В двух соседних погребах разместился летный состав эскадрилий вновь созданного 116-го авиаполка. 1-й командовал майор М. В. Виноградов, 2-й (нашей) - старший лейтенант Николахин. В 1-ю были включены экипажи, прилетевшие в Севастополь раньше нас, а во 2-й оказалось немало "новичков", с которыми раньше мне летать не приходилось. Но кое-кого из летчиков я все же знал. С капитанами Смирновым, Константином Яковлевым, Валентином Седовым, старшим лейтенантом Федором Аброщенко и лейтенантом Григорием Шароновым за месяц до этого мы вместе летали в Ейское военно-морское авиационное училище, отбирали на фронт самолеты - брали все, что могло подняться в воздух; с другими - Константином Князевым, Петром Гоголевым - прежде летали с одних [12] аэродромов, хотя и были в разных частях, ну а Анатолий Дегтярев, Александр Красинский, Михаил Пономарев - это были наши, из бывшей 45-й "непромокаемой". Неожиданно встретил я здесь и своего однокурсника Николая Косова, добродушного и медлительного малого, с которым не виделся больше двух лет - со дня выпуска из училища. За это время он посолиднел, округлился, стал, кажется, еще медлительнее. Над его солидностью товарищи даже подшучивали.
Как только вошли в погреб, Астахов оценивающим взглядом окинул помещение, причмокнул губами и торжественно произнес:
- Отель "Мечта пилота"! Чудо девятнадцатого века! Вечная слава адмиралу Нахимову! Что бы мы, летуны, без его наследства делали в тяжкую минуту?
Он сощурил свои хитрющие глаза, пробежал взглядом по двухъярусным койкам, остановился на ближайшей к выходу:
- Чур, моя! - и кинул свой шлем на нижнюю.
- Тут взрывной волной обдает, - заметил Дегтярев, - когда дверь неплотно прикрыта.
- Ничего, - отпарировал Астахов, - зато воздух чище…
Только успели разместиться, как прозвучала команда: "Следовать на обед!" Мы дружно направились к выходу, но капитан Смирнов остановил нас.
- Не торопитесь, - сказал он, - не забывайте, что вы не на Большой земле. Сейчас спокойно, но в любую минуту может начаться артналет.
- Так что ж, отменять обед? - подал голос Астахов.
- Зачем же? - спокойно продолжал Смирнов. - Выходите по одному, по двое, быстро перебегайте дорогу - и прямо вон к той каменной стенке, потом вдоль нее, а там и равелин, быстро ныряйте в подвал.
Мы знали капитана Смирнова как человека рассудительного и осторожного. Он и самолет водил, словно молоко возил: плавно, аккуратно. Летчик опытный, со стажем. Правда, его излишняя осторожность не очень нравилась молодым. Тем не менее команде подчинились безропотно - уходили в столовую рассредоточенно.
Столовая размещалась в подвале Михайловского равелина, и лучшего места для этого, казалось, было и не найти. Построенный еще во времена парусного флота для прикрытия бухты от вражеских кораблей, равелин имел, толстенные каменные стены, способные устоять перед снарядами [13] любого калибра. Правда, говорили, что горизонтальные, так сказать, потолочные перекрытия в нем не столь надежны, поскольку в период сооружения равелина об авиации еще и слуху не было. Но все же, учитывая, что вероятность прямого попадания бомбы большого калибра не так уж велика, нашу столовую можно было считать вполне надежным местом.
После обеда сидели в "Мечте пилота" (с легкой руки Астахова это название так и осталось за нашим погребом), ждали возвращения командира эскадрильи. Николахина вместе с другими комэсками полка вызвали в штаб бригады, который размещался в соседней бухте "Голландия". Мы догадывались, что там разрабатывается боевое задание, другими словами, решается наша судьба: куда и когда лететь.
Время тянулось медленно. Наверху опять "заговорила" соседка, через несколько минут ей ответили вражеские орудия. Началась жаркая перестрелка. В погребе стоял непрерывный гул, кровати тряслись мелкой дрожью. Снаряды рвались и сверху, на погребе, и вокруг него, осколки барабанили в закрытую металлическую дверь.
