Сосновцев постоял, полюбовался голубым небом, буйной зеленью кустарника и густой высокой травой на опушке леса. Ненадолго, словно стесняясь тех, кто стоял рядом, перевел взгляд на ряд готовых к вылету истребителей, на горбившуюся инструкторской кабиной спарку и с грустью подумал: "Хоть бы на двухместном полетать, душу отвести в зоне пилотажа…"
- Как дела, Степан Тарасович? - Сосновцев обернулся к Горегляду.
- Туговато, Виктор Васильевич. Между двух огней. И мы вроде бы правы, и полковник Махов тоже вроде бы о деле печется. Вспомнил один случай из своей биографии. Был я тогда заместителем командира полка. Руковожу полетами на грунтовом аэродроме. Полоса - что спина верблюда. Прилетает контролирующий из дивизии и ко мне. "Сколько лет в авиации?" - спрашивает. Отвечаю: двадцать. "Какого же черта посадочные знаки положили на бугре? Садишься, как на пупок. Того и гляди колесами за бугор заденешь. Переложи "Т".
Переложил "Т" в ложбинку. На следующий день прилетает контролирующий из округа и тоже, значит, ко мне: "Сколько лет в авиации?" - "Двадцать". - "Какого черта "Т" положил в ложбинке? Не видно посадочных знаков. Садишься, как в яму!" Пришлось "Т" перетаскивать на старое место. Так и сейчас: то ли на бугор, то ли в яму…
- Подробнее об этом поговорим после полетов. Не возражаете?
- Согласен.
- Ну и хорошо. Предполетные указания когда по плану? - спросил Сосновцев, заметив, что Горегляд косит глазами на ручные часы.
- Через пять минут, Виктор Васильевич.
- Тогда пошли в класс, - предложил начподив.
Махов приехал на аэродром перед началом полетов. Узнав о прилете начальника политотдела, поспешил к нему.
- Извините, Виктор Васильевич, на утрянке порыбачил, запоздал, - словно оправдываясь, проговорил полковник, пожимая Сосновцеву руку.
Предполетные указания Горегляда были, как всегда, краткими. Сосновцев и Махов сидели рядом. На них то и дело поглядывали летчики. Это нервировало Горегляда: невнимательно слушают указания метеоролога и инженера. Будто не их касается. Надо после полетов об этом поговорить.
Полеты начались, и Махов поспешил продолжить с Сосновцевым разговор о необходимости сокращения сроков испытаний.
- Сроки растянуты, летают в основном днем. Люди не мобилизованы…
- Ваши замечания мне доложил Северин, - прервал Сосновцев. - У вас есть претензии к политработникам?
- Что вы, что вы, Виктор Васильевич! Я лишь порекомендовал Северину быть более требовательным к тем, кто не осознал необходимости переучивания в самые сжатые сроки.
- А как вы находите Северина? - Вопрос был задан неожиданно, и Махов даже опешил.
- Спросите, Виктор Васильевич, о чем-нибудь полегче. Ваш человек, вам виднее. Да-да, виднее…
- Конечно, у политотдела дивизии есть свое мнение о Северине, но мне бы хотелось услышать от вас, опытного авиатора, оценку деятельности замполита. Вы бываете в других частях, и вам не трудно сравнить Северина с другими замполитами.
- Хороший работник. Только вот характер… - Махов развел руки. - Характерец трудный. Больно резкий он человек. Что с техником говорит, что с начальником - никакой разницы. А где субординация? Так нельзя. От одних его предложений голова кругом идет. То летать два спаренных дня подряд по одной плановой таблице, то смешанная смена днем с переходом на ночь, то не один парковый день, а два.
- Разве это плохо, что люди ищут, стараются выбрать оптимальный вариант в работе?
- Хорошо-то хорошо. А каково нам? Нам каково? Есть же директивы и наставления, которые нарушать нельзя. Если каждый начнет выдумывать, то, извините, кабак получится, а не полеты.
