– Ничей! – Тимофей сплюнул. – Ты уж прости меня, старик. Девушка ждет. Мне надо закончить тут…
Дед ухмыльнулся.
– Нет, ты мне скажешь, кто ты и откуда! – прошамкал беззубый рот. Нет, не ел старый хрыч ирисок. Нечем ему.
– Это Тимофей Ильин, дяденька, – пролепетала Ксения. – Он летчик, орденоносец, герой.
– Антихрист он, – прошамкал дед. – Мерзкий, злой антихрист. И ты опоганилась им, детка. Теперь его грязь и на тебе тоже.
– Слушай, – всполошился Тимофей. – Не тебе ли, лишенец, я пару недель назад в морду сунул?
– Мне. Большая честь!
– Ну так получи ещё!
Тимофей для острастки ударил ногой по клюке. Та с деревянным стуком ударилась о стену дома и упала на землю. Тело деда скрючилось, он хватал рукой воздух в тщетных поисках опоры. Старик опускался на колени медленно, с тихим жалобным стоном. Тимофей почувствовал, как тонкие пальчики Ксении вцепились в его плечо.
– Прошу, не надо! – молила она. – Дяденька стар. Ноги его совсем не держат. Он не хотел вам грубить.
– Я-то как раз хотел грубить. – Старик стоял на коленях, опираясь одной трясущейся рукой в землю, другой отирая испарину со лба. – Я стар и не могу защитить тебя, Ксеня. И никто не может. От антихриста защитит лишь молитва…
– Замолчи, дядя!
– Он обесчестил тебя у меня на глазах, а я промолчал, струсил, многогрешный. Увы мне! А ты его оставь, Ксеня, не то он причинит тебе зло ещё большее!
– За что ты поносишь меня, старик? – в глазах у Тимофея потемнело. Выпитый коньяк, бессонная ночь, ревность, навязчивая девчонка – нет, надо срочно покончить со всем этим! Он слышал, как где-то очень далеко крякает клаксон кабриолета. На один лишь миг Тимофею почудилось, будто кто-то толкнул его под руку.
– Антихрист! – прохрипел старик, и тогда Тимофей ударил его.
Хотел просто пнуть в бок ногой, но зачем-то занес кулак и ударил по голове. Старик рухнул набок. Девчонка отчаянно верещала, наскакивала на него, хватала горячими ручонками. Потом она куда-то делась, даже вопить перестала. А Тимофею чудилось, что какая-то неизвестная ему доселе, но непререкаемая сила овладела его телом. Его кулаки, плечи, ноги соударялись с разными предметами: твердыми и мягкими, устойчивыми и подвижными, мертвыми и одушевленными. Его сила не имела границ, не подчинялась разуму. Да о чем раздумывать, когда он, герой и орденоносец, коммунист, подвергается нападкам какой-то нищей швали, лишенцев, мелких людишек, жизни которых цена – одна копейка, и то с переплатой? Тимофей не мог остановиться, пока кто-то не ударил его по спине. Удар оказался чрезвычайно болезненным. Стало так темно, будто на голову ему надели пустое ведро и со всех силы ударили по нему ещё раз. Тогда Ксения закричала снова. Её голосу вторили странные причитания, голос навзрыд произносил смутно знакомые, но давно позабытые слова. Когда Тимофей нашел в себе силы, чтобы разомкнуть веки, первой, кого он увидел, оказалась Вера. Летчица сидела на нижней из трех ветхих ступеней, ведущих в сени. Она держала на коленях голову старика. Сучковатая клюка стояла рядом с ней, прислоненная к стене. Заметив, что Тимофей очнулся, Вера взяла клюку в руки.
– Станешь бить меня? – сообразил Тимофей.
– Ещё бы! – отозвалась она.
– Защищаешь не тех…
Она не дала ему договорить:
– Убирайся прочь!
Тимофей поежился. Тело его ныло. Голову сдавливали болезненные спазмы.
– Ты избила меня? Зачем ты это сделала? Ради этого вот лишенца? Да не поп ли он?
– Ты же сам говорил: ради веры можно совершить многое. Помнишь?
– Как в таких случаях говорят лишенцы? Гореть мне в аду? – усмехнулся Тимофей.
Зрение постепенно возвращалась к нему. Из мрака возникла обитая вагонкой стена дома, заплаканное лицо Ксении, высокая, ломкая фигура Наметова.
– Не волнуйся так, Тимка! – буркнул Генка. – Если ты отправишься в ад, я последую за тобой и туда.
– Греховное суесловие, – едва слышно прошамкал старик.
Вера оглаживала его плешивую макушку, перебирала пальцами седые, давно немытые и нестриженые пряди.
– Надо зайти в храм. Муторно мне. Нехорошо. Мы забыли о Боге, а завтра отправляться в часть, – приговаривала она.