- Ничего себе затишье! - сказал кто-то.
- Да, веселенький разговор! - отозвался Астахов, - Интересно, что там на воле делается? - Он подошел к двери, с усилием потянул вправо, колесики медленно поползли по отполированному до блеска желобку. В неширокую щель стала видна бетонированная площадка нашего аэродрома, самолеты в каменных капонирах, а дальше - голубая Севастопольская бухта. Внезапно в промежутке между отрывистыми вздохами "соседки" послышался приглушенный гул, наверху грозно прожужжали снаряды, и в следующее мгновение в бухте взметнулись столбы воды.
- Дальнобойная по бухте бьет, - сказал Дегтярев.
И тотчас на пороге будто вспыхнула молния, застонала от взрывной волны дверь, осколки с визгом прочертили каменные стены погреба, высекая искры и теряя силу, осыпались на пол. Жалобно пискнул телефон на столе. Астахов вскочил и быстро закрыл дверь…
Перестрелка утихла только к вечеру. Мы вышли из погреба подышать свежим воздухом. С передовой доносились выстрелы, короткие пулеметные очереди. Вдали, на Херсонесе, на самом кончике севастопольского "пятачка" вспыхивал прожектор: там жил своей напряженной жизнью сухопутный аэродром - основная ударная сила [14] севастопольских авиаторов. Может, в это время Херсонес принимал пополнение с Большой земли, а может, уходили на задание бомбардировщики и с ними мой друг Вася Мордин.
О Васе я думал с той минуты, как ступил на севастопольскую землю. Мы вместе заканчивали училище, были в одном экипаже в Гребном порту в Ленинграде, готовились к боевым полетам во время финской кампании. Очень сдружились, не расставались ни на земле, ни в воздухе. Вася был молчалив, простоват на первый взгляд, но за этой простоватостью скрывалась нежная, доверчивая душа. Стеснительный, робкий в разговоре, он буквально преображался в воздухе. Действовал решительно и смело. О таких говорят: врожденный летчик. Его одним из первых перевели на новейший пикирующий бомбардировщик Пе-2. Сейчас Вася Мордин находился на Херсонесе, и я очень надеялся на встречу с ним. Но кто знает, как сложатся обстоятельства?
Мы все рвались на боевое задание, но вскоре сообщили: в этот день (вернее, в эту ночь) полетов не будет. В бухте гулял крутой накат (так мы называли мертвую зыбь) - отзвук того шторма, который разыгрался утром у мыса Сарыч. Теперь накат дошел до Севастополя, волны с шумом ударялись о берег, откатывались и снова с яростью налетали на каменистую землю. При такой волне взлететь на наших фанерных "коломбинах" и думать нечего.
Наши размышления прервал телефонный звонок. Дежурный взял трубку, коротко ответил: "Есть!" и повернулся к нам:
- Всему летному составу построиться на площадке у ангара. Прибывает командующий ВВС.
Имя командующего военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майора авиации Николая Алексеевича Острякова было весьма популярно среди летчиков-черноморцев. Все знали, что он уже прошел суровую и жестокую школу войны в Испании. Никогда прежде не летавший на бомбардировщиках, он без всякой предварительной подготовки (совершив лишь два тренировочных полета по кругу) заменил раненного в бою летчика, отправился на Кадикс бомбить портовые сооружения и корабля у причала. Затем бомбил транспорты на Малаге, войска под Гвадалахарой, громил итальянский корпус. Его, совсем еще молодого летчика, назначили командиром эскадрильи, и он водил своих орлов на самые ответственные задания. Двести боевых вылетов, потопленный крейсер и [15] несколько транспортов, три лично сбитых самолета - таков боевой счет Острякова на Пиренеях. За боевые подвиги при защите республиканской Испании он был награжден двумя орденами Красного Знамени. Было ему тогда 26 лет.
