Ржачь потом стоял…
Батов сказал, что завтра три шкуры сдерет с того, кто плохо отстреляется, сгноит в нарядах. Савва, хоть и хитрый калмык, но врать не умел.
- Ты где пропадал, узкоглазый? - спрашивает его Иван. - Свист слышал?
- Уснул я, брат. Тихо было. Потом совсем тихо стало. Я глаза закрыл и…
Тут народ, кто ближе стоял, давай гоготать. Глаза закрыл! На Савву глянешь - какие глаза? Нитки две. Хитрющая физиономия у Саввы. Дежурный туда, сюда - плюнул, спрятался за полковника. Строй на плацу. А подморозило уже. Да куда там мерзнуть - со смеха разгорячились; по шеренгам побежало все громче и громче: "Калмык уснул в схроне!"
Батов спрашивает Савву:
- Чего слышал?
- Все слышал… - и давай докладывать какие были условные сигналы, где ветка хрустнула, где мышь шмыгнула. Ничего Савва не упу; тил: весь расклад выдал по диспозициям. - Потом, задача, когда закончилась, Буча, то есть Знамов, да, подал мне условный сигнал. А потом тишина-а. Я глаза закрыл, да…
Хохот по шеренгам.
- Отставить смех! - Батов ус подкрутил. - Учитесь. Цель поразил и в материк врос, задачу выполнил и остался живой. Уяснили соколы? Уснул, как говориться, но не мертвым сном.
Батов отвернулся, чтоб улыбку его не видели. Дежурному:
- Заводи в казарму. Отбой соколам.
У Саввы все легко по жизни: заскучал на гражданке и дунул на контракт. Стрелок Савва еще по первой войне считался лучшим в роте, - его без разговоров и приняли в школу снайперов. Они, как встретились с Иваном, Савва ему первым делом - пыхнем, брат? Иван - пыхнем. Не меняется Савва, - все у него просто, как послужной список: ни наград, ни лычек. Служил - уволился. Ранение и то легкое - осколком ухо порвало. Так и ходил, как слон цирковой, с драным ухом. А что на самом деле на душе у Саввы, какие думки его тянут, никто не знал. Одно слово, калмык хладнокровный.
Батов был стрелком от бога: двадцать пять "календарей" отмаршировал седой полковник. На таких - матерых - армия держится. Во время соревнований, пока спецы возятся с навороченными импортными винтовками, лазерными дальномерами - меряют, да считают - Батов понюхает ветер, на глазок прикинет, в прицеле подкрутит на рисочку, две и со своей старенькой СВД валит мишень за тысячу метров. Ювелирно Батов работает. И снайперов он делает - каждого в единичном экземпляре. Штучный получается товар.
Отстрелялся Иван по зачетным мишеням. Батов ему - стреляй на тысячу.
Далеко мишень, очень далеко. Долго Иван примерялся, поправки вносил - с ветром не поспоришь. Пуля ветер не любит. Знает Иван, что смотрят на него. Батов вон ус крутит. Эх, ему бы только до воли добраться, до той воли, где мишени падают и больше не поднимаются. А ему не много надо - десять к одному…
Выстрел привычно ударил по ушным перепонкам. Поднял Иван голову. Батов сзади ему по макушке.
- Дурная привычка у тебя, солдат. В ответку словишь. Выстрелил - умри, чтоб не шороха от тебя ни звука. У кореша своего учись, - глянул в бинокль. - Свалил, сукин сын! Стрелок…
А Иван о своем: "Десять к одному… Жорка! Десять…"
- Чуешь ветер, чуешь… Давай, сынок, зачетку. Хороший выстрел.
Батов расписался, протянул корочку обратно Ивану.
- Только снайпер из тебя не получится. Ты уж не обижайся, сынок, у меня глаз на такие дела наметан. Стрелок - да, но не снайпер…
Никому не рассказывал Иван свою историю, Савве даже словом не обмолвился.
Однажды пришло ему письмо.
Писал отец, что кассету забрали в прокуратуру, сам он собрался ехать в Ростов в главную медлабораторию. Адрес ему дали в военкомате. Там, дескать, могут они найти Жорку. В той лаборатории собирают всех неопознанных. Нужно будет делать экспертизу. Мать плачет каждый день. Хоть бы найти им Жоркино тело - что осталось от него, да положить на бугор к деду с бабкой по-христиански, чтоб матери было, где поплакать, да пожалеть младшего.
