- К какому выводу пришел? - спросил Сосновцев.
- Надо подумать. Поговорю со штабом округа, еще раз посоветуемся. Пока, - Кремнев наморщил лоб, - я на позициях Горегляда. А ты так думаешь?
- Я поддерживаю руководство полка.
- А что имел в виду Махов, когда называл фамилии Брызгалина и Васеева? Ну, позиции Брызгалина ясны, а как оказался Васеев на одной с ним ветке?
- Молодой, горячий… Больше от чувства, чем от разума. Клюнул, видно, на громкие слова. Как же: быстрее дать авиации новый истребитель…
- Похоже, - вздохнул Кремнев. - Оно и надо быстрее. Но какой ценой?..
4
Вернувшись из командировки, генерал Кремнев заслушал доклады своих заместителей и начальников служб о положении дел в дивизии. Махов с присущей ему твердостью в голосе и жестах доложил о ходе летной подготовки в частях дивизии, подчеркнув, что полк Горегляда с получением директивы из штаба округа работает по новому плану с учетом сокращения сроков испытаний на два месяца. Люди мобилизованы, нацелены, решение на месте поддержано. Товарищи Брызгалин, Васеев и другие, правильно оценив создавшуюся обстановку в полку и на заводе, активно высказались за сокращение сроков. Махов не раз упомянул эти две фамилии: ему важно было представить дело так, словно инициатива исходила от коллектива полка.
Кремнев слушал Махова озабоченно, часто бросал в его сторону короткие, спрашивающие взгляды, много записывал. После доклада Махова наступила непривычная тишина. Кремнев вчитывался в свои записи, другие офицеры выжидательно смотрели на командира дивизии. Наконец Кремнев поднял брови и негромко спросил:
- Сами-то вы каких позиций сейчас придерживаетесь?
Махов вскинул голову:
- Сокращение сроков - объективная необходимость!
- Необходимость? - тяжело обронил Сосновцев, - Необходимость, которая может пойти во вред делу.
- И вы уверены, что полк уложится в новые сроки? - жестко произнес Кремнев.
- Уверен, товарищ командир! - ответил Махов. - Люди выполнят поставленные задачи!
- Неоправданный оптимизм! - не удержался Сосновцев. - Только одна деталь: эскадрилья Редникова без дополнительной спарки не решит задач переучивания молодых летчиков.
- Спарку ждем со дня на день. Погода на маршруте плохая. - Кремнев посмотрел на Сосновцева и тут же, словно вспомнив что-то, перенес взгляд на Махова. - А Москва о переходе на новые сроки знает?
- Видимо, знает.
- Как отнесся Горегляд?
- А что Горегляд? Ему, конечно, легче держаться старых сроков. Что ему прикажут, то и должен делать.
- Горегляд - опытнейший командир, он у самого господа бога заместителем по авиации может работать! Я не считаю зазорным посоветоваться с ним. К этому вопросу мы еще вернемся.
После заместителей и офицеров различных служб выступил Сосновцев.
- Считаю необходимым для уточнения вопроса о сокращении сроков послушать Горегляда. И последнее. Во время вашего отсутствия произошла автомобильная авария, в результате которой капитан Васеев получил серьезную травму.
- Как его самочувствие? - обеспокоенный случившимся, глухо спросил Кремнев.
- Нога в гипсе. - Сосновцев снял очки. - Есть опасения, что полежать ему придется довольно долго.
- Куда же смотрел шофер МАЗа? Пьян был? Таких в тюрьму сажать надо! - Кремнев остановился посреди комнаты. - Какого летчика чуть не загубил! Кстати, а куда ездил Васеев?
- К шефам, - поспешил ответить Махов. - Надо, товарищ командир, подобные поездки ограничить. Меньше будут ездить - меньше аварий.
- Железная логика, - сказал Сосновцев. - Поставим машины на прикол, пусть пешком ходят. Медленно, но спокойно.
- Не иронизируйте, уважаемый Виктор Васильевич. - Махов повернулся к Сосновцеву. - Должен быть и в этом деле порядок. Да, порядок! А в полках и батальонах привыкли к другому: кто куда захотел, тот туда и катит. Надо каленым железом выжигать эту безалаберщину!
- Позволю себе заметить, Вадим Павлович, что разговоры о каленом железе уже изрядно надоели. К сожалению, недостатков в соблюдении уставного порядка еще не мало, не изжиты и происшествия. Но жизнь запретами не остановишь. А вы чуть что - запрет! Выпил солдат в городском отпуске - запрет на увольнение всего личного состава. Случилась неприятность на дороге - автомашины во всей дивизии под замок…
- У тебя все? - Кремнев посмотрел на Сосновцева.
- Все.
- Начальнику автослужбы проверить организацию контроля в частях и подразделениях за выходящими из парков автомашинами и тщательным инструктажем водителей. А о нарушениях правил движения я в ближайшее время проинформирую обком партии. - Достав платок, он вытер лицо. - Завтра летим к Горегляду. Вопросы есть? Махова и Сосновцева прошу остаться, остальным действовать по своим планам.
