Боевому другу, другу дней священной Отечественной войны, истинному герою в борьбе за нашу социалистическую Родину против озверелого фашизма - В. Д. ЗЕНКОВУ.
Помни 175-й ШАП, его славу, его боевые дела, в которые ты вложил много сил и энергии. Полк тобой гордился и будет гордиться. Память о тебе в полку будет двигать всех нас на новые подвиги, на новую славу.
ЗА РОДИНУ!
Желаю успеха на ново и работе.
Военком 175-го ШАП А. ФЕДОРОВ
Волховский фронт. 15.6.42 г.
Глава вторая
"Думать надо!" - любил говорить новый командир особой дальнебомбардировочной группы Борис Владимирович Бицкий.
Он смотрел летчику в глаза, но говорил доверительно, не намереваясь обидеть, а лишь желая напомнить очевидную истину.
- Значит, договорились: впредь будем думать. И пожалуйста, не стесняйтесь напоминать это почаще подчиненным. А то немцы обходят нас там, где мы ленимся глубоко думать.
Бицкий пришел в дальнебомбардировочиую авиацию из Гражданского воздушного флота. Как на гражданской службе, так и на военной сам он этой истины - что весьма полезно думать прежде, чем делать, - никогда не забывал, и дела его группы стали выделяться изобретательностью, нередко дававшей успех там, где его можно было уже и не ждать.
Штурман Константин Иконников не раз с улыбкой повторял про себя это бицковское "думать надо!". Особенно, когда ловил себя на неотразимом желании проделать все в ином порядке: сперва сделать, а потом уж посмотреть, что из этого получилось. Вот тут-то напоминание Бицкого и избавляло его от легкомысленного экспериментирования.
Однажды, это было в конце зимы 1942 года, командир группы Бицкий вызвал к себе Константина.
- Штурман Иконников, слышал о вас. Вы летали с Шкутко, с Китновским. Да-с… А вызвал я вас вот зачем: намерен поручить вам выполнение особого задания, возложенного на нашу группу. Суть его - свободная охота.
Бицкий внимательно поглядел на Иконникова. Костя ждал, что командир вот-вот скажет: "Сами понимаете, определение "свободная охота" говорит о том, что нужно очень крепко подумать…"
- Вот именно!.. - улыбнулся Бицкий. - Вы уже догадались, что недотепу посылать на такое задание не только бессмысленно, но и вредно.
Иконников вытянулся и щелкнул каблуками. Глаза его смеялись, вид был уверенный, и это Бицкому понравилось.
- Ну вот и хорошо. О самой задаче я еще скажу. Теперь хочу спросить, с кем из летчиков вы предпочли бы лететь на это исключительно важное задание? Могу предложить двух: лейтенанта Вихорева и…
- Товарищ командир, разрешите лететь с Вихоревым, - попросил Костя.
- Вы не дослушали. Оба летчика друг друга стоят: оба отлично владеют техникой слепого самолетовождения.
- Уверен в этом и готов лететь с первым, кого вы назовете.
- Вы знаете Вихорева?
- Нет, не знаю.
Бицкий вызвал адъютанта, приказал пригласить Вихорева.
Вошел невысокий, худощавый человек в фуражке ВВС, но в кителе и брюках гражданского летчика (брюки были заправлены в кирзовые сапоги). Иконникова несколько удивила его экипировка, а летчик как-то странно козырнул, сложив ладонь ложечкой.
- Летчик первого класса Вихорев явился но вашему вызову.
Сдерживаясь, чтоб не улыбнуться, Бицкий сказал:
- Знакомьтесь. Ваш штурман, старший лейтенант Иконников.
Вихорев опять же странно, совсем по-граждански сложил в ложечку ладонь и подал ее Иконникову сверху, будто огибая невидимую волну перед собой.
- Здравствуйте, Вихорев. И к Бицкому:
- Зачем, простите, мне штурман? Четырнадцать лет летал без штурмана и ни разу не заблудился. Полагаю, что и на войне могу летать без штурмана.
