Иванов ушел в воздух и сразу же после взлета на подходе к Севастополю увидел группу Ю-88. Они шли курсом на Херсонес. Раздумывать было некогда. Пристроившись в хвост ведомому, он дал несколько очередей. "Юнкерс" [74] задымил, сбросил бомбы в море, отвалил в сторону. Иванов атаковал второго "юнкерса". Тот тоже беспорядочно сбросил бомбы, его примеру последовал и ведущий. Главная задача выполнена, можно было возвращаться на аэродром. И тут Иванов заметил До-215, идущий на Севастополь. Яков знал, что боезапас у него на исходе, горючего тоже мало, но не пропускать же к городу махину, начиненную бомбами. "Миг" рванулся наперерез врагу, с первой атаки открыл огонь. В ответ из трех огневых точек ударили вражеские стрелки. На следующей атаке пулеметы "мига" захлебнулись. Оставалось одно средство - таран. До-215 - машина огромная, с двумя килямя, свалить ее не так просто. И все же другого выхода не было.
Преодолевая сильный воздушный поток, Иванов приблизился к хвостовому оперению и ударил по нему винтом. И в этот же миг пули вражеского стрелка пронзили истребитель. "Миг" стремительно взмыл вверх, круто развернулся, на секунду словно замер на месте, потом медленно опустил нос и, набирая скорость, устремился к земле…
Через два месяца, 17 января 1942 года, Указом Президиума Верховного Совета СССР младшему лейтенанту Иванову Якову Матвеевичу за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом отвагу и героизм было присвоено звание Героя Советского Союза - первому среди летчиков Черноморского флота.
Я не знал Яшу Иванова, но Вася Мордин встречался с ним ежедневно, летали с одного Херсонесского аэродрома, нередко вместе уходили в воздух.
- Жалко ребят, - говорил Мордин. - Какие замечательные мужики уходят! Коля Савва, Женя Лобанов, Яша Иванов… А вчера сообщили, что над конвоем капитан Василий Чернопащенко таранил немецкий торпедоносец и этим спас наш транспорт от гибели. А сам погиб… Такие-то дела.
Он вздохнул.
Время нашей встречи пролетело быстро. За разговором и не заметили, что солнце уже высоко поднялось, подбираясь к Южной бухте. Скоро - мой катер на Северную, да и Васе пора на свой Херсонес. Пора расставаться. Когда еще придется увидеться?
На прощание мы вспомнили Ленинград, словно вновь побывали на его знакомых улицах, увидели очень близких и дорогих людей. Хотя нам было хорошо известно, [75] что в блокадном Ленинграде по улицам особенно и не прогуляешься. Тяжело там сейчас, тяжелее еще, чем в Севастополе, наверное.
- Всем сейчас трудно, - жестко произнес Мордин. - Но фашисты все равно захлебнутся в собственной крови!
Это прозвучало как клятва.
Рождение гвардии
Пришла весна, а с ней новые тревоги. Фашисты, видимо, решили окончательно покончить с нашими морскими аэродромами. Слишком уж допекали мы их ночными "визитами". Ежедневно сводки сообщали, что на аэродромах противника уничтожено столько-то самолетов. Кто мог подумать, что "коломбина", которую прежде и самолетом-то не считали, сможет держать в непрерывном напряжении целые авиасоединения врага!
Фашисты неистовствовали. Ежедневно Ю-88 в сопровождении "мессеров" вываливались из облаков и на максимальной скорости проносились над бухтой, над аэродромами "Голландия" и Матюшенко, сбрасывая 250- и 500-килограммовые фугаски, осколочных же бомб было просто не счесть. Громадные языки пламени и черные клубы дыма стали неизменными элементами пейзажа бухты. Инженер эскадрильи Карцев то и дело докладывал комэску:
- Сгорел один самолет, поврежден ангар…
Николахин лишь угрюмо ронял:
- Ладно.
После таких полетов мы работали, что называется, "без передыха". С наступлением темноты и до рассвета МБР-2 сыпали бомбы на два основных вражеских аэродрома Саки и Сарабуз. Одна из таких ночей закончилась трагически: на взлете два самолета, до отказа груженные бомбами и горючим, не успели набрать нужной высоты, попали в густой туман, скопившийся в долине реки Черной, и на развороте врезались в скалистые горы. Этот случай потряс всех. Десятки раз мы летали на бомбоудар по аэродромам врага, прорывались сквозь стену зенитного огня, лучи прожекторов, как щупальцы спрута, ловили нас - и все же возвращались домой.
Не всегда целыми, но боевые задания выполняли непременно. А тут нелепо потеряли машины и боевых друзей у себя, можно сказать, дома. Погиб в тот день и мой [76] однокашник - добрейшей души человек, увалень Николай Косов. Эх, Коля, Коля!