К декабрю и пришло это письмо.
Через две недели уходила команда снайперов, туда, где теперь грохотало и взрывалось: где снова горела земля, камни и люди, откуда шли сводки фронтовых новостей, в самое пекло войны. У танка - памятника старенькой тридцатьчетверке, в парке, где липы, да тополя голые, курил Иван в одиночестве и перечитывал последнее письмо из дома.
- Ну что, стрелок, готовишься?.. Что пишут?
Иван вздрогнул от неожиданности. Не заметил, как к нему подошел Батов. Полковник был в шинели парадного образца - весь строгий, вытянутый.
Иван поправил шапку, козырнул.
- Здравия желаю, товарищ полковник.
- И тебе не хворать солдат, - всегда бодрый и уверенный в себе Батов будто постарел на газах. - Все, солдат, отслужился я. На пенсию.
- Вас? - не удержался Иван. - А кто ж заместо?
- Есть спецы… О другом хотел спросить тебя. Я еще тогда об этот подумал, когда напарник твой уснул в лесу. Ведь ты не за деньгами едешь, не за славой и не от себя бежишь. Воевал раньше. Знаешь, какое это дерьмо, а едешь… Знамов, ведь ты - да?
- Так точно, Знамов, товарищ…
- Да ладно, сынок, я уж на половину гражданский. Скажи, ты, мне - зачем рвешься туда… долги едешь собирать? Я верно понял?
Может быть, подкупила Ивана та простота, с которой заговорил с ним старый полковник, может, подумал, что не увидятся они с ним никогда больше. Но рассказал Иван все что с ним было, произошло: и на той войне, и дома - как смотрел он ту проклятую кассету.
Наверное, приходилось Батову слышать такое, наверное, сам он не раз видел смерть близких и дорогих людей.
- Ты вот что, солдат, - тихим голосом, но твердо сказал Батов, - иди и сделай то, что задумал, только постарайся остаться человеком. Да, я понимаю, это почти невозможно!.. Но постарайся, сынок.
* * *
На Грозный с севера шла тяжелая техника.
Боевики потрепали части Внутренних войск, милицию и ополченцев: в первых числах января штурм города, превращенного в крепость, был приостановлен, так как, по мнению командования, "потери объединенной группировки неоправданно возросли".
После вынужденного затишья, 17 января 2000 года по Грозному выпустили первую тысячу тонн снарядов; штурмовые армейские группы, прикрытые с флангов огнем артиллерии и снайперскими парами, вновь начали наступление на позиции боевиков.
В Старых Промыслах на Катаяме, грозненском "Шанхае", что с картой, что на месте по ориентирам, заплутать плевое дело. Стемнело быстро. Зимние вечера за хребтом коротки, ночи долги и тревожны.
- Савва, я говорил… - шепчет Иван, - вечно тебя, чурбана, послушаю… "туда, туда!" Дубина…
Звонкий собачий брех, заставил Ивана пригнуться еще ниже; он распластался вдоль забора, бесконечно тянущегося в конец улицы. Ночью не только кошки, но и заборы серы. Во дворах тихо, безжизненно. Иногда затявкает псина, брошенная хозяевами, кинется с той стороны, хрипом зайдется. Савва одну пристрелил из пистолета. Хлопок - визг на всю округу. Иван за кучу песка так и рухнул. Савва доволен. Иван ему - чурка узкоглазая! Смеется калмык. Хладнокровный, одно слово.
- …и есть дубина.
- Э, брат, ти злой как собак! - коверкает Савва русское произношение.
Савва через "ночник" оглядывается вокруг себя. С Саввой воевать спокойно, потому что задница твоя будет прикрыта, если Савва взялся ее прикрывать. Так и сейчас: по левую сторону Савва, по правую Иван. Оглядываются, тысячу раз оглядываются: один неверный шаг и все - смерть - мина или пуля.
- Глянь-ка, чего там, - Иван указывает рукой туда, где в рыжих всполохах вырисовался силуэт бэтера, выдохнул облегченно. - Наши!
Закопченный лейтенант Ивану понравился сразу, хотя, конечно, он не девка, чтобы нравиться. Летеха пехотный и есть: на щеках щетина окопная, шапка-таблетка несуразная на голове, кирзачи в колено. Но бравый летеха - растоптался на войне, наверное, еще с Дагестана топает, и все на переднем крае, передке.