- Насколько мне известно, предложения Горегляда, Северина и других направлены не в разрез с наставлениями и указаниями, а на их развитие. Почему бы нам, в дивизии, не собрать все предложения вместе и не отправить в округ и Москву на рассмотрение? Может, кое-что уже подустарело?
- Не согласен, Виктор Васильевич. Если из всех частей и соединений начнут предложения давать, то, честно вам говорю, завалят вышестоящий штаб ворохами бумаг. А там - люди думающие, опытные. Они, как говорится, и сами с усами.
- На местах-то виднее. Ну ладно. Позиция ваша ясна. А что еще вы можете сказать о Северине?
- Уверен в себе чересчур. И потом эта его критика. Она у всех на зубах. Недавно на партсобрании критиковал коммунистов инженерного отдела округа. Опять же не за свое дело взялся. Не его забота о полетах и двигателях. Его дело - лекции читать, партийные дела, самодеятельность, женсовет. А о двигателях другие позаботятся. Я его пытался переубедить - он в бутылку полез. "Полеты - это моя партийная работа! Главное направление, средоточие усилий коммунистов полка".
- Правильно Северин сказал. Полеты, подготовка летчиков и техники, воспитание личного состава - это основные направления в нашей работе. А вы предпочли бы, чтоб каждый сверчок знал свой шесток?
- Нет, конечно. Но замполит, как мне думается, больше воспитательной работой заниматься должен.
- Точно. Я-то думал, что у вас к Северину есть другие претензии: летает мало, ошибок - короб, неквалифицированно помогает командиру в организации летной подготовки. По поводу служебных обязанностей у нас к нему замечаний нет. Настоящий воспитатель не тот, кто старается воспитывать, а тот, у кого воспитываются. Северин и есть настоящий воспитатель. - Прислушался к характерному, свистящему звуку идущего на посадку самолета. - Кстати, политотдел дивизии через два дня проводит собрание партактива дивизии.
- Я могу выступить?
- Разумеется, - ответил Сосновцев и, попрощавшись, направился в сторону СКП. Он пообещал Горегляду быть там после окончания полетов и поговорить с командиром о делах полка.
3
Собрание партийного актива дивизии открыл начальник политотдела. О том, что выступать придется в числе первых, Геннадий узнал в перерыве после доклада Сосновцева и, как только раздался звонок, быстро прошел на свое место. Еще и еще раз просмотрел исписанные листки. Только бы не сбиться! Не забыть сказать о главном: о напряженной работе личного состава и меняющихся сроках освоения новой техники.
Выступил Геннадий неудачно. Он так волновался, что перепутал несколько цифр налета эскадрильи. В зале раздались редкие смешки. Махов укоризненно покачал головой. Лишь в конце выступления Геннадий стал уверенней и толково рассказал о наболевшем.
Он чувствовал себя виноватым и долго не мог успокоиться. "Подвел эскадрилью… Не смог доложить как следует". Не помог даже добродушный шепот сидевшего неподалеку Северина:
- Не переживай. Научишься. Не это главное.
Постепенно выступающие начали повторяться, говорить примерно одно и то же, называя лишь другие фамилии. Сидевшие в зале и президиуме перешептывались, заглядывали в только что купленные в фойе книги, шелестели газетами. Но когда Сосновцев объявил о выступлении полковника Махова, в зале снова установилась тишина.
Махов шел к трибуне тяжело, сгорбившись, будто предложения, которыми он собирался поделиться с партактивом дивизии, давили на его плечи. Его пухлое серое лицо казалось задумчивым и усталым, словно полковника обременяли непосильные и важные заботы. Это была поза, хорошо знакомая всем, кто служил с полковником, она уже давно вызывала у офицеров насмешливые улыбки.
