В книге рассказывается о борьбе военных чекистов с вражеской разведывательной и диверсионной агентурой на фронтах Великой Отечественной войны.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Содержание:
ТАК ОНИ НАЧИНАЛИ 1
В первые дни 1
Всем миром 8
Лицом к лицу с абвером 12
Ответный удар 20
В ДНИ ИЗГНАНИЯ ОККУПАНТОВ 35
Расчеты и просчеты 35
И числом и умением 38
Возмездие 43
Круг замкнулся 48
Примечания 55
Михаил Белоусов.
ОБ ЭТОМ НЕ СООБЩАЛОСЬ…
Записки армейского чекиста.
ТАК ОНИ НАЧИНАЛИ
В первые дни
Батальонный комиссар Сенько в который уже раз перечитывал докладную. Сомнений быть не могло: и ксендз Фыд, и учитель Буцько, прикрываясь своей духовной и просветительской деятельностью, активно занимаются шпионажем.
Оперативные работники отдела контрразведки механизированного корпуса обратили внимание на этих лиц ещё осенью 1939 г., когда соединения и части корпуса только что расквартировались в одной из новых областей Советской Украины. Местные патриоты установившейся здесь рабоче-крестьянской власти тогда сообщили нашим контрразведчикам, что Роман Буцько является украинским националистом. Свою принадлежность к ОУН он не афиширует, но в прошлом был связан с её руководителями, бежавшими в сентябрьские дни за кордон.
Буцько был взят под наблюдение. И через некоторое время стали поступать на него любопытные данные. Учитель, который демонстративно избегал контактов с нашими командирами и красноармейцами и, как говорится, десятой дорогой обходил расположения воинских частей, в разговорах с вездесущими мальчишками-школьниками проявлял повышенный интерес ко всему, что касалось "красного войска", и к тем местам, к которым "паны солдаты" не подпускают даже детей.
Словом, у отдела контрразведки корпуса были основания для ареста Романа Буцько. Но начальник отдела Сенько решил пока повременить с этим, чтобы выявить более существенные связи шпиона.
С ксендзом Иозефом Фыдом дело обстояло сложнее. Тихий, услужливый, если дело касалось властей, и по-отечески добрый к прихожанам, Фыд, хотя и вызывал подозрения, но в руки, как говорится, не шел.
Данные о том, что снятой отец в 1939 г., находясь в гостях в Кракове, был завербован фашистской разведкой, пока проверить не удалось. В начале года был, правда, сигнал о том, что к ксендзу приезжал какой-то католик из-за границы, но взять его след опоздали. И Фыд снова вышел сухим из воды.
Был ещё момент, не учитывать который контрразведчики не могли. Роман Буцько вынужден был действовать среди местного населения, в подавляющем своем большинстве с восторгом встретившего воссоединение западных областей с родной Советской Украиной. И любые враждебные действия по отношению к Советской власти люди воспринимали как заговор против себя. Фыд же все сведения получал от некоторых прихожан-фанатиков и служителей костелов тех местечек и сел, где стояли части корпуса. Чекистам найти подход к таким людям оказалось нелегко.
Свои соображения батальонный комиссар Сенько изложил в докладной отделу контрразведки Киевского особого военного округа. Но сейчас, когда он перечитывал (в который уже раз!) дела на Буцько и Фыда, его не покидало чувство беспокойства. Всё ли учтено, оправдана ли в данных условиях его, Сенько, выжидательная позиция?
Кадровый чекист, Сенько не мог не ощущать назревающей угрозы. Он понимал, что столкновение с фашизмом неизбежно. Хотя пока молчат пушки, здесь, в недавно освобожденных пограничных районах, идет скрытая от людских глаз тайная война, и он на своём посту должен свято выполнять долг коммуниста: защищать свою страну, свой народ и его армию от происков врагов.
С тяжелыми думами батальонный комиссар закрыл папки с документами и аккуратно уложил их в сейф. На башне бывшей ратуши часы пробили полночь. До начала войны оставалось около четырех часов.
А в это время за сотни километров отсюда, в Германии, происходили события, имеющие самое непосредственное отношение и к ксендзу Фыду, и к учителю Буцько. Там завязывался узел, разрубить который предстояло советским чекистам, в том числе и батальонному комиссару Сенько.
…По тихим улочкам Дрездена на большой скорости промчались две машины: фургон военного образца и легковой "опель". Камуфляжная окраска их воспринималась редкими прохожими как нечто само собой разумеющееся – шла война. Но каково было бы изумление подгулявших дрезденских бюргеров, если бы им удалось заглянуть в зашторенные окна одной из автомашин. На заднем сиденье "опеля" дремал, откинувшись в угол кабины, советский капитан-танкист. А впереди оживленно болтали между собой на баварском диалекте шофер из гестапо и лейтенант Красной Армии.