У кострища человек десять солдат такие же закопченные. Намерзлись - тянут черные пальцы к пламени, того и гляди, опалит: задубела кожа - дымком не согреешь - так и суют прямо в огонь.
- Мы вас еще днем ждали. Ротный сказал, что снайперов нам придадут. Мы ждали, ждали.
Лейтенант говорит, словно торопится куда, рукой трет шею. Бинт у него вокруг шеи. Шея длинная, подбородок над ней торчком вперед.
- А… это? - заметил лейтенант Иванов взгляд. - Сегодня "вованы"… Не-е, "вованы" не вояки, менты и есть. Жаль пацанов… Шли на тот дом, - он махнул неопределенно, - прикинь, за бэтером в колонну по двое. От снайпера прятались. А по ним из миномета ка-ак шмякнули. Две мины - двенадцать трупов. Ранены-ых! Мы вытаскивали… Меня и шмякнуло осколком, - он снова потер шею, - так шмякнуло.
У костра потеснились.
Иван присел на снарядный ящик, упер приклад в ботинок, тот самый "натовский". Ствол на плечо. Потянуло с боков знакомой солдатинкой: прокисшими портянками, давно не мытыми телами, горелым порохом. У войны свой запах - специфический.
- Чего по ночи… а если б пароль сменили? У нас часто бывает.
- Заплутали, - сдержанно ответил Иван, скосился на Савву.
Савва папироску достал. Запахло коноплей. Едко - как с осенних жженых листьев. Бушлаты у костра заворочались, глаза загорелись жадно.
- Да-а… А так бы шмальнули, угробили б вас… Мои деваху местную притащили. Плечо - синяк, и дырка в руке. Она, типа, ее ранило шальной пулей. Беженка, типа! Прикинь, - лейтенант вдруг подобрался весь. - Но я глумиться не дал… сам застрелил.
Заволновалась "солдатинка". Послышалось хриплое, брошенное с обидой:
- Интеллигент.
Громко дрова трещат - сосна: стулья, столы из дворов по округе натащили и жгут.
Но услышал Иван, и лейтенант услышал.
- Попиз…те там.
Савва братанов-срочников не обижает - передал косяк по кругу.
Лейтенант фляжку достал.
- Мои водки ящик надыбали… Жрать хотите?.. Ротный забрал себе, а я вот отлил немного. Тебя как? Меня Перевезенцев Роман, - и протянул руку.
- Знамов, сержант, - чтобы не было конфузов, сразу обозначил свое звание Иван. Лейтенант, хоть и интеллигент, но простоват был.
- А-а, понятно. Контрактники? У меня тоже двое "контрабасов" во взводе были.
- Тот узкоглазый… Савва-калмык. Мы с ним на первой под Аргуном…
Не для форсу и хвастовства сказал Иван про первую войну - мельком лишь упомянул. Завтра им придется вместе с этим лейтенантом и его "сроками" идти в бой. Лейтенанту так будет спокойнее - стреляные, значит, надежные.
Лейтенант понял Иванов расклад.
Закурили.
Пухает в городе, но лениво. Вдруг, будто гороха рассыпали, защелкало, все громче и громче. Взрыв, второй… Понеслось.
- У Дома печати где-то, - предположил Перевезенцев. - Нам на завтра приказано продвинуться левее от бензоколонки, вглубь квартала. Сегодня до обеда тыкались, тыкались… а у них позиции.
Спали у костра. Вповалку. Ящиков снарядных вокруг набросано в беспорядке; длинные как гробы - те от ракет. В костер все идет, что горит - не взрывается.
Соснули и Иван с Саввой час другой до времени.
Договорились с лейтенантом Перевезенцевым, что даст он им сапера; тот проведет их через свои мины. Хорошего даст сапера. Идти решили по самым ранним сумеркам.
Утром на войне, как перед долгой дорогой - присесть нужно. Не чтоб хорошо встретили, а чтоб пуля мимо пролетела, чтоб свои не обстреляли, чтоб… да много на войне всяких "чтоб". Заворошились идти. Савва и не спит уже. Иван ботинки перешнуровал, попрыгал - не звенит нигде, не стукает. Перевезенцев у костра: фонариком водит по солдатским лицам, материться неинтеллигентно. Один поднялся, закашлялся.
- Где Ксендзов? - спрашивает лейтенант.