Поднявшись на трибуну, Махов неторопливо обвел взглядом зал, оперся локтями на борта и негромко произнес: "Товарищи!" Снова сделал паузу, накаляя внимание участников собрания. Махов умел говорить. Он начал с международной обстановки, рассказал о военных блоках империализма, об опасности новой войны… Каждое его слово камнем падало в зал. Тишина в паузах звенела. Кратко коснувшись дел в дивизии, он обрушился на полк Горегляда:
- Год назад полк занимал ведущее место в дивизии. Теперь же он может утратить завоеванные позиции. Нам поручили испытания. Мы надеялись, что коммунисты-руководители товарищи Горегляд, Северин, Черный, Пургин, Редников и другие горячо возьмутся за дело и решат задачи досрочно, но этого не случилось, сроки испытаний и переучивания растянуты. Да-да, растянуты! Вы не оправдали доверия командующего!
Махов отпил глоток чая и принялся рассказывать о недостатках и упущениях, имевших, по его мнению, место в полку. Время выступления Махова истекло, Сосновцев нажал кнопку установленного на трибуне светового табло: "Осталась одна минута". Махов заметил сигнал, но вида не подал и спокойно продолжал говорить: был уверен, что никто не посмеет прервать.
Напряжение в зале начало падать, когда Махов, раскритиковав полк Горегляда, снова вернулся к международной обстановке. Люди переговаривались, скрипели стульями, шелестели газетами. Сосновцев снова поднялся, остановил взгляд на Махове, негромко постучал карандашом по графину, посмотрел на часы. Из зала донесся протестующий возглас: "Время!" Голос словно подстегнул Сосновцева.
- Ваше время кончилось. Сколько вам потребуется еще? - спросил он.
- Три минуты! - резко бросил Махов.
- Как будем решать, товарищи? - спросил председатель.
- Дать, - нестройно ответили несколько человек, среди которых выделялся голос Брызгалина.
- Пожалуйста, продолжайте.
Прошло три минуты. Махов невозмутимо говорил о необходимости всемерного повышения боевой готовности. Сосновцев встал:
- Все, Вадим Павлович. Дополнительное время тоже истекло.
Махов торопливо закончил речь, собрал листы бумаги, сошел с трибуны и, вздохнув, тяжело опустился на стул. Он не слушал выступающих: переполняла обида на тех, кто мешал ему говорить. За годы работы в аппарате он привык к тому, что его никто, кроме руководства, не прерывал и не торопил. Сегодня же осмелились оборвать на полуслове, а из зала неслись недовольные возгласы. "Наверняка воспитанники Горегляда и Северина - другие не посмели бы", - думал он, чувствуя, как в нем растет неприязнь к этим людям.
- Слово предоставляется товарищу Северину, - донеслось до Махова, и он машинально повернул голову в сторону трибуны.
Северин держался уверенно. Смотрел прямо в зал. Узнавал среди внимательно слушавших его людей коммунистов полка: Черного, Редникова, Васеева, Муромяна… Понимал, как волнует их все, о чем он говорит.
- Задачи, поставленные на завершение переучивания и испытаний, коммунисты полка и весь личный состав выполняют. Люди настроены по-боевому и трудятся напряженно. Примером может служить прошедшая неделя, когда личный состав ТЭЧ работал круглосуточно, чтобы подготовить все самолеты. Летчики на новых машинах налетывают больше, чем до переучивания. Этому способствуют и труд авиаторов, и тактико-технические возможности наших замечательных машин, вобравших в себя новейшие достижения авиационной науки и техники. Во всех партийных организациях обсуждены задачи по освоению нового самолета, развернуто соревнование. Но, товарищи, сроки испытания и переучивания менялись уже дважды. Это с беспокойством отмечал в выступлении товарищ Васеев. Разговоры о плановости в работе, о научной организации труда останутся разговорами, если не будут созданы условия для ритмичной работы. Выступающий здесь товарищ Махов призывает нас к отброшенному жизнью лозунгу: "Налет любой ценой". Действительно, "поточный метод полетов" увеличит общий налет, но нам нужен не только налет, а и выполнение упражнений для испытаний самолета, повышение уровня подготовки каждого летчика. При "поточном методе" средний налет возрастет, но молодые летчики от этого ничего не выиграют: "вал" дадут наиболее опытные, хорошо подготовленные пилоты.