Бицкий возразил:
- Вы не учитываете, что на войне нужно не только летать, но и бомбить. Вы ведь никогда не бомбили?
- Нет. Но надеюсь и это освоить.
- Все же лучше, если будет штурман. Словом, знакомьтесь, притирайтесь друг к другу, а затем я вас вызову и дам задание.
Как выяснилось из задания Бицкого, "свободная охота" имела целью блокировать три западных аэродрома, откуда предпринимались немцами налеты на Москву.
Эти аэродромы были известны, и теперь лишь требовалась исключительная дерзость в действиях одиночного экипажа.
В одну из следующих ночей Вихорев и Иконников, как следует все обсудив, вылетели на своем двухмоторном бомбардировщике Ил-4 на эту самую "свободную охоту".
Снегу в зиму сорок второго года выпало много. Ночь выдалась ясная, морозная, звездная, как в сочельник. Летят они - и видят под собой сказочное сверкание снегов, таких близких душе русского человека.
Прошли на запад на высоте четырех тысяч метров, благополучно миновали линию фронта южнее Вязьмы, обойдя самую гущу вражеских зениток, и совершенно беспрепятственно приблизились к одному из вражеских аэродромов.
Вот теперь вообразите: видят они немецкий аэродром, как на макете в классе. Вне всякого сомнения, идут полеты. То и дело вспыхивают прожекторы, освещая взлетно-посадочную полосу. Даже глазам не верится: "Как в мирное время!"
Их, конечно, здесь не ждали. Гул их моторов смешался с гулом немецких самолетов. Иконников предложил Вихореву зайти вдоль взлетной полосы, по оси ее, что тот и сделал, а штурман послал вниз две бомбы, всего стокилограммовых. Бросил их с небольшим разрывом, чтобы повредить первую и последнюю трети укатанной полосы и помешать, во всяком случае в эту ночь, тем, кто еще не взлетел, взлететь, а тем, кто в воздухе, сесть. Не отрываясь от прицела, Константин убедился, что попал, и дал Вихореву курс на Оршу, на другой заданный аэродром.
Пришли и сюда таким же манером, никем не замеченные, опять бросили парочку бомб и пошли дальше.
Идут на следующий, третий. И так им это дело понравилось, что настроение - хоть в пляс. Вдруг оба увидели идущий параллельным курсом с ними какой-то остроносый самолет. Еще посоветовались: "Не "ил" ли?"
Он шел с огнями, освещенный, как пассажирский самолет, словно бы на линии воздушных сообщений. Увидел их, помигал огнями. Они ему поморгали точно так же, и тогда Вихорев сказал Косте:
- Слушай, это фриц - "Хейнкель-111", клянусь своей тещей! И главное, он принял нас за своих. Давай зажжем огни, пристроимся к нему и потопаем следом. Он нас и приведет куда надо.
Иконникову предложение понравилось.
Вместе с "хейнкелем" они подошли к Витебску. Увидели внизу действующий аэродром. Вспыхивают огни, идут полеты, все чинно, мирно. Немец пошел на снижение, и Вихорев за ним снижается по кругу. "Хейнкель" дал зеленую ракету, выпустил шасси, и наш самолет проделал за ним все то же. Немцы зажгли прожектора, и он пошел на посадку, а наши в это время были на четвертом развороте. И тогда Вихорев убрал шасси и вышел на прямую вдоль полосы. Она была прекрасно видна, освещенная прожекторами.
Вихорев сказал: "Действуй, Костя! Сейчас мы их накроем".
Иконников прильнул к прицелу и увидел, что визирная линия как раз тянется вдоль выстроенных самолетов, стоявших на линейке крыло к крылу, очевидно, готовых к отлету или только что прилетевших. Штурман послал на них первую бомбу, за ней вторую…
Следующая пришлась точнехонько в крышу трехэтажного здания на краю поля. Иконников увидел, как она утопила его в клубах огня и дыма.