…Положение в осажденном городе с каждым днем осложнялось. Разведка доносила о все увеличивающемся количестве вражеских самолетов на крымских аэродромах. Усилилась и блокада с моря. Враг прекрасно понимал, что морские коммуникации - единственная жизненная артерия города, и чтобы перерезать эту артерию, использовал все средства - авиацию, торпедные катера, подводные лодки. Нашим транспортам даже под большим прикрытием стало трудно прорываться в бухту. Нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов директивой от 20 апреля 1942 года приказал все перевозки людей и грузов из кавказских портов в Севастополь осуществлять только на боевых кораблях и подводных лодках, причем с обязательным охранением и прикрытием с воздуха. И моряки-черноморцы, несмотря на огромные трудности, справлялись с этой задачей. Только в апреле в Севастополе побывали крейсер "Красный Крым" (дважды), лидеры "Ташкент" и "Харьков", а эсминцы приходили в осажденный город четырнадцать раз…
Каждый такой переход в Севастополь и обратно планировался как самостоятельная операция с организацией надлежащего обеспечения: конвоированием боевыми кораблями различных классов, прикрытием самолетами. Летали на противолодочное прикрытие кораблей и наши МБР-2, но основная тяжесть по охране кораблей на дальних подступах, куда "не доставали" истребители, ложилась на экипажи Пе-2. Порой им приходилось довольно туго, как правило, численное превосходство было на стороне врага.
Ситуация осложнялась и тем, что наши войска уступили инициативу на Керченском полуострове. После успешного завершения Керченско-Феодосийской десантной операции на Ак-Монайском перешейке сосредоточилось большое количество наших войск, и мы ждали: вот-вот они двинутся вперед, прорвут оборону врага, выйдут на степной простор - и Крым будет освобожден. В первой половине марта наши войска действительно вели активные действия на Ак-Монайских позициях. Поддерживали их на западе севастопольцы. Но уже к концу месяца положение значительно ухудшилось - 21 марта фашисты на Керченском полуострове перешли в контрнаступление. Правда, к апрелю оно захлебнулось, и на узкой полоске земли между Азовским и Черным морями [77] наступило затишье, но это была грозная тишина. Командующий Северо-Кавказским направлением С. М. Буденный и нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов дали указание вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому об усиленной подготовке сил Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района (СОР) к отражению нового наступления.
В это тяжелое время в жизни летчиков-севастопольцев все же случались отрадные события, которые удесятеряли силы, звали на новые подвиги. В начале апреля 1942 года таким событием явился приказ народного комиссара Военно-Морского Флота СССР № 73, ознаменовавший рождение черноморской крылатой гвардии. За проявленные отвагу, стойкость, мужество и героизм личного состава 2-й и 8-й авиационные полки преобразованы соответственно в 5-й и 6-й гвардейские.
Слава о боевых подвигах их летчиков гремела по всему Черному морю. Самолеты-бомбардировщики 5-го гвардейского совершали глубокие рейды во вражеский тыл, громили военные объекты, нефтеперегонные заводы, топили в портах и на переходах вражеские корабли. Только за девять месяцев они потопили 11 транспортов и 2 монитора, взорвали 9 складов и 2 нефтезавода, уничтожили более 100 танков, 140 орудий и много другой техники, около 10 тысяч гитлеровцев. Среди летчиков этого полка было много наших знакомых - уже прославленных и малоизвестных: Александр Толмачев, Иван Киценко, Виктор Беликов, Федор Аглотков, Василий Минаков… Каждый их успех мы воспринимали как свой личный.
Командовал 5-м гвардейским Николай Александрович Токарев. В свое время он закончил Качинскую военную школу пилотов и затем навсегда связал свою судьбу с морской авиацией. Несколько лет был инструктором в Ейском военно-морском авиационном училище, подготовил много летчиков. Потом попросился в боевую часть. Проявил себя отличным пилотом и хорошим воспитателем.
Когда началась война с белофиннами, капитан Токарев командовал эскадрильей дальних бомбардировщиков на Балтике. Совершил десятки воздушных рейдов в тыл врага, нанося бомбовые удары по военным объектам, летал много, дерзко, мастерски. За успешное выполнение боевых заданий ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Командиром 2-го авиаполка ВВС ЧФ Н. А. Токарев был назначен только осенью 1941 года, но [78] и за этот короткий срок часть добилась больших успехов, свидетельством тому - право первой на Черном море называться гвардейской.