Солдат сквозь кашель:
- У себя… в гробу Ксендзов, - и обратно завалился.
Тут лейтенант выдал такого отборного мата, что Иван подумал: интеллигентность лейтенанту Перевезенцеву не идет, а вот так по-боцмански, хоть святых выноси, даже очень к лицу закопченному пехотному летехе.
Лейтенант стал хвататься за ящики - которые длинные от ракет; хлопал крышками, будил спящих вокруг. Наконец, открыв очередной, нашел то, что искал. Иван заглянул через лейтенантское плечо. В ящике, обхватив руками автомат и прижав грязные ладони к груди, лежал солдат. Иван сначала подумал, что это "двухсотый", так блаженно покоилось его тело в затасканном сальном бушлате - убрали, чтобы не на глазах.
Тело издавало булькающие звуки, не шевелилось. Перевезенцев пнул ногой по ящику. Безрезультатно.
- Ну, ка…
Вдвоем с лейтенантом, - Иван икал от смеха, - они снизу подхватили ящик и, поднатужившись, перевернули…
Крепок солдатский сон. Спит мальчишка безусый, - не разбудить его ни матом, ни автоматной трескотней, канонады ему, как баю, бай: переспишь с войной в обнимку ночь другую, и ничего страшней тишины не будет в твоей жизни. Ветра, ветра - бешеного, рвущего перепонки, горячего ветра, - и будь что будет!
Сколько было таких вот ночей у Ивана - не сосчитать. "Ну, здравствуй, война. Наскучалась по свежему мясу, шалава?"
- Я тебе сколько раз говорил, Ксендзов, чтоб ты не ныкался, мать…
Стряхнуло лейтенантским рыком сентиментальные мысли. Солдатик, кулем вывалившись из ящика, чуть не вкатился в костер. Вскочил как ошпаренный.
- Ну что с ним делать? - лейтенант шею тронул. - Зараза… Вот ваш сапер, - говорит он Ивану. - Иди, иди, Ксендзов, рожу потри снегом.
Перевезенцев задумался, посветлел лицом. Куда вся суровость делась? С какой-то обидой в голосе, отчаянием больше, стал рассказывать:
- Прошлый раз мы ночью меняли позиции, а этот… уснул в своем гробу. Так что ты думаешь - его местные нашли. Спасибо не боевики. Дед один в папахе. Пришел и говорит: там ваш в ящике. Мы понять не можем, в каком ящике. Когда разобрались, аксакалу тушняка насовали. А этого… ротный пообещал заживо похоронить. Реальный был бы "двухсотый". Прикинь… Шевели копытами, Ксендз!
Обтерся Ксендзов снегом, шапку на лоб надвинул; набычившись, стоит за лейтенантом.
Смешной был солдатик Ксендзов - мелкий, незаметный. Таких война жалеет. Война в первую очередь здоровяков прибирает - кто покрупней, в кого попасть легче. На самом деле, как повезет: одного сразу приголубит пулей в лоб. Другого покалечит. А третий как заговоренный, - может, молятся за третьего крепче других? Не ведомо то…
На Ксендзовском "гробу" и уселись. Лейтенант выложил на планшетке карту, фонариком водит.
- Вот здесь мы. Тут "духи". Вашу позицию Ксендз покажет. Он там прошнырялся, как у себя в огороде. Я без него не хожу. Секреток понаставил. Черт, а не сапер!
Сопит Ксендзов рядом.
Где-то снова заахало тяжело. По ушам давануло.
- С Карпинки… саушки. Там и госпиталь. Близко от передка. Пятнадцать минут всего и на стол. Так бы половину раненых не вытащили. Ротный водку хирургам отдал. По врачихам "духи" из миномета долбили. Прикинь… А че, я думаю, правильно, что отдал, сколько пацанов с того света…
Грохнуло в городе, взорвалось утро фугасным эхом. Перевезенцев не обращает внимания на частые взрывы, снова тычет пальцем в карту.
- Ксендзов знает. Там не больше ста метров до "духовских" позиций, можно совсем плотно подобраться. Квартал мы начнем чистить, вы услышите. Тарарама будет!.. После артподготовки и пойдем…
Когда с ночи низкое небо просветлело до серого, и бесформенные тени поползли по городским развалинам, начался бой.