* * *
Не прошло и месяца, как всё изменилась в Нагорном поселке. Шоссе и обочины дорог в окраинных кварталах ощетинились противотанковыми "ежами". По улицам маршировали серьезные мужчины в кепках, с винтовками за плечами. Дивизии народного ополчения формировались одна за другой. Нагорный поселок стал стремительно пустеть. В сквере, рядом с памятником товарищу Молотову, люди сбивались в стайки, сообща слушали репродуктор. Потом расходились каждый по своим делам. С началом бомбежек надо было осваивать науку борьбы с зажигательными снарядами. Ксения погрузилась в полную тревог суету.
За всеми треволнениями похороны старика-лишенца прошли незамеченными. Мать Ксении распорядилась по-своему: пригласили священника, совершили погребальный обряд, поплакали.
Ксения ходила к призывному пункту на Донскую. Коридоры бывшего Института глухонемых были наполнены озабоченными мужчинами. Пахло кирзой и ружейной смазкой. Ненароком задев плечом, тут не просили извинения, а просто гнали прочь, к мамке на кухню. Так продолжалось до тех пор, пока возле кованой ограды она не столкнулась с Клепчуком.
– Дочка Наметовых? – сурово спросил он.
– Нет. Я подружка Клавы – Ксения Сидорова, – прошептала Ксения.
– Зачем тут? – скривился Клепчук. – Ах, да! Комсомольский порыв!
– Я только хотела… – Ксении никак не удавалось перебороть робость. – Но меня посылают к маме на кухню… так обидно.
– Не робей. Сейчас ты нам не нужна. Но осенью можешь понадобиться.
– Зачем?
– Тупой вопрос. Когда понадобишься, тогда и узнаешь, зачем. А пока ступай отсюда, но не к маме на кухню, – ирония Клепчука отдавала горечью. – Ступай на курсы медсестер. На Пироговке. Знаешь?
– Найду.
– Чую я, к осени и такие, как ты, сгодятся нашей Родине.
– А потом, когда курсы закончу… Куда?
Но Клепчук уже высмотрел кого-то в толпе. Ему стало не до Ксении.
– Я сам тебя найду.
– Мой адрес…
– Не надо. Я через Клаву.
Толпа на дворе призывного пункта расступалась перед Клепчуком, давая ему беспрепятственный проход. И офицеры, и рядовые с опаской косились на петлички майора госбезопасности.
Часть вторая. Блуждания между берегами света и тьмы
– На допрос пленного собралось всё командование полка: Самсонов, Томалевич, Прожога – все явились с ординарцами. Наверное, если б с женами не разлучила война – привели бы и жен. – Наметов говорил, по обыкновению капризно кривя губы. – Пленный – немецкий летчик-ас. Говорят, эдакий ферт. Ты не видел его?
Тимофей покачал головой.
– Вера видела. Обмолвилась между делом, говорила, дескать, очень важно это. Но обсудить подробно не преставился случай.
– Сначала Прожога допросил его лично, – продолжил Генка. – Потом ещё раз вместе с Самсоновым. Ходят слухи, что при Самсонове ас так разоткровенничался, что у обоих командиров под фуражками седины добавилось.
– А кто из нас не поседел? Все, кто выжил. Возьми хоть меня. – Тимофей сдернул с головы фуражку.
Генка с непритворной внимательностью воззрился на коротко стриженную, русую поросль на макушке друга.
– На тебе нет серебра, – заметил он. – Похоже, они решили не делать секрета из его показаний. Пригласили зачем-то и летный состав. Всех, кроме техников. Решили подобие партсобрания устроить. Для тех, кто выжил.
– Смелое решение! Покрепче наших с тобой ночных полетов над западными областями. – Тимофей нахлобучил фуражку на положенное ей место.
Лес, обрамлявший летное поле, был изучен, изрыт, обжит и сделался подобен обычному населенному пункту, городишке или рабочему поселку. Не хватало только названий улиц и номеров строений. Крыши блиндажей курились прозрачными дымками. Дерновое покрытие на них желтело и увядало, выделяллось на фоне более яркой лесной подстилки. Подлесок свела на дрова интендантская служба, и летчики быстро нашли дорогу к штабному блиндажу. Неподалеку, закамуфлированная березовыми ветками, тарахтела мотором эмка. Тимофею удалось разглядеть номерной знак. Дивизионная, да и водитель не был ему знаком – старшина войск НКВД. Это вам не шутки! Тут же надежно укрытая кронами берез, стояла полуторка с тентованным кузовом. Возле колес расположился с котелками и чайником конвой. Генка заторопился.
– Видишь? Пленника считают важным. С такой помпой будут из Скоморохово в Москву отправлять!