8- й истребительный авиаполк, преобразованный в 6-й гвардейский, также был нашим, севастопольским, он стоял на Херсонесском мысу. Еще раньше летчики полка защищали Одессу, сражались над Перекопом. Командовал полком полковник Константин Иосифович Юмашев -сын питерского рабочего, участник гражданской войны, воспитанник Качинской военной школы пилотов. В этом коллективе росло и закалялось мастерство таких воздушных бойцов, как Михаил Авдеев, Константин Денисов, Михаил Кологривов, Константин Алексеев, Михаил Гриб, Филипп Герасимов и много других. Летчики-юмашевцы не знали страха в бою. Их девизом было: "В сраженьях - только побеждать!" Комсомолец Иван Беришвили, прикрывая комэска Демченко, таранил вражеский истребитель, ценою своей жизни спас командира. 83 воина этой части были награждены орденами Советского Союза, многие летчики имели по нескольку наград.
Итог боевой работы гвардейцев-истребителей был убедительным: в воздушных боях и на аэродромах они уничтожили 147 вражеских самолетов, тем самым доказав, что советская гвардия - это лучшие, самые боевые, самые передовые части армии и флота. Воевать по-гвардейски - значит воевать умело, бесстрашно, бить врага наверняка.
Черный день "Омеги"
За эту ночь мы уже трижды сходили на бомбоудар по вражескому аэродрому. Оставался последний вылет, мы торопились - приближался рассвет.
Наконец подвешены бомбы, залито горючее, водолазы отцепили колеса. Как только послышалась команда: "Готово!", - Константин Михайлович Яковлев включил зажигание. Мотор набрал обороты. Самолет, медленно наращивая скорость, выходил на редан. "Дядя Костя" несколько раз качнул его, словно подгоняя. Сзади подсвечивала луна, ее неяркая дорожка пролегла как раз по взлетной полосе. Все быстрее, быстрее мчится самолет. Взлетаем в сторону Инкермана.
Вдруг что-то темное мелькнуло впереди, на зеркальной поверхности бухты. Мы неслись прямо на это препятствие, и уже видно было, что оторваться не успеем, на [79] полной скорости врежемся в этот буек или бревно - бог знает, что там, впереди, темнело… Я поднял руку, взмахнул вправо, и "дядя Костя" тотчас среагировал на этот жест: нажал на правую педаль, нос самолета послушно отклонился. Более резкого отворота на взлете летчик позволить не мог - справа и слева возвышались крутые берега бухты, только впереди была узкая "щель" реки Черной, в нее-то мы и "ныряли".
А темный предмет между тем быстро приближался, теперь он грозил пропороть фюзеляж сбоку, по касательной. От этого отнюдь не легче. Я понимал, что Яковлев этого препятствия не видит, а потому и уклониться не может, через несколько секунд произойдет удар… Я вскинул сложенные крест-накрест руки, что означало: "Немедленно выключить мотор!" Константин Михайлович мгновенно выключил зажигание, мотор захлебнулся, но машина продолжала по инерции мчаться вперед.
Снова резкое движение руки вправо: "Отворачивай, отворачивай!" Но "коломбина" уже осела в воду, плохо слушается рулей поворота, она как-то юзом движется вперед. Яковлев сбросил фонарь, недовольно спросил:
- Что случилось?
Ответить я не успел: МБР-2 наполз на препятствие, ударился поплавком, и тот с легким хрустом, словно спичечный коробок, разломился, остались одни стойки крепления. Самолет накренился на левое крыло, и, наконец, мы увидели черный "кругляк", который, как торпеда, двигался дальше, к фюзеляжу.
- Багор! - крикнул Яковлев. Я кинулся в кабину, чтобы схватить багор и оттолкнуть неведомо откуда взявшееся бревно, но поздно: раздается треск, какой-то ужасно неприятный скрежет - и наступает тишина. Только слышно, как с шумом хлещет в фюзеляж вода.
- Красную ракету, - спокойно говорит Константин Михайлович.
Через полчаса наш искалеченный самолет вытащили на берег. Рядом лежал и виновник беды - толстый просмоленный "кругляк".
- В рубашке родились, - сказал стартех Ильин, осмотрев самолет. - Если бы врезались на взлете…
Он не договорил, но и без слов было ясно, что произошло бы в этом случае.
- Придется повозиться, - добавил Ильин. - Ну, ничего, подлатаем - еще лучше будет… [80]
Конечно, мы были расстроены, однако эта авария обернулась для нас совершенно неожиданной стороной. Утром комэск сказал Яковлеву:
- Самолет будет на ремонте несколько дней. Здесь вам делать нечего. Берите штурмана и отправляйтесь в "Омегу", отдохните немного. Звонили из штаба - в "Омеге" для летчиков организована кратковременная база отдыха…
Казалось, что в Севастополе, пережившем два штурма, уже не осталось места, где ежеминутно не рвались бы бомбы, не свистели артиллерийские снаряды и мины. Оказывается, такое "живое место" было - "Омега". Сколько раз, пролетая над городом, мы видели небольшую бухточку, врезавшуюся в каменистый берег между Стрелецкой и Камышовой. По своей конфигурации она удивительно напоминала греческую букву "омега", потому издавна и носила такое название. Потом, правда, ее переименовали в бухту Круглую, но маленькая дачка на западном берегу по-прежнему называлась на старый манер - "Омега". Это был совсем небольшой домик, окруженный высоким забором, стоявший на отшибе, вдали от больших дорог и населенных пунктов. С одной стороны простиралось голое поле, с другой - море. Говорили, это было самое спокойное место в Севастополе, если вообще в осажденном городе такое могло существовать. Именно это обстоятельство, очевидно, и натолкнуло командование на мысль: создать в "Омеге" для летчиков, измотанных до предела в повседневных воздушных боях, нечто вроде базы кратковременного отдыха, где можно было бы более-менее спокойно отоспаться, отдышаться от бесконечных боевых тревог, короче, немного прийти в себя.
