Он свалился бы на носилки, если бы его конвоир не схватил за руку. Красноармеец заставил его поднять носилки. Другого носильщика, русского, он видел только со спины. Они несли раненого. Конвойный мог его больше не толкать, зато он мог свалиться под тяжестью носилок. Он стал негнущимся, как палка. Каждый шаг отдавался в позвоночнике, каждая неровность дороги отдавалась жгучей болью в груди. Он сжал разбитые челюсти. Хотелось кашлять. Он плюнул. Сгусток крови полетел в траву.
Раненый на носилках смотрел на него. Он боялся, что человеческая развалина упадет на него. Смутно посыльный видел защищающийся взгляд, направленный на него. В ушах слышался странный треск. Словно молоток, стучащий по стволу дерева. Когда ударом воздуха его смело в сторону, он увидел орудия, направившие свои дергающиеся жерла в небо. Больше он ничего не слышал. Он оглох.
В каком-то месте, где было полно людей в белых повязках, он поставил носилки. Отовсюду его толкали. Солдаты оттолкнули его в сторону. Это были красноармейцы в такой же грязной и разорванной форме, как и у него. Конвоир потерялся в толпе. Какие-то чужие люди, как сквозь туман, пытались до него докричаться. Выплыл белый халат. Пара рук осторожно сняла с него китель. Острие иглы впилось в правое предплечье. Сразу же по телу прошла сладкая волна тепла и защищенности. Стук в затылке прекратился. Мышцы расслабились. От свинцовой усталости он свалился на пол. То, как его ощупывали, перевязывали большой палец, как едкой жидкостью смазывали ему небо, он видел как бы со стороны. Ему дали место в траве. Накрыли пахнущим камфарой одеялом. И он утонул в море тупого безразличия. Ему казалось, что в шумной суматохе перевязочного пункта он нашел, наконец, лучшее место на этой Земле.
XI
Поток начинался в лесах у Подровы, обтекал стены склада и с шумом разбивался у станции Эмга. Они выходили из низины за высотой, из болот у развязки дорог, отовсюду, где восточнее Эмги на рассвете еще оставались неатакованные позиции. Как и при любой панике, причина была незначительной: несколько танков, которые медленно продвигались по дороге от Подровы на Эмгу. Зеленые коробки вынуждены были на узкой дороге идти один за другим. Пулемет первой из них гнал перед собой сотни солдат и сметал всех тех, кто еще хотел выполнять приказы и соблюдать порядок: здоровых, раненых, офицеров и солдат. Артиллеристы побросали свои готовые к бою орудия. Свежие запасные роты бросали оружие. Набегающая масса вела себя, как стадо скота, предназначенного на убой. Все новые и новые группы выплевывало болото слева и справа от дороги. Офицер, бросившийся наперерез волне, был бесцеремонно отброшен в грязь. Когда он выбрался из ее цепких объятий, толпа уже успела пробежать мимо. Ему оставалось только следовать в последних рядах, среди которых смерть собирала свой урожай. Здесь брели раненые и слабаки. Их, как косой, косил пулемет. Хвост толпы становился длиннее и длиннее.
К середине дня он добрался до Эмги. Бегущие заполонили вокзал. Они бессмысленно набивались в поезд, стоявший без паровоза. Сотни боролись за одно место в вагонах, которые не были сцеплены один с другим. Кому посчастливилось захватить место, защищал его, как собственную жизнь. Винтовочные приклады били по рукам, хватавшимся за металлические поручни. Отбивались друг от друга руками и ногами. Тяжелые кулаки били по головам до тех пор, пока они не отшатывались. Испуганные лица, молящие руки, открытые раны. Злоба и ненависть. Драка за стоячее место в отцепленном вагоне. Между путями выли избитые, отчаявшиеся, инвалиды с ампутированными ногами, мечущиеся в лихорадке, безрукие, неспособные больше ухватиться за что-нибудь спасительное. Цель для всех была одна - поезд. Поезд, который таковым не являлся. Фата Моргана в тупике. Вагоны с сожженными и рассыпавшимися подшипниками в колесных парах, с колесами, которые уже никогда не будут крутиться.