Прикорнувший на заднем сиденье обер-лейтенант абвера Гейнц Лоссберг (а это был он в форме советского офицера) не спал, но ему так надоела хвастливая болтовня водителя, что он предпочел уйти таким образом от разговора. В принципе, Лоссберг ничего не имел против гестапо – эти парни неплохо поработали в фатерланде и в присоединенных к нему странах. Но сопровождать им его для работы во вражеском тылу – это уж увольте. Он прямо заявил об этом своему непосредственному начальнику несколько часов назад. Но майор Линц успокоил его, заявив, что все учтено, а конкретные задания группы зондерфюрера Вилли Шмундта получит перед самым вылетом.
Итак, война с Россией началась, размышлял обер-лейтенант. Ну что ж, этого давно следовало ждать. Он, Лоссберг, может только приветствовать очередное проявление мудрости и дальновидности фюрера. Наконец-то и он сможет показать себя в полной мере на практической работе, и перед ним раскрываются блестящие перспективы.
Сын мелкого торговца из Карлсруэ, он в 1935 г. поступил на русское отделение Мюнхенского университета, где всерьез занялся предметом. В перерывах между занятиями Гейнц регулярно участвовал и в нацистских сборищах, и в арестах коммунистов. Но, сняв коричневую форму, до рассвета, бывало, засиживался над учебниками. Он усердно грыз гранит науки, понимая подсознательно, что призывы фюрера покончить с "интеллигентской заразой" не более как лозунг, рассчитанный на толпу. И хочет того рейх или нет, ему не обойтись без настоящих специалистов своего дела.
Практическую пользу такой линии поведения Лоссберг ощутил довольно скоро. Когда с третьего курса многих студентов призвали на военную службу, он без труда получил теплое местечко в иностранном отделе абвера . И в то время как его однокашники муштровались в эсэсовских казармах под Мюнхеном, он в Берлине в уютных кабинетах управления адмирала Канариса изучал секретные досье по Советской России и совершенствовался в языке.
Настоящая работа началась в 1939 г. И хотя Польша не была его амплуа, но именно здесь Лоссберга ожидал первый успех. Исполнительный, грамотный, главное, преданный идеям фюрера, молодой сотрудник абвера обратил на себя внимание старших начальников.
В боевых группах абвера Лоссберг с успехом применил навыки, приобретенные ещё во время погромов немецких коммунистов и евреев, и заработал первый офицерский чин. А после создания в Кракове так называемого повстанческого штаба украинских националистов перед начинающим абверовцем открылись, как он считал, широкие просторы. Первая ступенька по заманчивой лестнице вверх, к высотам славы и могущества, – работа в учебных лагерях для украинцев. Эти диверсионные центры, направленные непосредственно на Советский Союз, были созданы абверштелле-Краков в ряде городов Польши и Чехословакии. Нет, он, Лоссберг, ни на секунду не преувеличивал своей роли в большой игре. И такое положение его устраивало. Тем более что в Польше начальник отдела абвер-2 полковник Лахузен заметил Лоссберга и обещал проследить за его работой, а следовательно, и продвижением.
Дела Лоссбергу приходилось иметь в основном с отбросами общества – бежавшими за границу уголовниками и отпетыми националистами, но молодого лейтенанта это не смущало. В учебных лагерях для украинских националистов абвер и другие секретные службы готовили диверсантов-головорезов. Здесь закладывался костяк будущих частей из наемных убийц – батальона "Нахтигель" и полка "Бранденбург".
…Итак, двадцатитрехлетний обер-лейтенант абвера Гейнц Лоссберг имел все основания быть довольным жизнью, собой и своим будущим. Россия – трамплин на пути третьего рейха к мировому господству, считал он. И тут главное суметь распорядиться своей судьбой…
Обер-лейтенант сладко потянулся и открыл глаза. Оставив позади Дрезден, мчалась на предельной скорости машина. Вилли Шмундт взахлеб расписывал шоферу богатства России и красоту "руссиш фрейлейн" – он уже бывал в Советском Союзе в качестве переводчика на строительстве тракторного завода на Волге.
"Для таких скотов, – подумал Лоссберг, – предел мечтаний – даровой шнапс и смазливые женщины. Впрочем, так и должно быть: избранным – всё, черни – объедки с господского стола. Этим типам хорошо придется потрудиться, прокладывая для элиты нации путь к богатству и могуществу".
Гейнц уселся поудобнее и с брезгливой благосклонностью продолжал слушать болтовню попутчиков.