Между тем Вихорев уже набирал высоту и в развороте, оглядываясь назад, видел оставшиеся на аэродроме пожары.
В бомболюках бомб больше не оставалось, задание было выполнено. Они уходили все дальше и дальше и поднялись уже высоко. В ясной морозной ночи еще долго видели мерцание все не смирявшихся огней. Довольные собой и результатами своей первой "свободной охоты", они шли курсом на восток и теперь оживленно делились впечатлениями. И стрелки их, что были в задней кабине, Кувшинов и Ширяев, тоже живейшим образом включились по СПУ в обсуждение удачных попаданий бомб… И - увы! - в это время не наблюдали за воздухом.
Вдруг раздался страшный треск, словно бы разорвался фюзеляж. Иконников, ничего еще не понимая, увидел впереди над собой вылетевшее в одном из переплетов фонаря стекло. И тут же в поле зрения мелькнуло тускло-белесое брюхо ночного истребителя Ме-110. Вот когда он почувствовал, что спину его обдало зябким ветерком. Это был двухмоторный "мессершмитт". Теперь уж как-то слишком ярко светила луна, и на фоне снегов она. вероятно, и помогла немецкому асу - ночному истребителю - найти в бескрайнем ночном небе наш одинокий самолет.
Только Иконников сообразил, в чем дело, как Вихорев толкнул штурвал от себя, и самолет под крутым углом понесся к земле. Высота стала падать катастрофически. От пикирования появилась резкая боль в ушах, Константин торопливо глотал слюну, не слыша теперь уж и гула моторов, и тут взгляд его упал на торопливо склоняющуюся влево, мерцающую светляком стрелку высотомера "Триста метров! Прыгать, что ли? Нет, поздно…"
Он сжался весь, зачем-то закрыл лицо руками, будто они могли защитить от удара, и приготовился к встрече с землей…
Но нет. Видно, еще было не время. Совершенно неожиданно для себя Константин ощутил вдруг огромную перегрузку, и радостное тепло согрело грудь: "Вихорев жив!" Да, мелькнувшая уж было страшная мысль, что Вихорев убит, самим выходом самолета из пике опровергалась. Ясней ясного стало, что летчик сам свалил так круто машину, чтобы ускользнуть от повторной атаки проклятого Ме-110. Теперь оставалось ждать и думать: "Удался Вихореву этот маневр или нет?"
Вздрагивая, трепеща крыльями от колоссального напряжения развитой скорости, самолет вышел в горизонтальный полет у самых макушек деревьев. Мелькали, бешено мчались под крылья, вблизи размываясь в сплошной серый тон, черно-белые пятна заслеженного леса. Все на борту затаились и молчали.
Но вскоре Константин почувствовал, что самолет их начинает как-то колебаться. Быстро обернувшись, увидел в тусклом лунном подсвете Вихорева: тот почему-то склонился к левому борту, держит на шее левую руку, а правой шевелит штурвал. На лице летчика темнеет пятно.
- Что с тобой? - беспокойно спросил Костя.
- Возьми управление, поведешь машину… - вяло проговорил Вихорев. - Я перевяжу рану.
Иконникова даже бросило в пот от этой новости. Тем не менее он торопливо выдернул из закрепления на борту запасную ручку управления, воткнул ее в гнездо перед своим креслом, поставил ноги на педали, попробовал, волнуясь, управлять, угловато покачивая машину.
В первую минуту это потребовало от него такого напряжения всех физических и духовных сил, что штурман не смог вымолвить нескольких слов, чтобы спросить, как там Вихорев. С необыкновенным старанием удерживая кое-как в горизонтали самолет, он долбил про себя одни и те же фразы: "Он ранен в шею! Хлещет кровь! Он ранен…"
Все же, спустя несколько минут, Константин чуть успокоился. Но управление занимало все его внимание. Он чувствовал, как устает, немеет правая рука.