Вездеход, проскочивший в Эмгу, поток задел лишь краем. Офицер юстиции, сидевший рядом с водителем на переднем сиденье, бесстрастно взирал в лицо панике. Передвижения войск его не интересовали. "Недисциплинированная часть", - думал он. Его ум занимали только юридические проблемы.
Уже на площади у водителя возникли трудности. Машина попала в затор. Полковнику пришлось вылезти и проталкиваться сквозь солдат, чтобы добраться до комендатуры. Близость неухоженных человеческих тел вызвала у него приступ дурноты. С полузакрытыми глазами он позволил потоку донести себя до комендатуры. Тому, что попал в эту кашу, он был обязан приказу: "Председатель суда отвечает за немедленное осуждение дезертира в Эмге. О приведении приговора в исполнение срочно доложить в штаб армии". Очень неясный приказ. Дезертир в Эмге - какой дезертир? Приведение в исполнение приговора - какого приговора? Такие дела требуют подготовки, сообщений, заседаний. Полковник - в гражданской профессии прокурор - знал толк в параграфах. Параграфы были всегда ясными. Голые предложения с субъектом и предикатом. Кажется, в приказе командующего армией смысл читался между строк. Что-то вроде: чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер. В любом случае ему так представлялось. Его знобило, как добросовестного бухгалтера, через контору которого тянуло ледяным сквозняком. Для таких поручений он не годился. Он руководствовался предписаниями. Намеки - скользкий путь. Кроме того, в приказе говорилось, что он отвечает за осуждение. То есть ему приказано осудить. Значит, решение было уже принято. Он должен повиноваться и выполнять. В случае чего он сможет на это сослаться. Что там подразумевается между строк - его не касается.
В сутолоке людского наплыва городская комендатура была спасательной лодкой. Здесь встречались все, кто с нечистой совестью уже покинул тонущий корабль. Каждый из них пытался скрыть свое бегство какими-нибудь требованиями. Но у городского коменданта - маленького толстого майора - не было ничего, кроме формуляров. Он бегал туда-сюда с красным лицом и видом большой ответственности. Он пытался выслушать всех. В действительности он не слушал никого.
- Моей батарее срочно требуются боеприпасы! В противном случае я снимаю с себя всякую ответственность!
Орудия этой батареи стояли брошенные возле шоссейной дороги. Их артиллеристы давно уже дрались за места в призрачном поезде. То, что в комендатуре никогда не было боеприпасов, было общеизвестно.
- Если моему дивизиону не дадут бензина, я вынужден буду взорвать машины!
Машины эти были только на бумаге. Груженные боевой техникой и запасом горючего на трое суток, они догорали в лесу. Командир дивизиона лично поджег свою штабную машину.
- Дайте мне, по крайней мере, вездеход, чтобы добраться до перевязочного пункта! Мне раненых надо вывозить!
Капитан медицинской службы на своем лимузине застрял в болоте. А вездеход требовался ему срочно для самого себя.
- Ходатайствую о письменном подтверждении, что мой батальон больше небоеспособен!
- Необходимо продовольствие!
- Нужны патроны!
- Срочно подкрепление…
- Сожалею, но без противотанковых средств невозможно…
- Снимаю с себя всякую ответственность!!!
- Снимаю ответственность!!!
- Ответственность!!!
Майор, ставший полчаса назад боевым комендантом Эмги, слышал эту фразу уже сотни раз. К этому подмешивался шум с улицы, гул русских истребителей, грохот зениток, телефонные звонки.
Штаб части противовоздушной обороны:
- Где проходит передний край?
Штаб корпуса:
- Боевой комендант Эмги наделяется всей полнотой полномочий!
Интендантское управление сухопутных войск:
- Назначьте ответственного за материальные запасы на тамошних складах!
Штаб дивизии:
- Срочно доложите обстановку!