* * *
Батальонный комиссар Сенько не спеша запер сейф и, устало козырнув часовому, вышел в теплую июньскую ночь. И хотя усталость разлилась по всему телу и залегла тяжелым свинцовым пластом в затылке, домой идти не хотелось. Жена с дочками гостила у отца в Николаеве. И ему вдруг до боли остро захотелось хоть на сутки, хоть на час оказаться среди родных, на тихой заводской окраине, вдохнуть полной грудью степной пьянящий воздух, настоянный на полыни и зреющих хлебах, но уже вобравший в себя запах металла и угля, краски и дерева, запах его первого жизненного университета – судостроительного завода. Сергей Михайлович видел себя в саду, под густым виноградным шатром. И рядом – отец. Сидят они, попивают терпкое домашнее вино и мирно беседуют обо всём. И нет этой тревожной ночи, нет щемящего чувства осознанного уже беспокойства и огромной ответственности, которая возложена на него, коммуниста ленинского призыва, армейского контрразведчика, за судьбу его двух дочурок и детей миллионов простых советских людей, за судьбу запорожского сталевара и сахалинского рыбака, за судьбу всей страны и за судьбу вот этого усатого дедка-галичанина, который, обхватив для храбрости берданку, мирно сидит на крыльце магазина. Поглощенный мыслями, Сенько не заметил, как подошел к дому. Уже достав ключи, Сергей Михайлович вдруг круто развернулся и быстро зашагал к небольшому особняку в конце улицы. Окно на втором этаже ещё светилось – бригадный комиссар не спал.
…Начальник политотдела корпуса Иван Федорович Скобель любил эти тихие часы – на грани суматошного дня и глубокой ночи. Уложив домочадцев, закрывался он наглухо у себя в рабочей комнате и устраивал, как он в шутку называл свои ночные бдения, разбор текущих событий дня. Обстановка в корпусе сложная. Близость к границе требовала предельной собранности и постоянной боевой готовности. И поддерживать её приходилось в условиях переучивания, а зачастую и освоения заново всем личным составом новой техники, которая, хотя и с перебоями, но в корпус поступала. Смотря правде в глаза, Скобель ясно отдавал себе отчет, что в полном смысле слова механизированным корпусом их соединению только ещё предстоит стать. Непонимание многими командирами тактики современной войны, "кавалерийские замашки", как любил говорить комкор – сам в недалеком прошлом кавалерист, не могли не беспокоить бригадного комиссара. В приказном порядке такие вопросы не решались. Необходима была кропотливая повседневная политико-воспитательная работа со всеми – от красноармейца-первогодка до командира с опытом гражданской войны, а времени для этого было крайне мало. Поэтому опасения, высказанные зашедшим к нему начальником отдела контрразведки о Фыде и Буцько, явились как бы продолжением его собственных тревожных раздумий.
…Часовой при штабе корпуса не мог скрыть удивления, когда через некоторое время в штабе снова появился Сенько и вместе с ним начальник политотдела. А ещё через двадцать – тридцать минут, сюда были вызваны и другие оперработники отдела Сенько. Ставя перед ними задачу, Сенько ловил недоумевающие взгляды: к чему такая спешка? Обоих этих субъектов контрразведчики знали, и взять их можно было в другое время. Ведь батальонный комиссар прекрасно знает, что Роман Буцько живет за высоченным забором, за семью запорами, а на ночь, спускает с цепи злющего лохматого кобеля. Пока этого пса "уговоришь", он полгорода разбудит.
Но приказ есть приказ. И в два часа ночи, когда на востоке ещё не прорезалась первая предрассветная полоска утреннего неба, к домам учителя Буцько и ксендза Фыда подошли чекисты.
* * *
На аэродроме Гроссенхайн творилось что-то невообразимое. Сквозь надрывный вой авиационных моторов прорывались дикие, исступленные выкрики самолётной прислуги. Лоссберг увидел, как из только что подрулившего к стоянке "юнкерса" вывалились летчики и тут же попали в объятия обезумевших техников, а ещё через секунду они взлетели вверх, подброшенные десятками рук. Даже болтливый Вилли прикусил язык и осоловело уставился в окно. Однако их машины продолжали движение в самый дальний конец аэродрома, где стояло несколько самолетов, предназначавшихся для них. Сердце обер-лейтенанта сжималось от радостного предчувствия, и едва только их автомобили остановились, он бросился к охране с расспросами. Но была подана команда "Ахтунг!", и все смолкли. Вытянулся в струнку и Лоссберг. К их стоянке шел начальник отдела абвер-2 полковник Лахузен.