Наконец, не узнавая своего голоса, он спросил:
- Командир… Что?.. Как ты там?.. Вихорев молчал.
Сколько-то секунд Иконников вслушивался в легкое жужжание наушников, но чем дольше не слышал в них ответа, тем острей и острей сознавал всю отчаянность положения экипажа. Константин был почти уверен, что в такую ночь сумеет выйти на аэродром. Но знал он и то, что не сумеет посадить свой дальний бомбардировщик.
Константин долго не решался заявить об этом. Потом, собравшись с духом, вызвал по СПУ стрелков Кувшинова и Ширяева, тоже как-то странно притихших в хвосте.
- Командир ранен, машину веду я, - проговорил он. - Что будет дальше, не знаю, но посадить самолет не смогу. Так что готовьтесь, придется прыгать.
На это Кувшинов ответил не сразу, но твердо:
- Прыгать не буду, что бы ни случилось, не могу оставить на произвол судьбы раненого Ширяева.
- Что с ним?
- Ноги перебиты… Что мог, сделал, раны перевязал.
- Дела!..
Крутанув головой, Константин увидел, как Вихорев притиснулся к борту, прижал к шее бинты и замер.
Тут самое время пояснить, что управлять из штурманской кабины посредством ручки (штурвала там не было) таким тяжелым, малоустойчивым в продольном отношении самолетом, каким был Ил-4, не так-то просто. Если же учесть более чем скромные навыки Иконникова в пилотировании и то, что он взялся за ручку управления в своем самолете впервые, тогда в какой-то мере можно будет представить всю отчаянную серьезность создавшегося положения.
Кое-как он приспособился к ручке управления, но как упряма и тяжела она была в его руках! И Константину приходилось то упираться в ручку от себя, то удерживать ее, чтоб она не ушла вперед. Штурман едва справлялся с "пудовой" ручкой двумя руками. Потом, вспомнив, что можно помогать себе триммером, прокручивая его рукоятку на борту под левой рукой, Костя мало-помалу приспособился снимать пики усилий, то и дело возникающие на ручке управления от руля высоты. Рукам стало полегче. Очень уставшая правая рука, дрожащая от напряжения, чуть разгрузилась. Но самолет никак не хотел лететь строго горизонтально. Он двигался по синусоиде, то наклоняясь вниз, то вздымаясь, отчего и высота полета непрерывно менялась. Но Иконников меньше всего об этом думал. Он думал о другом: "Угроблю я их, это факт! Не посадить мне машину!"
Больше часа пришлось ему, борясь с упрямой тугой ручкой, лететь, будто колыхаясь на волнах. Порой Косте казалось, что минутная стрелка стоит на месте. Но вот наконец среди заснеженных, мерцающих в морозном воздухе полей он различил свой аэродром.
"Как дать сигнальную ракету?.. Руки заняты. Ладно, черт с ней, с ракетой!.."
Угловато разворачиваясь, он повел самолет "по коробочке", всячески отдаляя выход на последнюю прямую. В эти секунды она ему представлялась в буквальном смысле последней… Так что торопиться с этим не хотелось. Он скорее почувствовал, а потом и увидел, что из-под моторных ниш выходят ноги шасси. Быстро оглянулся на Вихорева, полагая, что тот пришел в себя: кроме него, никто другой шасси выпустить не мог. Но Вихорев за штурвал не держался. С поникшей головой он привалился к левому борту.
Вот когда Иконникову вспомнились все его давние и очень немногие посадки. На учебном "стандарте" - планере Антонова. И на "аврушке", когда он сломал противокапотажную лыжу и был изгнан как неспособный из летной школы… Вспомнился ему, конечно, и единственный вполне самостоятельный полет на У-2, когда Китновский заставил его увести самолет из-под носа немцев. Пожалуй, этот-то полет и помог ему в данном случае.