Вот идиоты!
Офицер юстиции в чине полковника вынужден был просто гоняться за майором, бегавшим по помещениям, как белка в колесе. Такая атмосфера была ему хорошо знакома. Если его узнают (а его не могут не узнать!), его звание, которое не может не вызывать уважения, всех приведет в себя! Он еще дома в мирное время знал, как вели себя окружающие, увидев его: неуверенность, боязливое ожидание, украдкой бросаемые взгляды. Именно это чувствовал он, проходя через фойе дворца юстиции. Он, облаченный в мантию и возведенный в сан, самоуверенно вписанный в параграфы: господин прокурор. Подчиняющее приветствие стало мерой инстинкта самосохранения.
Все они приветствовали его. С удовлетворением он принял во внимание, что они едва заметно кланялись. Только унтер-офицер из полевой жандармерии остался прямым, как палка. Попытка служителя суда снискать немного общего уважения. В любом случае здесь царил порядок. Может быть, и снаружи все не так уж плохо. Все-таки чрезвычайные обстоятельства. В конечном счете именно поэтому он прибыл сюда. Наконец он заявил майору:
- Создайте мне, пожалуйста, в соответствии с приказом условия для проведения дознания!
В общем-то, он мог прямо приказать. За ним стоял штаб армии. Но с себе равными он никогда не преступал законов вежливости.
Майор, за все это время так и не разобравшийся в обстановке, вдруг понял, как ему отыграться и получить удовольствие:
- Я немедленно откомандирую собравшихся здесь офицеров для решения ваших задач.
Он посмотрел на полковника, как клоун на свое отражение в зеркале. И ждал улыбки, которая должна была появиться. Но улыбки почему-то не последовало.
- Эти господа свободны? - прозвучал озадачивающий вопрос.
- Разумеется! - У боевого коменданта тоже был юмор висельника. Если дураку из штаба армии понадобился цирк - вот вам, пожалуйста! Слова "боевой комендант" щекотали майору нос, как веселящий газ. "Делать нечего, - подумал он, икая. - Пусть собравшиеся дезертиры сидят заседателями на суде над отсутствующими дезертирами". Он выступил вперед, как герой в подштанниках.
- Возьмите, кто вам нужен! - заявил он щедро.
Он хотел рассмеяться. Позади стоял его адъютант:
- Штаб дивизии на проводе!
Как раз вовремя. Майор исчез, прежде чем полковник успел изложить свои замечания.
Полковник оглядел помещение. Он всегда ненавидел беспорядок. Чтобы хорошо себя чувствовать, он должен создать соответствующую обстановку. Стол сюда, на середину. Ящики - вон. Подмести пол тоже не помешало бы. Жаль, что офицеры не взяли в руки веник. Из стоявших вокруг он выбрал двух офицеров. Остальные бесследно исчезли. Помещение внезапно опустело.
- Что за шум там на улице? - спросил он. - Я вынужден был сюда пробиваться. Никто не обращал внимания на мое звание!
- Отступление, господин полковник! - Теперь все поняли, что это за фрукт. Они кисло заулыбались. Это им даже понравилось. Земля горела у них под ногами. Но - осторожно! Этот человек опасен! Он выглядел так, будто ничего не боялся. Их взгляды встретились в тайном согласии. В общем, они даже не знали, что ему от них надо. Дезертир? Да их тут тысячи! Или приказу командующего армией уже трое суток, или этот тип от них что-то скрывает.
Полковник от них ничего не скрывал. Приказ оставался приказом, будь он двусмысленным или нет. С момента, как вошел в здание городской комендатуры, он начал процессуальные действия. А в процессуальных действиях он разбирался. Теперь все пойдет своим путем. Точно по предписанию. Сначала положение о применении закона. Он походил на старую деву, которая, потеряв чувство реальности, перелистывает старые любовные письма. Взять портфель с делами, открыть кодексы. Даже затхлый запах здесь был такой же, как и в зале заседаний № 3.