Северин перевел дыхание.
- Нам нужна помощь, но пока мы ее получаем в основном в виде лавины бумаг. Вот только один пример. - Он достал из кармана служебный бланк телеграммы и прочитал: - "От всего личного состава примите зачет по мерам безопасности при работе с циркулярными пилами".
В зале грохнул дружный смех. Северин дождался тишины и продолжал:
- Подобных бумаг немало. Их шлют по любому поводу, все они отвлекают людей от работы. Нас часто проверяют. И хотя все проверяющие заверяют нас, что прибыли оказать нам помощь и не будут мешать нашей работе, в действительности же проверки выбивают нас из графика. Так, за пять месяцев этого года в полку побывали три группы: из Москвы, из округа и из дивизии. Разве можно нормально работать в таких условиях?! Конечно, контроль и проверки необходимы, но не слишком ли часто они отвлекают людей от главного дела?!
* * *
- Что я вам, уважаемый Виктор Васильевич, говорил? - наседал Махов на Сосновцева по пути в гарнизонную гостиницу. - Критикан ваш Северин! Все ему не нравится! Сами с усами! Была бы моя власть, за такие выступления врезал бы по первое число. Распустили мы людей…
Сосновцев шел молча. Спорить с Маховым не хотелось. Ну, резковато выступил Северин. Можно бы погибче, не так прямолинейно. А по существу - прав. Не о себе думает - о деле. Смелый, прямой, тверд в убеждениях. Конечно, Махову больше нравятся тихие и послушные. Те, что помалкивают да посапывают! Те, что тлеют, но не горят! Ему лично нравятся такие, как Северин. Для дела он больше полезен, чем те, кто соглашается со всем, кто в рот начальнику заглядывает.
- Вадим Павлович, вы читали когда-нибудь, что писал Суворов об офицере?
Махов раздраженно пожал плечами: ему про Фому, а он про Ерему.
Сосновцев вынул из кителя записную книжку.
- Послушайте, очень любопытно. По Суворову, офицер должен быть:
"Весьма смел, но без запальчивости.
Скор без опрометчивости.
Деятелен без легкомыслия.
Подчинен без униженности.
Благороден без горделивости.
Непринужден без лукавства.
Тверд без упрямства.
Скромен без притворства.
Основателен без педантства.
Приятен без ветрености.
Благорасположен без коварства.
Проницателен без пронырства.
Услужлив без корыстолюбия". -
Сосновцев закрыл записную книжку. - Уверяю вас, Северин обладает этими качествами. Из него вырастает хороший, опытный руководитель. Сколько у замполита свободного времени? Кот наплакал. А он каждую минуту использует на свое внутреннее оснащение, на то, чтобы узнать о последних достижениях науки, о новинках литературы и искусства. Присмотритесь к нему повнимательнее. Современный интеллигентный офицер. Правда, горячеват…
- Мне больше нравятся холодные головы, - сухо сказал Махов.
- Мне тоже, но - голова, не сердце. Когда у человека холодная голова и холодное сердце, пользы от него не жди. Будет суетиться, шуметь, пускать пыль в глаза - создавать видимость работы, имитировать кипучую деятельность.
- Таких имитаторов сейчас уже мало, - возразил Махов. - А излишняя горячность… от нее ведь детством попахивает, инфантильностью. Вчера иду мимо стадиона, Северин с летчиками в футбол играет. Полк осваивает новую технику, а замполит мяч катает! Мяч! Мальчишка! Вот вам и современный интеллигентный руководитель!
Сосновцев усмехнулся:
- Не вижу ничего плохого в том, что замполит во время физзанятий играет в футбол. Он ведь действительно еще молод.
