! - Осипов вскочил. Трясущимися руками одернул гимнастерку. Лицо исказилось, точно от боли. Над бровями крупинками поблескивал пот.
- Ну что? - жестко спросил Доватор, ухом прижимая к плечу телефонную трубку. Он вырвал из блокнота листок бумаги, искоса глянул на Осипова.
- Я сейчас способен такое сделать!.. - хрипло продолжал майор. - В десять раз больше, чем это нужно! Я уж отдал боевой приказ. Операцию прорыва несколько раз прорепетировали с командирами на боевых картах. У меня все рассчитано до мелочей. Я ручаюсь за успех головой! Нельзя изменять приказ, да и незачем...
Доватор швырнул трубку, захлопнул блокнот. Встал, подошел к окну. На минуту задумался, потом решительно снял с гвоздя бурку, накинул ее на плечи,
- Выводи коней! - коротко приказал Сергею, завязывая на груди ремешки. Передернул плечами, под буркой заскрипели ремни. Надел было на правую руку кожаную перчатку, но тут же, стащив се, взял телефонную трубку.
- Карпенков, ко мне! Выступаем сейчас.
- Но ведь это раньше времени, Лев Михайлович! - Осипов вскочил, впился глазами в часы.
- Выводи полк на исходное положение. Приказание слышал?
Осипов, гремя шашкой, кинулся к двери. Доватор поймал его за плечо, повернул к себе лицом. Посмотрел в глаза.
- Подведешь, Антон, не прощу. Понимаешь? Я тебя люблю, как брата. Больше того, уважаю тебя как человека смелого, волевого командира. Мне больно смотреть на тебя... Мы отвечаем за каждого человека, и не время хандрить, понимаешь! Это равносильно предательству! - стиснул он трубку рукой, не спуская глаз с Осипова.
- Лев Михайлович! - Осипов скривил губы. - Ты жестоко несправедлив ко мне... Я сейчас сам себе судья. - Не оборачиваясь, проговорил у порога: - Начну с сегодняшнего дня приводить в исполнение приговор!..
В сенцах он чуть не столкнулся с подполковником Карпенковым, который входил вместе с капитаном Наумовым
Последних слов Осипова Доватор не слышал. Стоял у телефона и говорил: "Волга, Волга-три, быстро к аппарату. Ока-шесть, к аппарату. Разъединить!" - от нетерпения покусывал губы, над переносицей резче обозначились морщины.
Слышал, как командиры дивизий взяли трубки, продували их. Лицо Доватора оживилось, вспыхнули в глазах азартные искорки. Наклонившись к аппарату, проговорил одно единственное слово: "Москва". Крепко сжимая в кулаке трубку, раздельно добавил: "Еще повторяю - Москва!"
По висевшим на деревьях телефонным проводам невидимой электрической искрой молниеносно летело магическое слово полководца.
..."Москва!" - сурово говорит телефонист с пышными усами, надевает каску и выключает телефон. "Москва", - повторяет другой где-то в глубоком блиндаже и вешает на грудь автомат. "Москва", - тоненьким голоском говорит девушка-телефонистка, укрывшаяся в густых елках. От ее выкрика вздремнувший было капитан спокойно берет вторую трубку, говорит одно слово. Где-то в кустах щелкают замки артиллерийских орудий, взблескивают медные гильзы, и белые головки снарядов исчезают в стволах. Танкисты в промасленных комбинезонах гремят ключами, заводят моторы, на башнях вздрагивает маскировка и валится под ожившие гусеницы. На полном галопе мчатся делегаты связи, развозя пакеты с сургучной печатью, с написанным крупными буквами символическим словом: "Москва".
В сумерках на фоне темнеющего леса всадник высоко поднимает горн. Призывно поет труба боевую тревогу. По лесу разливаются мощные звуки.
Подседланные кони поднимают головы, тревожно шевелят ушами. В темноте виднеются туго набитые переметные сумы, скатки шинелей.
- По-о-о ко-о-о-оня-я-ям! - распевно звучит команда.
Нина провожала Алексея в медсанбат. Алексей ехал на ее коне, она шла пешком.
Около госпитальной палатки стоял часовой с ружьем. Алексей молча слез с коня. Молчала и Нина.
Алексей первый нарушил молчание. Не глядя на Нину, он проговорил:
- Все друзья мои, товарищи идут в операцию, да еще в какую! А у лейтенанта Гордиенкова, видите ли, дырка на ноге! Он остается, будет на койке валяться да молочко попивать... В партизаны уйду! Пусть не берут...
- Но ты же ранен...
- Подумаешь - ранение! Вот если напрочь ногу отхватят, тогда уже все равно: сиди на завалинке да пиликай на баяне...
Сигнальная труба запела тревожно и призывно. Звуки доходят до самого сердца. Надо быть конником, чтобы понять всю силу и властность кавалерийского сигнала.
Нина заторопилась. Сунула Алексею свернутую бумажку - направление в госпиталь.
- Ну, Алеша, мне пора!.. Сам уж отдай, тебя тут запишут... - По-детски кривит губы, морщится. Заплакать нельзя: стыдно.
- Тебе приказали под расписку меня сдать, - зло сказал Алексей. - Ладно, садись...
Нина взялась за луку, никак не могла угодить ногой в стремя. Конь беспокойно косился, намереваясь поймать се за плечо.
- Стоять! - крикнул Алексей на коня. - Эх, вояка!.. Дай подсажу.
Нина торопливо прижалась губами к его щеке. Алексей обнял ее, крепко поцеловал в губы. Часовой круто повернулся и пошел в другую сторону. Алексей подхватил Нину подмышки и, как ребенка, усадил в седло.
- Может, поедем двое на одной?
- Не шути, Алексей, - тихо ответила Нина, разбирая поводья.
- Я не шучу. Дай-ка лучше мне коня, а сама оставайся здесь...
Нина резко хлестнула коня, мелкой рысцой поехала вдоль просеки. Оглянувшись, помахала рукой. Алексей стоял под деревом...
Загудела смоленская земля от переступа тысяч конских копыт. Сердито выглядывали из вьюков тупые мордочки станковых пулеметов, минометные стволы. Пофыркивали красавцы степные дончаки, вскидывали головы, требуя повода.
Идет конница мерной поступью...
Гордиенков стоял один, смотрел на мощное передвижение кавалерийских полков с невольным восторгом. А над ним вздрагивали молодые березки, роняли на землю листья... Потом он не выдержал: подбежал к коновязи, выбрал коня - и помчался за только что ушедшими полками.
И вдруг под ногами качнулась, дрогнула земля. Сотни наших пушек ударили дружным залпом. По лесу покатилось металлическое эхо.
Началась артиллерийская подготовка. Кто хочет поспорить с русскими пушками, пусть попробует!..