По возвращении на Родину Острякова назначили командиром бригады скоростных бомбардировщиков, которая базировалась в Крыму. За короткое время это соединение стало лучшим по летной подготовке на Черноморском флоте. В 1937 году молодой командир был избран депутатом Верховного Совета СССР. Затем Дальний Восток. Заместитель командующего ВВС ТОФ генерал-майор Н. А. Остряков посвятил себя всего освоению новой техники, обучению летного состава. Здесь и застала его война. Опытный летчик с первого дня определил свое место в общем строю. "Прошу откомандировать в авиацию действующего флота. Согласен на любую должность" - настойчиво телеграфировал он в Москву. Приказ пришел лишь в октябре: генерала Острякова назначили командующим авиацией Черноморского флота.
Враг стоял у порога Севастополя. Нужно было готовиться к длительной обороне. В окрестностях города имелась только одна площадка, пригодная для боевых самолетов - на мысе Херсонес. Но и она не была подготовлена для работы в условиях осады. Требовалось расширить взлетно-посадочную полосу для бомбардировщиков, построить капониры, подземные хранилища для горючего и боеприпасов, соорудить надежное жилье для летного состава. Работа предстояла огромная, а времени для этого уже не оставалось - 29 октября Севастополь был объявлен на осадном положении.
Потребовалась неуемная энергия Острякова, чтобы, не прекращая полетов, подготовить аэродром. Тысячи людей трудились на Херсонесе. Уже через две недели здесь разместились истребители, бомбардировщики, штурмовики, причем все они были укрыты в каменных капонирах, надежно защищены от осколков снарядов, мин и авиабомб. В эти же короткие недели создавались аэродромы для легких и транспортных самолетов в Юхарной балке, на Куликовом поле.
Он был не только талантливым организатором, но и прекрасным воспитателем. Личным примером показывал, каким должен быть летчик, особенно летчик-истребитель - смелым, решительным, но не безрассудным, точным, расчетливым в бою. До Севастополя генералу Острякову не [16] доводилось летать на истребителе Як-1. Новую машину он освоил за два дня. Часто на своем "яке" вместе с бронированными "илами" бомбил и штурмовал вражеские позиция; когда над городом завязывался воздушный бой, мог вскочить в "ястребок" и кинуться на выручку своим. Его упрекали: командующий ВВС не имеет права так поступать, его долг - руководить действиями всей авиации. Он отвечал: "Не могу спокойно смотреть, как в бою допускают ошибки. Вот и лечу, показываю. Что ж тут такого?" Иначе он поступить не мог.
Его любили, к нему относились с огромным уважением. Мы завидовали летчикам Херсонеса не только из-за того, что они летали на новых боевых самолетах, но еще и потому, что они ежедневно встречались с генералом Остряковым, слушали его советы, а нередко и ходили с ним в бой. И вот теперь нам впервые предстояло встретиться с командующим ВВС.
Уже сумерки легли на землю, когда летчики двух эскадрилий выстроились на бетонированной площадке у входа в ангар. Время и место были выбраны не случайно. С восточной стороны площадки круто вверх поднималась каменистая возвышенность, прикрывавшая от врага не только площадку и самолеты на ней, но и ангар. К тому же в такую пору немецкая авиация не летала и не бывало артобстрелов.
Быстроходный катер, то взлетая на гребень наката, то скрываясь между волн, быстро приближался к берегу. Через несколько минут он лихо пришвартовался, и первым на причал пружинисто выскочил стройный моряк в коричневом реглане. Это и был генерал Остряков. Легкой походкой, слегка наклонив голову, он направился к строю летчиков. Справа и слева от него, чуть поотстав, шли командир бригады полковник Раков и полковой комиссар Михайлов. Прозвучала команда: "Смирно!" Мы замерли в строю. Старший по званию - командир 1-й эскадрильи майор Виноградов, заметно волнуясь, начал отдавать рапорт:
- Товарищ командующий, личный состав первой и второй эскадрилий построен…
Мы смотрели, не отрываясь, на генерала. Было ему в ту пору чуть больше тридцати. Среднего роста. Стройный, подтянутый, реглан туго перехвачен поясом. В карих с прищуром, озорных глазах все время играет веселая искорка. Губы слегка припухшие, что придает лицу выражение мягкости, доброты. Воля, решительность в нем [17] спрятаны глубоко. И голос, когда он произнес: "Вольно, товарищи!" - оказался негромким, спокойным.