Первый дом, который стоял на пути атакующих зиял черными провалами окон и рваными дырами от прямых артиллерийских попаданий. В доме во многих местах дымилось и горело. Когда пехота, мелкими группами по двое, трое, хоронясь за броней бэтеров и БМПшек, двинулась вперед, боевики, выбравшись из подвалов, рассредоточились по нижним этажам и открыли по наступающим сильный огонь.
Иван с Саввой оборудовали позиции в пятиэтажке, стоящей параллельно с направлением атаки роты.
Маленький солдатик Ксендзов оказался болтливым не в меру. Бубнит и бубнит над ухом. Савва обосновался на крыше, Ивану одному пришлось терпеть доставучего сапера.
- Когда через хребет шли… ух красиво. Кавказцев видел, мама не горюй, настоящих… собак, кобелей. Горбатые! Мужик там, пастух, овец своих собирал в кучу. Нам подарил одну.
"Угу, подарил", - ухмыльнулся Иван.
- Слышь, заноза, отвали. Сиди и чтоб не шевелился… Оп-пачки! Пошли, - Иван прильнул к прицелу. - Так вы не с Дагестана идете?..
- Не-а, с за хребта… Терскава.
- Тоже путево. Все, Ксендз, нишкни. Паси выходы. Сзади подберутся, хана всем.
Ксендзов, сообразив, что шутки кончились, прихватив автомат, скатился вниз на один пролет, пошабуршал там немного и притих.
Первым выполз на пустырь между домами танк.
Иван еще с первой войны с уважением относился к танкистам. Реальные смертники: сидят в консервной банке, и никуда из нее не деться. По тебе из гранатометов, мины под гусеницы. А ты первым! А за тобой голая пехота. Куда ж пехота без танка, куда танк без пехоты? За танком бэтер выруливает, "бэха" по левому флангу.
У Ивана рация на груди в разгрузке. Слушает Иван войну:
- "Коробочка" … кхрр… дай "карандаш" право… третий проем…
- Бу-бухх! - через пару минут в ответ с пустыря.
- Еще дай… левее ориентира…
- Сохатый, "шмеля" … крайнее… шшш… на первом этаже…
- Тах-тах-тах, та-та-тахх…
- "Таблетка", бля… штшш… Бутузу. У меня "трехсотый"… двое, епта, ползи быстрее!
- "Коробочка", по тебе выстрел… Мимо! Сдай назад! За угол, за угол…
- Сокол, Сокол первый!
- Началось, - вслух подумал Иван, надавил кнопку. - На связи Сокол первый.
- Гранатометчик. Ориентир два на фасаде один. Левее в третьем окне…
Иван нашел нужное окно в фасаде дома. Чернела дыра, пусто внутри. Ниже в оконных провалах копошатся автоматчики, но то не его работа, то огнеметчиков с фронта: запустят "шмеля" - всех выкурят. Мелькнуло в окне. Иван как пружина весь подобрался, но тут же по привычке, наработанной у Батова, задышал ровно, пальцем тонко коснулся курка.
- Вижу, работаю.
Все произошло в считанные секунды.
Гранатометчик, расслабившись от безнаказанности, близко придвинулся к окну. Иван поймал его в окуляр прицела как раз в тот момент, когда тот, вскинув гранатомет на плечо, целил по рычащему, пятившемуся назад танку. Иван разглядел черные усы, короткую бороду и красный рот, открытый как в крике. Гранатометчик замешкался всего на мгновение, поднял голову. Иван навел острие галочки на горло с синим выпирающим кадыком. Оскалился хищно, и плавно нажал на курок.
Случается так в летний зной…
Когда духота кроет тело липкой влагой, когда уже нечем дышать, думаешь только об одном: скорей бы… скорей бы грянул ливень! Дождь прольется на землю, и свежий ветер, сорвавшись с небес, оттуда, где могучие восходящие потоки поют свои нескончаемые песни, принесет долгожданную прохладу. Стихнет ветер. Стиснутое свинцовой грозой небо вдруг расколется надвое рыжей молнией. И грянет гром! Рухнет с ветвей испуганная птица, распластается по ветру; а которые слабы крылом, стукнутся о камень и сгинут в мутных дождевых потоках.
Иван видел - отчетливо увидел, как враг, пораженный его пулей, вскинув руки, повалился назад в черноту проема. Иван вспомнил Батова - "в обратку словишь", но выждал свою секунду и увидел, как разорвало горячим свинцом синий кадык.