Они спрыгнули в неглубокий окопчик, ведший к двери штабного блиндажа. Десяток шагов – и они попали в низкое, пропитанное запахами табака и сапожной смазки помещение. Неошкуренные стволы старых сосен подпирали бревенчатый потолок. Над центральным из них чадила керосиновая лампа. Под ней сидел тот, кого Генка называл немецким асом – совсем молодой человек с простоватым усталым лицом. Если б Тимофей до войны мог встретиться с ним на улице, в центре Москвы, у Никитских ворот, или где-то среди арбатских дворов, или, положим, в Нагорном поселке, скорее всего, он принял бы аса за обычного фэзэушника, активиста ДОСААФ , члена комсомольского бюро какого-нибудь средней руки заводишки, изготовляющего примуса, детские коляски и тому подобную дребедень. Беседа велась на немецком языке. Ас говорил медленно, стараясь четко произносить каждое слово. Он посматривал на штабного переводчика и обращался в основном только к нему. Офицеры – летчики и штабисты – расположились на табуретах и скамьях полукругом, в два-три ряда. Полковое начальство, разумеется, в первых рядах. Начальник штаба полка капитан Томалевич, как обычно, не вынимал трубки изо рта. Он сосредоточенно выпускал из-под усов аккуратные кольца. Вера сидела на шатком, на скорую руку сбитом табурете напротив немца. Забытая сигаретка тлела в её пальцах. И замполит Прожога, и даже сам командир полка полковник Самсонов смотрели на немца поверх её плеч. Но никто из комсостава, казалось, вовсе не обращал внимания на неуставное поведение подполковника Кириленко. Все, затаив дыхание, слушали немца. Те, что слабо понимали немецкую речь, внимали переводчику. Но были и такие, кто специально учил немецкий язык. Вера Кириленко, например. Она не сводила взгляда с румяных полудетских губ немца и поправляла переводчика, когда тот, по её мнению, допускал неточности. Самсонов изредка задавал вопросы. Командир полка на немца старался вовсе не смотреть, адресуясь исключительно переводчику. Если же их взгляды сталкивались ненароком, лицо комполка кривила болезненная гримаса. Немец говорил медленно, не останавливался ни на минуту, оставляя паузы лишь для переводчика. Так говорят опытные декламаторы со сцены летнего театра в ЦПКиО.
– …К моменту нападения на СССР немецкие летчики приобрели немалый опыт, участвуя в сражениях над Польшей, Францией и Британией. Они отшлифовали истребительную тактику, отлично знали сильные и слабые стороны своих самолетов в бою. Не последнее место занимала также отработка взаимодействия авиационных подразделений между собой и с наземными войсками. – Голос переводчика звучал монотонно. Он отлично знал своё дело, переводил почти не задумываясь, лишь изредка делая короткие пометы в блокноте, который держал на колене.
– Огромное значение имеет превосходство люфтваффе в качестве авиационной техники. Большое количество новых самолетов мессершмитт. Ими оснащено большинство летных подразделений.
– Он знает точные цифры?
– Он готов предоставить подробную записку, но точные цифры ему не известны, – после небольшой паузы отозвался переводчик. – Он готов рассказать о причинах поражения РККА на западной границе.
Самсонов снова болезненно скривился.
– Поражения? – рыкнул Прожога, сверля взглядом аса, а тот невозмутимо продолжал:
– Численность советских ВВС руководители Рейха оценивали в тринадцать-четырнадцать тысяч самолетов. Из этого числа половина машин устарели. Кроме того, тактику и организацию советской авиации командование вермахта считало никуда не годным. Тем не менее нас серьезно готовили к предстоящей войне, потому что большое число советских самолетов могло существенно помешать успешному ходу кампании. Наиболее важная задача подразделений люфтваффе в первый день войны формулировалась так: завоевание господства в воздухе путем нанесения неожиданного удара по аэродромам противника. Для этой цели были использованы все наличные силы немецких ВВС на Востоке, даже ценой отказа от поддержки наземных войск. Теперь, когда советская авиация уничтожена, части люфтваффе переключились на непосредственное взаимодействие с вермахтом.
– Уничтожена? – Вера вскочила, бросила в аса давно погасшую сигарету. – А мы? Посмотри! Нас не так уж много, но мы можем бить вас!
Голос Веры звенел. Немец смотрел на неё с опасливой жалостью, особое внимание уделяя кобуре.
– Подполковник Кириленко! – Голос Самсонова звучал глухо, казалось, он и не видит ничего в табачном дыму. – Прошу вас успокоиться!
Вера упала на табуретку. Тотчас же чья-то услужливая рука подала ей новую папиросу, уже прикуренную.
– Спроси у него, – улучив момент, Томалевич обратился к переводчику, – откуда поступала информация о дислокации и оснащении наших аэродромов? А потом спроси: в полной ли мере удалось реализовать планы по уничтожению наших самолетов на аэродромах?