Он приказал распустить строй и, окруженный летчиками, заговорил неторопливо, как-то особенно доверительно:
- Сейчас в Севастополе сравнительно спокойно. Но вы знаете, какой бешеный штурм выдержали севастопольцы совсем недавно, отразив удар почти шести дивизий, множества танков и авиации. За время этих боев наши летчики совершили более тысячи ста вылетов, оказав армии и флоту огромную помощь. Помогли Севастополю и десантники, освободившие недавно Керчь и Феодосию. Сейчас враг готовит очередной штурм. В Крым перебрасывается авиагруппа Рихтгофена - лучшие летные части Германии, самолетов шестьсот, не меньше. Все они базируются, в основном, на Сакском и Сарабузском аэродромах. У нас нет сил, чтобы ударить по ним днем. Значит, выход один: уничтожать самолеты ночными бомбоударами, выводить из строя взлетные полосы, деморализовать и истреблять летный состав, в общем, бомбить и бомбить от темноты до рассвета, бомбить каждую ночь. Эта задача возлагается на вас, товарищи. МБР-2 неплохо себя зарекомендовали как ночные бомбардировщики, и мы верим в ваш успех. У меня все. Вопросы есть?
- Когда начнем летать? - не удержался Женя Акимов.
- Летать? - переспросил Остряков. - Начали бы сегодня, если бы не такой накат. Значит, начнем завтра, послезавтра. В общем, засидеться на земле не дадим. Это я вам твердо обещаю.
Больше вопросов не было.
Первые полеты, первые утраты
Действительно, долго засиживаться на земле не пришлось. Уже на следующее утро поступил приказ: с наступлением темноты произвести бомбоудар по аэродрому Сарабуз, где скопилось большое количество вражеских бомбардировщиков.
По нынешним понятиям от Севастополя до Сарабуза рукой подать, какая-нибудь сотня километров. Можно сказать, зона разворота для современного истребителя. А тогда на наших "коломбинах" до цели надо было топать добрых полчаса, причем все время над территорией, [18] занятой врагом, где на каждом шагу - зенитки, наблюдательные посты, аэродромы.
Готовились тщательно. Каждому экипажу предстояло лететь не в группе, а самостоятельно, за ночь произвести три бомбоудара. Расчет был такой, что бомбы должны рваться на аэродроме через каждые 2-3 минуты, так сказать, непрерывной цепью, в течение всей ночи.
Мы с Астаховым уже знали, что это наш последний совместный вылет. Сегодня утром объявили приказ: я назначен начальником фоторазведслужбы, и по штату мне положено летать с заместителем командира эскадрильи. На эту должность назначался капитан К. М. Яковлев, который прежде летал с опытным штурманом старшим лейтенантом Федей Аброщенко. Теперь Аброщенко назначили штурманом звена, к этому полету он готовился с капитаном Смирновым, а я - в последний раз с Астаховым (Яковлева в этот день назначили руководителем полетов).
Было немного грустно. За два года мы с Колей привыкли друг к другу, подружились. В воздухе понимали друг друга с полуслова, а иногда и вовсе без слов. Теперь нас разлучали. И хотя по-прежнему в "Мечте пилота" ваши койки будут размещаться рядом (его внизу, моя - на "втором этаже"), все же теперь мы - "разные крылья".
- Жаль, дружище, - сказал Астахов, когда после проработки боевого задания мы вернулись в "Мечту пилота". - Последнюю боевую ночку проведем вместе…
- Ничего, мы еще полетаем, - не очень бодро проговорил я.