- Список арестованных, пожалуйста, - обратился он к унтер-офицеру полевой жандармерии, прыгавшему вокруг него, как хорошо надрессированный пес.
Его бюрократические повадки ввергли обоих офицеров в отчаяние. Ротмистр оставил перед комендатурой свою машину. Он зашел сюда, чтобы просто сделать себе алиби. Из окна он наблюдал за своим водителем, беспокойно ерзавшим на сиденье за рулем. Парень в любой момент мог уехать без него. Украдкой он пытался дать ему знак Проверяющий взгляд полковника пригвоздил его к месту. Поэтому из взмаха получилось игривое движение руки по подоконнику.
Полковник счел, что теперь у него есть достойные заседатели:
- Ваши фамилии, пожалуйста.
Они пролепетали их, как школьники. Теперь они застряли в городской комендатуре. Надежда смотаться отсюда рухнула. Они лихорадочно искали выхода. Грохот четырехствольных зениток на улице подгонял их. Но любая мысль разбивалась о спокойствие полковника. Он разбирался с фамилиями солдат, рядом с которыми в списке стояло "дезертирство". История в его мозгу представлялась темной. Предварительное следствие было уже закончено. Дело может быть решено быстро. Определенную роль тут сыграло воспоминание об истощавшей от голода детской фигуре. Во время предварительного следствия у него сложилось впечатление, что мальчишка уже признал себя виновным. Была лишь слабая отговорка, что он сделал это из любви к матери. Сочувствие? В кодексе нем ничего нет.
- Привести! - приказал полковник Унтер-офицер вышел, а полковник стал разъяснять заседателям их обязанности.
Они смотрели на его лицо. За пенсне, нацепленным на нос с красными прожилками, его глаза казались слишком близко посаженными друг к другу. Он продолжал отправлять свой обряд. Он обязал обоих офицеров, не обращая внимания на личные чувства, исполнять справедливость. Сам он принимал на себя обязанности председателя и обвинителя. Ротмистру, которого перед комендатурой ждала готовая к бегству машина, он поручил быть защитником. Другому предстояло быть свидетелем. Офицеры приняли эти поручения, опустив головы. Проклятая комната действовала на них, как место казни.
На улицах Эмги слышались выстрелы. Это стреляли или русские, или полевая жандармерия, у которой начали сдавать нервы.
А полковник продолжал читать с такими интонациями, как читают рождественскую сказку: "Защита должна ограничиться фактическим положением дела. При недостаточности оснований любое выступление с ее стороны останавливается. Свидетель должен следить за соблюдением процессуальных норм. В завершение он должен подтвердить, что заседание проводилось с полным их выполнением". Право вынесения приговора он оставил за собой. Он сказал, что рассчитывает ограничиться отправкой в штрафную роту. Впрочем, он хотел бы, чтобы заседание было как можно более коротким. Оба офицера быстро обменялись взглядами: "Кто бы мог подумать!"
Водитель за окном узнал своего командира батареи и постучал в разбитое окно.
- Пошлите его к черту, - сказал "его честь".
Ротмистр смог ответить только неясным взмахом руки. Но солдата было не запугать. Он стал ходить под окном туда и сюда. Он достаточно хорошо знал своего шефа, чтобы предполагать, будто здесь разыгрывается судебное заседание. Он был похож на полицейского, контролирующего улицу перед третьеразрядным рестораном. При каждом проходе он бросал взгляд в окно. Полковник начал путаться.
- Что ему надо?
- Я его не знаю, - соврал ротмистр. Во мраке помещения было незаметно, что он покраснел.