– Господа! Офицеры и солдаты! – Голос его звенел на высшей ноте. – Вы являетесь свидетелями и участниками выдающеюся исторического события – час назад фюрер начал войну против большевистской России! Летчики, которых вы сейчас видели, первые герои рейха, они уже показали большевикам силу германского духа и оружия, которое им дал великий фюрер!
– Хайль Гитлер! – завопил ошеломленный Лоссберг, ощущая в эту секунду трепетное желание отдать, если потребуется, и жизнь за "величайшего из великих", за вождя нации Адольфа Гитлера.
Обер-лейтенант внимательно слушал полковника Лахузена… Вилли Шмундту и его головорезам надлежало высадиться южнее местечка Яворов Львовской области. Их задача – взрыв железнодорожных мостов на участке Львов – Перемышль, вывод из строя линий связи и расправа с мирным населением. Последнее, судя по довольным лицам диверсантов, устраивало их больше всего. Взвод Вилли составляли эмигранты из Прибалтики, польские уголовники и шесть украинских националистов из организации Степана Бандеры. Все они жаждали поскорее оказаться на Востоке, отомстить Советам, побольше награбить и получить отличия.
Работу Шмундта и его группы Лоссберг считал не совсем чистой. И дело тут было не в самом задании – пользоваться пистолетом и финкой обер-лейтенант умел не хуже любого из них. А дело – в сложности выполнения группового задания. Даже у команды, состоящей из арийцев-диверсантов, и то мало шансов вырваться из тыла противника целой и невредимой. В этом смысле свою работу Гейнц считал и менее опасной, и более полезной. Он хорошо усвоил из рассказов опытных разведчиков абвера, что задания в тылу противника удобнее всего выполнять в одиночку. Никто тебе не нашептывает об опасности и никто тебя из коллег не предаст. Находчивый разведчик, если он один, всегда может рассчитывать даже на помощь населения, особенно в сельской местности. Достаточно оказать крестьянке какую-то маленькую услугу, и у неё легко найдешь сочувствие, приют, а то и укрытие.
…Пролетая над границей, где всё было окутано дымом и пылью от взрывов снарядов и бомб, он почувствовал, что душа его переполнилась радостью. Его распирало высокомерие и гордость за свою принадлежность к третьему рейху. Правда, когда уже оставались считанные минуты до выброски, у обер-лейтенанта засосало под ложечкой. Только тут подумал он, что его могут убить после того, как он отделится от самолета, или задержать уже на земле. Но такая мысль появилась лишь на какие-то доли минуты. Он посмотрел на отлично сидевшую на нем новенькую форму капитана Красной Армии, нащупал в кармане документы на имя начальника штаба танкового батальона Елистратова и сразу успокоился – они обеспечат ему выполнение задания. Лоссберг считал, что после приземления первая же попавшаяся ему автомашина или подвода доставит его, как "командира Красной Армии, возвращающегося из отпуска", туда, куда он скажет. Ну а если возница или шофер окажется неуступчивым, он заставит его это сделать силой оружия. Началась война, и долг каждого советского гражданина – помочь "отпускнику-командиру" быстрее оказаться в своей части!
У абверовца всё складывалось пока как нельзя лучше. Приземлился он благополучно. Выйдя затем на дорогу Стрый – Дрогобыч, остановил подводу, запряженную парой добрых коней, и попросил возницу подвезти его.
В городе, в который они приехали, грохотали разрывы, в некоторых местах возникли пожары. Женские крики, детский плач неслись отовсюду. Появились обезумевшие от горя люди, ещё не понимавшие, что же произошло. Они тогда ещё не знали, что немецкие летчики – истребители и штурмовики – проходили специальную подготовку – "охота за группами и отдельными объектами на открытом пространстве". А в Польше сдали экзамен по этой палаческой задаче.
Войск в городе почти не было видно – только изредка промчит полуторка с бойцами. Зенитчики вели по самолетам редкий и, как отметил Лоссберг, неприцельный огонь.
На одной из центральных улиц вой пикировщика заставил обер-лейтенанта ничком упасть на мостовую. Взрыв оглушил его, а несколько крупных обломков камня упали совсем рядом. И тут леденящий ужас пригвоздил абверовца к земле. Не было сил даже отползти куда-нибудь в укрытие. С трудом переждав налет, на подгибающихся от страха ногах, с думой о том, что может погибнуть от своих бомб, он пошел по нужному ему адресу. Потрясение от пережитого было так велико, что у Лоссберга не хватило сил оказать сопротивление, кода в доме Фыда вместо знакомого ему по фотографиям святого отца его встретил запыленный, с окровавленной повязкой на голове сотрудник отдела контрразведки корпуса политрук Николаев.