Роман Алана Саваджа "Последний знаменный" посвящен истории Китая с середины XIX в. до начала XX в. Это время развала Китайской империи и заката маньчжурской династии. На фоне этих событий перед читателем представлена жизнь семьи Баррингтонов - европейских купцов, давно принявших китайское подданство.
Содержание:
Книга первая ВДОВСТВУЮЩАЯ ИМПЕРАТРИЦА 1
Книга вторая ЗАМОРСКИЕ ДЬЯВОЛЫ 29
Книга третья ПАДЕНИЕ ДИНАСТИИ 59
ЭПИЛОГ 88
Примечания 88
Герои романа вымышлены, и любое сходство с людьми живущими или умершими - результат случайного совпадения.
Человеческая натура выработала средство защиты, от тирании, которое убережет нас при любой форме правления.
Самуэль Джонсон
Книга первая ВДОВСТВУЮЩАЯ ИМПЕРАТРИЦА
О, заговор!
Стыдишься ты показываться ночью,
Когда привольно злу .
Вильям Шекспир. Юлий Цезарь
Глава 1 РЕЗНЯ В ТЯНЬЦЗИНЕ
С колокольни французского католического собора, возвышающегося на западном берегу Великого китайского канала напротив города Тяньцзинь, донесся заунывный удар колокола. Лето 1870 года выдалось жарким и влажным, и над величайшим в мире рукотворным водным путем в течение уже нескольких дней время от времени прокатывались скорбные звуки, сопровождающие панихиду. Заслышав их, кули, налегающие на длинные весла проходящих из Нанкина в Шанхай по рекам Янцзы и Вэйхэ сампанов, с тревогой вскидывали головы. Водным путем можно было добраться и до Пекина - столицы полновластной династии Цин, правящей всем Китаем.
Незатейливый колокольный звон раздражал стражу дворца наместника императора, что располагался на том же западном берегу канала неподалеку от собора. Побеспокоенные солдаты от злости топали ногами. Они могли позволить себе подобную вольность: хозяин дворца был в отъезде.
Звуки колокола нарушали покой также и обитателей узких улочек самого Тяньцзиня. Город раскинулся вдоль восточного берега канала, защищенный двумя стенами: внешней, глинобитной, и внутренней, каменной, с зубчатым верхом, окружающей Татарский город. Колокольный звон давно вызывал недовольный ропот среди жителей: все прекрасно знали, что он означает, - на католическом кладбище за собором совершается погребение.
Французский католический собор, освященный только в июне прошлого года, для большинства китайцев был точно бельмо на глазу. Это помпезное немыслимо дорогое строение, с непривычной для китайцев архитектурой казалось неоправданно огромным для малочисленной католической общины Тяньцзиня. Но каких затрат потребовало возведение собора - это забота французов. Местное же население волновал тот факт, что иноземцы дерзнули построить свою церковь на месте храма, сожженного ими и их союзниками англичанами во время войны 1861 года. Точно так же эти варвары построили свое консульство на месте бывшего императорского дворца, уничтоженного в ходе того же скоротечного конфликта, принесшего китайцам и их маньчжурским правителям столько бед.
Подобные чужие для ландшафта Китая строения постоянно напоминали о поражении двора династии Цян. Многие китайцы ненавидели маньчжуров, два столетия назад хлынувших с севера под своими Восемью знаменами, чтобы свергнуть династию Мин. Однако заокеанских дьяволов они ненавидели пуще того. Народ ждал от императора сигнала к восстанию и готовился сбросить варваров в море. Император же пока был еще ребенком, за которого страной управляли его мать и мачеха - обе вдовствующие императрицы. Но они ничего не предпринимали, оставаясь запертыми в Запретном городе среди высоких пурпурных стен, отгородивших Пекин от внешнего мира.
По городу ползли слухи, будто варвары приносили в жертву своему дьявольскому Богу китайских младенцев. А этот звон? Уж не по похороненному ли он младенцу? В течение месяца этот колокол звонил десятки раз. В городе свирепствовала холера, но многие сомневались, что каждый удар колокола извещал о естественной смерти, и хотели бы докопаться до истины.
В женском монастыре Святого Винсента де Поля, расположенного за городской стеной, звук колокола слышался еще громче. Без видимых причин местные жители относились к его монахиням с большой подозрительностью.
Сестра Франсуаза устало вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, с чувством отчаяния глядя на крошечное тело, распростертое на койке. Лицо ребенка исказилось от мук, он задыхался, широко открыв рот, - холера убивала его.
В дальнем конце комнаты коротко всхлипнула сестра Эме, самая молодая из десяти монахинь монастыря - ей было двадцать два года. Три года назад, сразу после завершения срока послушничества, она добровольно вызвалась отправиться в Китай.