Наконец-то унтер-офицер привел жертву. Заседатели испугались: если этот парень и заслужил наказания, то уже его искупил. Глаза щуплого ребенка смотрели сквозь них. Казалось, они знали все. Ротмистру вспомнилась история с сожженными машинами. Он крикнул: "Поджигай!" - и этого бы хватило, чтобы его расстрелять. По крайней мере, его слышали тридцать человек его батареи. Он видел их широко открытые глаза. Их обуял страх. При этом он сделал только то, чего они хотели. Его крик освободил их от уз дисциплины. Как сумасшедшие, они стали подбрасывать в огонь пучки соломы. Его солдат разнесло теперь, словно ветром. Если бы кто-то из них захотел сейчас свести старые счеты, а в его батарее были и такие, то нужно было только рассказать эту историю. Тогда бы и ротмистр угодил в жернова. Подобное судопроизводство страстно желает таких случаев. Оно ничего не знает о страхе, об известных унижениях. Самая несчастная жизнь - подарок, полный обещаний. Где тот дурак, который выбросит ее просто так? В таких взглядам есть желание куска хлеба, молитвы, глотка воды. Мальчишка же смотрел сквозь него слепыми глазами. Может быть, штрафная рота была бы для него не самым плохим местом. Если Богу угодно, он бы и ее выдержал…
Полковник начал допрос.
- Нам известно достаточно, - констатировал он самоуверенно, - но порядка ради расскажите нам все же, как дело дошло до этого. В тот утренний час, когда должна была начаться атака, вас не смогли найти. Почему?
Если бы он даже лежал за бруствером и ждал сигнала, вопроса бы и не возникло. Может быть, представился удобный случай, и сосед оказался вне видимости. Все бы получилось. Но что-то помешало. Когда он услышал, как они выкрикнули его фамилию, было уже поздно. В ту же секунду он, охваченный отчаянием, побежал бы вместе с другими навстречу граду пуль. Приступ слепой храбрости мог бы сделать из него героя. Но поздно. Рука судьбы потянула его на дно. Холодное лицо с пенсне было рукой и судьбой одновременно. Уши, принадлежавшие этому лицу, треска его костей уже не услышали бы.
В Эмге послышались частые винтовочные выстрелы. Казалось, что полковник принимал их за стрелковые упражнения. Будь парнишка чуть поумнее, он бы затянул допрос до тех пор, пока не появились бы русские. Почти неосознанно ротмистр бросил взгляд в окно: его водитель поехал. Он мог бы выхватить пистолет, но не знал, в кого надо было стрелять: в полковника, в уезжающего водителя или в костлявого ребенка, которые были во всем этом виноваты?
- Секундочку, - попросил ротмистр и просто выскочил из комнаты. Полковник даже не успел возразить. Ротмистр выбежал на площадь. Машина и водитель исчезли. Дорога, освещаемая полуденным солнцем, была пуста. Пара раненых тащилась по направлению к станции. На выезде из города раздавались пулеметные очереди. Медленно, как будто просто хотел подышать свежим воздухом, он повернулся и пошел обратно. Он шагал по коридору со стенами, выкрашенными белой известью, мимо ящиков, наполненных документами и уставами. Он вынужден был протискиваться между стеной и высокой печью, оставленной в коридоре. Когда он снова вошел в помещение, полковник лишь рассеянно взглянул на него. Циничным громким голосом он спрашивал паренька:
- Да знаете, кто вы такой? Мерзкое отродье своей матери!
Последовал поток ругательств и холодного глумления. Лицо солдата исказилось. Он бормотал бессвязные слова, умоляюще поднимал руки. Глубоко сидящие глаза были направлены на заседателей.
- Да ваша мать будет стыдиться вас, - продолжал полковник, - трус!
Это слово подействовало на ротмистра как укол.
- Скажите ему, чего он заслужил, - обратился полковник к офицерам.
- Скажите, - повторил он, не услышав ответа.
Они потупили глаза. Отвратительный спектакль надоел им до тошноты.
- Оправдайте его, - вдруг импульсивно потребовал ротмистр. Он даже сам не понял, откуда набрался такой храбрости.
Лицо полковника исказилось от злобы:
- Это что, ответ офицера?
Казалось, он ищет оружие, чтобы поставить возражающего на место.
- Я объявляю приговор! - Его голос стал тихим, холодным и безликим.