- Полетаем, конечно, - откликнулся Астахов, - если "мессера" не остановят…
…Над бухтой быстро сгущались сумерки. Море стало совсем другим: спокойным, умиротворенным, волна лениво лизала бетонированные спуски аэродрома. Ветра не было, и небо над Севастополем раскинулось чистое-чистое, совсем мирное. Но грозовое напряжение тем не менее ощущалось во всем: в притихшем, без единого огонька городе, в опустевшей бухте, еще не так давно заполненной боевыми кораблями и во все концы шныряющими катерами. Чувствовалось напряжение и на нашем аэродроме. Не зажигая огней, чтобы не выдавать себя, техники и механики готовили машины к боевому вылету: заправляли горючим, боеприпасами, подвешивали бомбы, поочередно прогревали моторы.
Мы пришли на аэродром, когда уже несколько машин ушло в воздух. Техник звена Александр Ильин, человек [19] на редкость трудолюбивый и скромный, вполголоса доложил Астахову:
- Товарищ командир экипажа, самолет к полету готов!
- Добро, Саша! - на этот раз без шутки ответил Астахов.
Тогда Ильин еще тише добавил:
- Не волнуйся, Коля, на борту - полный порядок. Все проверили. В патронных ящиках - полные комплекты лент, под плоскостями - шесть бомб: четыре "сотки" и две по пятьдесят. Мотор сам прогонял - как зверь рычит.
Через несколько минут, прошуршав резиновыми покрышками по бетону, наша "коломбина" плавно присела в воду. Водолазы в резиновых костюмах ловко, за одну-две минуты отсоединили колеса шасси, нужные самолету только на земле, на стоянке, и МБР-2 свободно закачался на волнах. Лихо подскочил легкий быстроходный катерок, моторист подхватил буксировочный канат, за кормой с шумом забурлила вода, и наш самолет "поплыл" подальше от берега. Тем временам по бетонированной дорожке катился к морю новый самолет, спускали на воду машины я на соседней площадке, где базировалась 1-я эскадрилья.
- От винта! - по традиции произнес Астахов, хотя на воде у винта, конечно же, никого быть не могло. - Запуск!
Мотор чихнул и сразу набрал обороты. Нос самолета зарылся в воду, машина пошла - сначала неохотно, тяжело, но потом все быстрее и быстрее, вот она задрала нос и рывком выскочила на редан{1}. Мотор сразу запел веселее и тоньше. Стартовый знак был установлен почти у бонового заграждения, прикрывающего бухту с моря от вражеских лодок и кораблей. Астахов плавно подвернул к нему машину, убрал газ, и самолет, тотчас тяжело осев в воду, закачался на волне, поднятой собственным быстрым движением. На концах крыльев и на хвосте замигали огоньки: "Прошу взлета". В ответ мигнул берег: "Взлет разрешаю".
Взревел мотор. Впереди высятся горы. Ближайшие к нам вершины - Сахарная головка и Мекензиевы. В сущности совсем невысокие, ночью они выглядят черными [20] громадами, закрывающими горизонт. В таких условиях взлетать приходится впервые. Кажется, что и машина на редан выходит медленнее, чем обычно. А может быть, это оттого, что нагрузка полная - и бомбами и горючим.
Натужно ревет мотор. Брызги захлестывают мою открытую кабину. Астахов направление выдерживает точно, раскачивает машину рулями глубины, чтобы скорее выходила из воды, чувствую, что и он волнуется. Первый боевой вылет в Севастополе!
Высоко подняв нос, наша "коломбина" выскочила наконец из воды и стремительно понеслась над поверхностью. Еще несколько секунд, и вершины гор начали заметно опускаться: самолет набирал высоту. Мелькнули внизу Мекензиевы горы, нечастые вспышки обозначили линию фронта. Дальше - враг. Даю Астахову курс на Симферополь, он плавно, с набором высоты, разворачивает машину влево.
Ночь темная, безлунная. Внизу - никаких признаков жизни, хоть бы единый огонек вспыхнул. Впрочем, даже в такой темноте просматривается слева железнодорожное полотно, вдоль которого мы идем.
Прошли Бахчисарай, впереди - затемненный Симферополь. И вдруг по нашему курсу, чуть левее, ослепительный свет.