Эта красивая девушка, не очень высокая, но стройная и выглядевшая элегантной даже в простой белой рясе, воспитывалась в хорошей семье и поехала на Восток, движимая романтическими порывами. Теперь ее иллюзии развеялись в атмосфере зловония и скорби.
Сестра Франсуаза пересекла комнату и встала рядом с девушкой. Самой Франсуазе только исполнилось тридцать лет, но в Китае она провела восемь из них. В отличие от Эме, она была высокой и статной женщиной. Мсье Фонтанье, консул Франции, который часто посещал монастырь, не уставал повторять, что преступно обрекать Франсуазу на вечную девственность - без сомнения, ее полногрудое тело Богом создано для материнства.
Визиты мсье Фонтанье немного развлекали монахинь: он был земным напоминанием о мире, который они отвергли. Но в последние несколько недель ничто не могло заставить их улыбнуться.
Дверь отворилась, и в комнату торопливо вошла сестра Адель, самая старшая из монахинь, маленькая и смуглая. Ее энергия, казалось, передается окружающим.
- Поторопитесь, мать игуменья хочет поговорить с вами.
Франсуаза и Эме сполоснули руки, спустились по лестнице к кабинету матери игуменьи и остались ждать у двери. Тем временем мать игуменья пыталась втолковать жене вновь прибывшего французского чиновника основы китайского языка.
- Понимаете, мадам, - объясняла она, - когда над буквой "ч" стоит апостроф, она произносится как "ц". Когда его нет - как мягкое "ш" или, точнее, "сь". Так, "ч'инг" произносится "цин", а "чинг" звучит как "син".
- Я никогда не пойму этих премудростей, - жаловалась мадам Дёнэ. - А что касается вдовствующих императриц, как их правильно называть?
- Их титулы соответственно: "Тз'уан" произносится "Цыань", то есть старшая императрица, и "Тз'уси" произносится "Цыси" - что означает младшая.
- А их настоящие имена?
- Их настоящие имена больше не используются, императриц называют по титулу.
Мадам Дёнэ выглядела крайне озадаченной.
- Никогда не слышала о двух вдовствующих императрицах одновременно.
- Эта Китай, мадам. Цыань была старшей, женой императора Сяньфэна, а Цыси - его младшая жена - является матерью нынешнего императора.
- Чье имя "Т'унгчи" произносится "Тунчжи", - гордо сказала мадам Дёнэ, видимо решив, что усвоила урок.
- Нет-нет, мадам. Это не его имя. Он - император Тунчжи.
- Как же тогда его имя?
- До вступления на престол его звали Цзайцюнь. Но это имя также больше не может использоваться.
- И он сын последнего императора Вэнь Цзунсянь хуанди. Но вы сказали, что его отца звали Сяньфэн.
Мать Станислава удрученно вздохнула:
- Его отец император Сяньфэн под этим титулом был известен только при жизни. После смерти ему присвоили другое имя, как вы сказали, Вэнь Цзунсянь хуанди. Понимаете, мадам, китайцы не имеют универсальной системы летосчисления, и все события, происшедшие в период правления императора, исчисляются относительно года его вступления на престол.
- Нет, я никогда этого не пойму, - огорчилась мадам Дёнэ.
- Хорошо. Попробую объяснить вам на конкретном примере. Наш император Наполеон III, так?
- Да.
- До того как стать императором, он звался Наполеоном Бонапартом. Но теперь он император, и никто не обратится к нему "мсье Бонапарт", ведь правда?
- Полагаю, что да.
- Это вы поняли. Но китайцы в своей системе идут дальше. Когда император умирает, ему присваивается посмертный титул, ну, скажем, Воссоздатель империй. Это будет его историческое имя. Так доходчивее?
- Пожалуй, да, - сказала мадам Дёнэ, - но хочется еще кое-что уяснить. Почему у китайцев два имени, а у маньчжуров только одно?
- Просто потому, что у маньчжуров нет фамилий, мадам. - Мать игуменья заметила наконец двух монахинь, ждущих у двери. - А, сестры! У меня для вас есть работа. Предстоит крещение: Лин привел двух сирот.
Она вернулась к своей ученице, а Франсуаза и Эме переглянулись. Обе они не одобряли политики матери игуменьи в отношении китайских детей, тем не менее признавали, что все помыслы этой доброй женщины направлены на спасение как можно большего числа местных язычников. Но она предлагала деньги за больных сирот только для того, чтобы окрестить их перед смертью, и это выглядело... не по-христиански.
Однако послушание было для них правилом, и молодые женщины поспешили вниз по лестнице на центральный двор, где привратник Лин Сучан ожидал их с двумя девочками примерно трех лет.
- Где ты их взял? - спросила Франсуаза.
- Их привел мой знакомый Сун, - ответил Лин.