Не знаю, насколько реальной была безопасность этого места, но, видимо, так уж устроен человек: убеди его, что опасности нет, и от сердца сразу отляжет. Нам в уютной "Омеге" понравилось все: и маленький дворик с зазеленевшими уже кустиками, и узенькая дорожка, посыпанная желтым песком, и очень светлые, чистенькие две комнатки, в которых стояли кровати с белоснежными простынями. Будто и не шла совсем рядом страшная, смертельная битва.
Домик был хрупкий, из легкого ракушечника, и достаточно было одного снаряда (не говоря уже о бомбе), чтобы разнести его в клочья. Но нам об этом думать не хотелось, и потом - говорили же, что во дворике не упал еще ни один снаряд. Странно? Но факт. [81]
В общем, мы скоро обжились. В первый же вечер я дозвонился на аэродром Херсонесский маяк, разыскал Васю Мордина:
- Жду тебя завтра в Круглой.
На следующий день они приехали - Вася Мордин и его штурман Федор Волочаев. Мордин - человек не особенно разговорчивый, под стать ему и Волочаев, но в этот вечер настроение у них было приподнятое. Причина выяснилась довольно скоро. Когда мы разместились вокруг тумбочки, на которой был накрыт праздничный ужин в честь наших гостей, Мордин сообщил:
- Позавчера генерал Остряков поздравил Мишу Кологривова и Женю Кириченко…
- А сегодня нас, - перебил его Волочаев.
- Да не спеши ты, дай рассказать по порядку…
Тут я замечу, что в тот день, когда мы с "дядей Костей" уезжали в "Омегу", Ю-87 совершили налет на Севастополь. Наш катер был уже в Круглой бухте, когда часто затявкали зенитки, над нами в сторону Инкермана проскочила пара "чаек". Что было дальше - мы не видели…
- Немцы пронюхали, - между тем рассказывал Мордин, - что в порту стоят транспорты, и кинули "лапотников"{4}. Они выстроились попарно пеленгом и на приличной высоте зашли со стороны Инкермана. В воздухе в это время находились Кологривов с Кириченко на "чайках". Увидели немцев - и к ним, с набором высоты. Ну, скорость у них известно какая - не мчатся, а пешком идут. А первая пара "юнкерсов" уже в пике входит. Вот тут-то и подстерегли их наши "чаечки". На встречных курсах, прямо по горбам так врезали, что "лапотники" из пике уже не вышли - в районе Братского кладбища врезались. Остальные увидели такое дело - и давай швырять бомбы куда попало. Но "чаечки" еще одного в клещи взяли, он у Мекензиевых гор врезался. Правда, летчик выпрыгнул, но тут же попал в руки наших морячков. Мишу Кологривова и Женю Кириченко командующий ВВС лично поздравил за отлично проведенный воздушный бой…
- А сегодня нас, - снова вставил Федя Волочаев. Мордин глянул было на своего штурмана, но затем безнадежно махнул рукой:
- Ладно уж, рассказывай, коль напросился.
- Придется, - засмеялся Федя. [82]
Рассказать, оказывается, было что, В их полку наиболее ответственные разведывательные полеты поручались экипажу капитана Андрея Кондрашина. Смелый и хладнокровный, с острым глазом и цепкой памятью, он всегда на своем Пе-2 доставлял точные, надежные данные. К тому же в воздушную разведку нередко прихватывал и бомбы, которые "попутно" сбрасывал на вражеские аэродромы и порты. Летал он с молодым, но очень толковым штурманом Анатолием Коваленко.
В этот раз они возвратились с важными сообщениями: в Евпатории замечено большое скопление артиллерии с тягачами. О результатах разведки немедленно доложили командующему ВВС ЧФ генералу Острякову, и он, как всегда, сразу же принял решение: врага разгромить, вылет "пешек" - по готовности.
Через несколько минут в воздух поднялась пятерка Пе-2, ведомая командиром эскадрильи майором Пешковым. Среди этих пяти были и Мордин с Волочаевым.