- У него, Виктор Васильевич, есть дела поважнее, - Не сдавался Махов. - Сегодня мне доложили, что в гарнизоне по инициативе Северина собираются чуть ли не свою "Третьяковку" открывать. Одни летчики рисуют картины, другие изучают древнюю историю - на кой черт, извините за выражение, она нужна?! Третьи занимаются цветной фотографией… Не полк, а академия изящных искусств. Это надо запретить! Мы не искусствоведов готовим, воздушных бойцов! Да-да, бойцов! А в бойце нужно воспитывать стойкость, верность Родине, готовность выполнить любой приказ командира. Северин же их в розовом сиропчике купает. В сиропчике…
Сосновцев подошел к крыльцу гостиницы и посмотрел в темное, усыпанное светлячками звезд небо.
- Ночь-то какая! И тишина. - Он снял фуражку и пригладил ладонью волосы. - Думаю, полковая "Третьяковка" не помешает нашим летчикам. Мы должны знать, что защищаем, что бережем. Кстати, Вадим Павлович, теперь мне стало ясно: полк Горегляда с предложениями о сокращении сроков испытаний и переучивания выходить не будет. И политотдел дивизии мнение руководства полка разделяет полностью.
- Очень жаль! - пробормотал Махов. - Очень жаль…
Глава шестая
1
День начался, как обычно, предварительной подготовкой. Летчики изучали полетные задания, инструкции, вычерчивали маршруты, вносили в планшеты изменения радиочастот и позывных соседних аэродромов.
В конце занятий Васеева вызвали к телефону. Звонил Северин.
- Как освободишься, зайди ко мне.
Васеев ответил, что через час обязательно будет.
Северин встретил Геннадия, как всегда, приветливо, предложил стул.
- Подвел я вас, Юрий Михайлович, - чувствуя неловкость, сказал Васеев. - Плохо выступил.
- Точнее, не совсем хорошо. В этом деле, как и в любом, не всегда бывают удачи. Еще один урок: во всем нужна тщательная подготовка. Теперь у тебя есть хоть и небольшой, но свой опыт.
Они долго оставались вдвоем. Северин рассказывал о том, как он сам готовится к выступлениям, а потом разговор пошел об эскадрилье, об испытаниях.
- Махов говорил, что одна из первых серийных сверхзвуковых машин была запущена в производство после недолгих войсковых испытаний, - сказал Геннадий.
- Тогда, в условиях "холодной войны", этого властно требовали суровые обстоятельства. Первый сверхзвуковой! Машину потом долго доводили. Сейчас этого делать нельзя!
- Но Махов не новичок в авиации. Кстати, он приказал письменно изложить мое мнение о сокращении сроков испытаний.
- Вон как!
- А что, Юрий Михайлович? - удивленно спросил Геннадий.
- Нет, ничего. - Северин постучал пальцами по столу. "Втягивает Васеева. Еще бы, лучший летчик полка, член парткома".
- Я вот о чем хотел попросить тебя, Геннадий. - Северин решил перевести разговор на другую тему. - Звонил секретарь парткома вагоноремонтного завода Стукалов. У наших шефов праздник, переходящее знамя им вручают. Может ваша эскадрилья дать небольшой концерт самодеятельности?
- Можем, Юрий Михайлович. Минут на сорок.
- Достаточно. Вторая часть их просьбы требует уточнения на месте, и тебе, как члену парткома, поручается детально разобраться. Заодно переговори о мачтах для твоего тренажера. Завод большой, помогут.
- Обязательно переговорю! - обрадовался Геннадий. - Мачты нам позарез нужны!
- Когда возвращается замполит Бут?
- Врачебную комиссию прошел полностью. Пишет, что приедет со дня на день.
- Вот и прекрасно! С ним полегче будет. А то ведь и за себя, и за замполита. - Северин обнял Геннадия за плечи.
- Трудно. Лида обижается - сыновей почти не вижу. Да и не успеваю всего охватить.
- Научишься. Не боги горшки обжигают.
Резко зазвонил телефон. Северин взял трубку и насторожился.