- А ты уверен, что они сироты?
- Конечно, сестра. Иначе разве они попали бы сюда?
Франсуаза наклонилась и взяла на руки одну девочку.
- Тебе будет здесь хорошо, крошка. - Монахиня бегло говорила по-китайски.
- Я хочу домой, - захныкала девочка.
- Не бойся, здесь тебе будет хорошо, - повторила Франсуаза. Ей так хотелось верить, что она говорит правду.
Покинув монастырь во второй половине дня, Лин Сучан сразу пошел домой к Сун Ванли. Они давно дружили и время от времени становились любовниками - жена Суна не возражала, а Лин был холост.
- Мать игуменья очень довольна, - сказал Лин своему другу. - Ей хотелось бы знать, когда будут еще сироты для нас.
- Где мои деньги? - спросил Сун.
Лин передал ему мешок с серебряными монетами.
- Мне все труднее находить сирот, - сказал Сун. - Следующие будут дороже.
- Я передам матери игуменье, - согласился Лин.
Когда он ушел, жена Суна Тин Шань вышла посидеть рядом с ним.
- То, что ты делаешь, - отвратительно, - сказала Тин.
- Но ведь ты не чувствуешь отвращения, когда тратишь эти монеты? - возразил Сун.
- Это плохо кончится, - заключила она.
На следующий день Сун отправился по делам. Вдруг какие-то незнакомые люди, приставив ему к горлу нож, приказали не шуметь. Они быстро заволокли его в темную аллею, скрутили, надели на голову мешок и бросили в повозку, забросав тряпьем. В Татарском городе возле дома маньчжурского торговца Чанхуна его вытащили из коляски и провели к хозяину.
- Где мои дочери? - грозно спросил Чанхун.
- Дочери? Я ничего не знаю о твоих дочерях, - запротестовал Сун.
- Тебя вчера видели неподалеку от того места, где они играли, - сказал Чанхун. - А когда старшая сестра вышла забрать девочек домой, то не смогла их найти. Мы безуспешно искали их всю ночь. Мне сказали, что ты был последним, кто видел детей. Говори, где они!
Сун нервно облизнул губы и повторил:
- Я ничего не знаю о твоих дочерях.
Чанхун подал знак, и мгновенно его люди распластали Суна на полу и стянули с него панталоны.
- Я ничего не знаю о твоих дочерях, - прокричал несчастный.
Люди Чанхуна вызвали у Суна эрекцию, сдвинули крайнюю плоть и воткнули в отверстие головки острую бамбуковую щепку. Сун вскрикнул раз, еще раз и обмяк. Однако истязатели продолжали пропихивать щепку все глубже и глубже.
- Больше ты не узнаешь удовольствия, - пригрозил ему Чанхун.
- Я все скажу тебе! - закричал Сун. - Я скажу!
Чанхун подал знак, и орудие пытки, окрашенное кровью, было удалено.
- Мне заплатили, - с трудом выдохнул Сун, корчась на полу от нестерпимой боли. - Деньги передал Лин Сучан из монастыря. Их дали француженки, живущие там.
- За моих детей?
- Они платят за любых детей. Я не знал, что это были твои дети. Я увидел играющих без присмотра девочек и решил, что они сироты.
- И зачем им наши дети?
Сун опять облизнул губы. Он не имел ни малейшего представления, с какой целью мать игуменья просила доставлять ей детей. Но ясно, не для добрых дел - ведь она заморский дьявол. С другой стороны, если Чанхуну сказать, что его дети в опасности... Но вдруг их еще можно спасти?
- Вставьте щепку на место, - потребовал Чанхун.
- Нет! - взвыл Сун. - Я все скажу. Они охотятся за сиротами для своих извращенцев-священников. Я думал, те девочки сироты, я не знал, что они твои дочери.
- Над моими дочерьми надругались? - Лицо Чанхуна помрачнело. - Ты похитил моих детей для забавы заморских педерастов?
- Я не знал, - взмолился Сун. - Я не знал.
- Довольно, - бросил Чанхун. - Уберите эту падаль, и разберемся во всем сами.
Один из слуг набросил на шею Суна толстый шнурок и затянул его.
- Возмутительно, - заявил отец Морис. Его и так вечно красное лицо выглядело буквально пунцовым. Краска поднялась до самой лысины. - Я никогда ни о чем подобном не слышал. Вы должны что-нибудь предпринять, мсье Фонтанье.
- О, не беспокойтесь, я все улажу. - Высокий, сухощавый, с ощетинившимися усами бывший солдат, принимавший участие в покорении этой страны в составе войск генерала Монбата девять лет назад, оказался таким же вспыльчивым, как и священник, и по отношению к китайцам и маньчжурам испытывал абсолютное презрение. - Я кое-кому сверну шею. - Он поднялся из-за стола. - Дёнэ, принесите мои шпагу и пистолеты. Сами тоже вооружитесь. Эти дьяволы уважают только силу. Так. Теперь еще раз расскажите мне вразумительно, святой отец, что произошло.