– Томалевич всё ещё надеется! – едва слышно прошептал Генка в самое ухо Тимофея.
– Не дыши мне в шею, я не баба! – отмахнулся Ильин.
Прожога облил их ледяным взглядом.
– Каким образом были установлены места дислокации аэродромов в приграничной полосе?
– Разведывательные полеты над территорией СССР немецких самолетов из "команды" подполковника Ровеля, – был ответ. – Отряд Теодора Ровеля, действуя с баз в Румынии, Венгрии, Польши и Финляндии, практически безнаказанно вел фоторазведку западных районов Советского Союза от Прибалтики до Черного моря и обнаружил много приграничных аэродромов. Разве вы не знали об этом?
Самсонов болезненно скривился.
– Здесь вопросы задает товарищ подполковник! – рявкнул Прожога.
Немец невозмутимо продолжал, не переставая время от времени посматривать на Верину кобуру.
– Состав, численность и места дислокации частей ВВС были известны командованию вермахта до начала военной операции. Известно было и то, что лишь двадцать процентов самолетов соответствовали требованиям времени. Остальные восемьдесят – устарели.
– Ты уже упоминал об этом, – проговорил Самсонов. – Довольно. Что ещё имеешь сказать?
– Просчеты вашего командования привели к большей скученности баз ВВС, – невозмутимо продолжал немец. – Некоторые из них располагались так близко от границы, что попали под удар нашей полевой артиллерии в ночь на двадцать второе июня. У вас не было укрытий для самолетов. У вас их и сейчас нет. Элементарные меры для маскировки! Вы же и ими пренебрегаете!
Немец сделал красноречивый жест, и переводчик дал ему прикурить. Ас курил красиво, томно жмуря черные очи. У Тимофея сжались кулаки.
– Все это дополнялось слабостью или полным отсутствием зенитных средств на большинстве аэродромов, – закончил свой пассаж ас и умолк. Неужто ждет аплодисментов?
Немец огляделся, бросил окурок на пол, растер его подошвой тяжелого ботинка.
– Все дело во внезапности, – проговорил кто-то в наступившей тишине.
– Was?
Услышав перевод, немец продолжил:
– Большая часть самолетов была потеряна вами не в результате первого внезапного удара люфтваффе, а в ходе последующих дневных налетов немецкой авиации, пожинавшей плоды хаоса и неразберихи на авиабазах СССР. У нас складывалось ощущение, что единой тактики не существует вовсе, что командиры авиаполков Красной Армии действуют на свой страх и риск! Будто ваше руководство устранились от выполнения своих функций. Может быть, поэтому не было отдано своевременных приказов о рассредоточении авиации?
– Где вы воевали? – едва сдерживая гнев, проскрежетал Самсонов.
– На Западном фронте. Должен вам сказать, что особое внимание мы уделили советским авиаполкам, оснащенным новейшей боевой техникой. Я сам участвовал в налетах на двадцать шесть ваших аэродромов.
– Вы располагаете конкретными цифрами? – спросил Томалевич.
– У меня плохая память на цифры, – но простоватое лицо аса внезапно сделалось замкнутым. А немец-то не так прост, как желает казаться.
– Скажу о главном. К концу первого дня войны некоторые из соединений ваших ВВС практически полностью утратили военное значение. В основном речь идет об истребительной авиации.
– Конечно! – проговорил Генка. – Сколько мы летали без прикрытия?
– Я смотрю на вас и вижу настоящих героев, – нимало не смущаясь, продолжал ас. Последнюю фразу он произнес по-русски, не надеясь на переводчика.
– Чюдо-витиязи. Сказка! Миф!
Потом он снова перешел на родной язык. Переводчик произносил слова, неотрывно глядя на командира полка.
– Если бы не ваше бездарное руководство! Оно профукало вашу державу! С такими героями, как вы, можно было бы завоевать весь мир, а вы не смогли и своего удержать. Что он несет? Мне продолжать, товарищ полковник?
– Скажи ему: чужого нам не надо, а своего не отдадим. Всё вернем. Пусть попомнят!
Немец продолжал говорить. Самсонов рычал, летчики гомонили, Томалевич записывал что-то в блокнот, Прожога крыл всех и каждого по матери, призывая наконец умолкнуть. Переводчик растерянно переводил взгляд с говорливого пленника на полковое начальство и обратно. Под шумок Вера и ас зацепились языками. Пленник быстро понял, что его собеседница хорошо понимает немецкий язык, но немного стесняется говорить. Тимофей видел: собеседники смотрят друг на друга с неподдельным интересом. Причем немец – без всякой враждебности. Тимофей приблизился. Теперь ему было слышно каждое слово. Постепенно утих общий гомон, в блиндаже снова воцарилась тишина. Все слушали троих: немца, Веру и переводчика.
– Выходит, вы совсем нас не боитесь? – холодно спросила Вера.