Между тем Костя уже сделал три круга над аэродромом. "В последний раз, - решил он, - больше не стану уходить на круг: все равно сил не хватит!"
И как знать, если бы не чувство величайшей ответственности за жизнь раненых товарищей, если бы он один был на борту, возможно, у него и не хватило бы сил собрать всю волю, всю энергию, чтобы попытаться превзойти самого себя и все же приземлить машину на четвертом заходе.
Увы… Первая и последняя самостоятельная ночная посадка штурмана Иконникова, пилотировавшего двухмоторный бомбардировщик Ил-4, была выполнена далеко не на пятерку. Более того, оп ударился колесами так сильно, что, несмотря на снег, несмотря на исключительную прочность стоек шасси, они все же не выдержали.
Сперва отлетела одна нога шасси, и самолет повалился на крыло, вслед за этим вывернулась и вторая. Пропеллеры стали чиркать концами о мерзлую землю и загнулись в рога, моторы затихли, а самолет, все еще имея большую скорость, мчался на брюхе по укатанному снегу полосы. Теперь он был всецело во власти инерции, и штурману никак не подвластен. И вот тут, к ужасу своему, Константин заметил, что самолет стремится к краю полосы, где возвышается уплотненный снежный бруствер.
Эти последние две-три секунды перед неотвратимым столкновением со снежным уступом и поныне возникают в глазах Кости. Вот бугор рядом! "Мгновенье, остановись!" Вот уже застекленный нос вонзается в снег. Треск, скрежет раздираемого металла. Через проран внизу врывается снежный пресс. "Все!"
Сознание, очевидно, оставило его на какое-то время. Но вот он услышал крики и беготню вокруг самолета. До ушей донесся возглас: "Этот, впереди, готов!" Люди, как видно, занялись теми, кто был в кабинах позади.
Снег стиснул, замуровал Иконникова в носу фюзеляжа. Скрючились ноги под сиденьем. Ручка управления - он ее так и не выпустил из рук - уперлась в грудь. Масса снега, собранная при скольжении развороченного носа фюзеляжа, прижала его к стенке так, что он не имел возможности ни пошевелиться, ни вздохнуть.
Он скорей всего испустил бы дух, если б люди помедлили. Но вот кто-то прямо "с улицы" - подход был свободный - поскреб над его головой снег, и Костя услышал: - Да ведь он будто жив еще!..
И тут зазвенели лопаты, люди стали рубить снег. Второпях задели ногу штурмана. Он закричал от боли, а все обрадовались:
- Значит, жить будет, если так орет!
Костю вытащили из глыбы снега и перевязали рану, нанесенную лопатой, - она оказалась единственной.
В ту же ночь потерпевших доставили в госпиталь, и, когда им оказали необходимую врачебную помощь, к ним приехал командир группы Бицкий. Входя в палату, он спросил громко:
- Где тут капитаны Вихорев и Иконников? Медсестра, сопровождавшая его, тихо поправила:
- Лейтенанты, товарищ командир…
- Нет, я не ошибся, именно капитаны! - И, окинув всех взглядом, пояснил: - За блестящее выполнение боевого задания командующий произвел их в капитаны.
- Товарищи Вихорев и Иконников! - продолжал он. - Я доложил о вашей исключительно удачной "свободной охоте", сковавшей немецкие аэродромы. Доложил и о том, как вы, товарищ Иконников, довели и приземлили подбитую машину. Кстати, какой это по счету ваш боевой вылет?
- Шестьдесят шестой, - товарищ командир.
- А у Вихорева? - тихо спросил Бицкий, видя, что летчик в забытьи.
- Боюсь соврать.
- Ладно. - Бицкий внимательно заглянул Косте в глаза. - Ну молодцы, пошевелили немцев! Я представил вас к ордену Красного Знамени. Поправляйтесь. - Сказал, вставая: - Надеюсь скоро увидеть вас в строю. В час добрый.