Дёнэ, секретарь консульства, прибывший с женой в Китай совсем недавно, поспешил выполнять распоряжение начальника, перед которым прямо-таки трепетал.
Отец Морис шумно вздохнул.
- Группа людей под руководством этого плебея Чанхуна позавчера ночью осквернила наше кладбище. Они раскопали недавние захоронения, достали останки несчастных детей и принялись доказывать, будто эти младенцы принесены в жертву какому-то Богу варваров, после того как были изнасилованы нашими священниками. Им удалось завести толпу, и она направилась к магистрату с требованием обыскать монастырь. Чанхун набрался наглости утверждать, что его собственные дочери оказались среди жертв.
- И это неправда?
- Разумеется. Станислава занимается только сиротами и детьми крещеных. Она стремится сейчас, когда тысячи людей умирают от холеры, спасти как можно больше душ этих несчастных младенцев.
- Поистине благочестивая женщина, - набожно произнес Фонтанье.
- Да. Так вот, когда магистрат издал указ о проведении обыска в монастыре, я отказался повиноваться. Как можно допустить толпу китайских негодяев в наше святое место и подвергнуть опасности монахинь?
- Вы поступили абсолютно правильно, - заявил Фонтанье, застегивая перевязь шпаги и засовывая за нее револьверы. - Так что теперь он принес указ от самого Цюнхоу?
Цюнхоу был управляющим торговлей в северных портах, а в отсутствие наместника императора оставался за старшего маньчжурского чиновника в городе.
Отец Морис протянул Фонтанье свиток.
- Вот, читайте. Группа для обыска прибудет в три часа пополудни. Если их не пропустят добровольно, они грозят применить силу. Здесь так прямо об этом и сказано.
Фонтанье выхватил указ из рук священника и сунул его в карман.
- Мы позаботимся обо всем, святой отец. Возвращайтесь в монастырь и прикажите закрыть все ворота. Положитесь на меня: я запихаю эту бумагу Цюнхоу в глотку, клянусь Богом. Дёнэ, за мной!
Он вышел из консульства, вскочил на лошадь и поскакал по улице. Дёнэ, тоже вооруженный, следовал за ним. Прохожие разбегались, завидев всадников: крутой нрав французского консула был всем хорошо известен.
Фонтанье спешился перед конторой торгового управляющего и, с шумом распахнув дверь, стремительно вошел внутрь, сопровождаемый Дёнэ, который старался выглядеть спокойно, когда китайские клерки в смятении повскакали со своих мест.
- Его превосходительство занят, ваше превосходительство, - попытался один из них остановить Фонтанье, решительно направившегося к кабинету управляющего.
- Прочь с моего пути, болван! - разъяренно закричал консул, хватая клерка за плечи и отшвыривая в сторону. Он широко распахнул дверь в кабинет.
В комнате находились трое мужчин. Цюнхоу внешне выглядел как типичный маньчжур - невысокий, плотный человек со свисающими усами и выпяченной нижней губой. Как и китайцы, он носил длинный синий халат поверх панталон и круглую синюю шапку. Он сидел за столом, но, завидев незваных визитеров, возмущенно поднялся.
- Что вы себе позволяете? В чем дело?
Двое его собеседников - китайские торговцы - опасливо отошли к стене.
- Вот в чем дело, - перебил его Фонтанье, швыряя свиток с указом на стол. - Как вы посмели приказывать моим людям открыть ворота перед вами, паршивыми прихлебателями?
Цюнхоу взял в руки изрядно помятый пергамент, взглянул сначала на него, затем на разъяренного консула:
- Так будет лучше.
- Лучше?! - вскричал Фонтанье. - Лучше?
- Люди взволнованы. Они подозревают, что ваши монахини плохо обращаются с детьми и даже приносят их в жертву, пытаясь остановить эпидемию холеры. Озлобление не пройдет, пока люди собственными глазами не увидят, что слухи беспочвенны. А единственный путь для этого магистрат видит в проверке монастыря, чтобы доказать.
- Я этого не позволю. А что вы скажете по поводу осквернения наших могил?
- Я сожалею, мсье Фонтанье. Но поверьте, когда люди озабочены судьбой своих детей...
- Я требую, чтобы указ был немедленно отменен. В противном случае я вызову французские войска из мест дислокации для защиты монастыря.
В глазах Цюнхоу блеснула ярость.
- Ни один солдат варваров не войдет в мой город. Это условие закреплено в договоре.
- Вы думаете, меня удержат какие-то договоры, когда мои монахини подвергаются угрозе быть изнасилованными?