5
Назавтра утром в палату ворвалась Лида. Подбежала к кровати, обняла Геннадия, заплакала:
- Гена, родной! Господи! Как же так!
- Не надо, Лида! Не надо. Нога скоро заживет, - бормотал он, целуя ее маленькие крепкие руки. - Небольшая трещинка в кости, растяжение мышц. Экая беда…
Сосед-танкист вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Васеев приподнялся на кровати, обнял жену, замер.
- Ну, о чем говорить? Видишь: жив. Значит, все будет хорошо.
Оглушенная свалившимся несчастьем, Лида беззвучно плакала. Казалось, она постарела на несколько лет: вдрагивающие губы, безвольно опущенные уголки рта, напряженный, неверящий взгляд… Ну, как же это, как?.. Еще вчера он был здоров, играл вечером с детьми, утром бегал на зарядку, а сегодня - здесь, на госпитальной койке. "Трещинка… растяжение… Неправда ведь, сердцем чую - неправда. И сегодня, и завтра, и еще много дней тебя не выпустят отсюда…"
Геннадий спросил о детях. Лида не услышала: словно завороженная, смотрела на толстую гипсовую повязку.
- Ах, ты о ребятах, - спохватилась она. - Шалят, как всегда. Я им не сказала о тебе.
- Скажи. Ведь на самом деле ничего страшного не случилось.
- Хорошо, хорошо, - поспешила успокоить мужа Лида. - Не волнуйся. Поправляйся побыстрей - вот что главное. Врачей слушайся, что прикажут - все-все выполняй.
- Ладно, - согласился Геннадий, поглаживая руку Лиды. - Все выполню, лишь бы быстрее подняться.
Лида всхлипнула и отвернулась.
- Не сердись, больше не буду. Погоди, миленький, я за сумкой спущусь, я тебе там всякой снеди привезла.
- Не надо, - засмеялся он. - Лучше посиди… пока не вытурили. У нас тут знаешь какие сестрички строгие.
- Не вытурят, - слабо улыбнулась Лида. - Я ведь тоже медик. Как-нибудь договоримся. - И осторожно, как слепая, провела руками по его лицу.
После того как у Васеева сняли гипс, начальник отделения привел в палату невысокого коренастого мужчину. Госпитальный халат не сходился у гостя на мощной груди.
- Пришлось обратиться за помощью в спортобщество, - сказал начальник отделения. - Вот прислали товарища. В прошлом боксер - теперь массажист. Специалист экстракласса. Задача сложная, Валентин. Как можно быстрее поставьте капитана на ноги, а то меня звонками замучили: Горегляд из полка, Кремнев из дивизии….
- А он что, - массажист прищурил глаз, - позвонковый?
- Как?
- Позвонковый. По звонкам, значит. Ну со связями.
- Нет! - улыбнулся врач. - Летчик он. Какие в авиации связи! Летать ему надо. Ну, знакомьтесь, у меня еще дел невпроворот.
- Ну, летчик, - массажист протянул Геннадию руку, - давай знакомиться. Валентин.
- Геннадий.
- Договоримся так. Я буду ходить через день. Утром и вечером будешь массажировать сам. Как - покажу. Начнем?
Валентин, засучив рукава халата, вынул из чемоданчика баночку с тальком, потряс ею над порозовевшей, нежной кожей и принялся растирать распухшую ступню.
- Ой! - вскрикнул от резкой боли Геннадий. - Вы уж, Валентин, чуть потише - больно.
- Хорошо, Гена, учту.
Пальцы массажиста едва касались ноги, движения стали плавнее и мягче. Особенно осторожными они становились возле маленькой ранки у щиколотки.
- Не заживает?
- Течет, - с трудом выдавил Геннадий и отвернулся.
- Плоховато.
- Не то слово, Валентин. Боюсь, совсем плохо.
- Не отчаивайся! - пытался успокоить массажист. - Врачи разберутся, найдут средство. Потерпи. - Он мягко похлопал по распухшей ноге и накрыл ее простыней. - На сегодня хватит. Отдохни и давай потихоньку ковыляй. Ходишь?
- Хожу. Правда, пока с костылем.
- Где это тебя? - Валентин перевел взгляд на ногу.
- С МАЗом поцеловался, - глухо ответил Геннадий.
- Так это тебя стукнули на повороте к кирпичному заводу? Вот оно что! Шофера я знаю, в одной школе учились. Лихач и за воротник заложить любит. Судить, говорят, будут. Ну, бывай! - Валентин пожал руку Геннадию, попрощался с танкистом и вышел.
Увидев, как изменилось лицо соседа, танкист спросил:
- Болит?
- Колет и жжет, будто раскаленная гайка внутри катается. Это бы все еще можно вытерпеть, а вот с нею что делать? - Геннадий поглядел на ранку у щиколотки, повернулся на спину и уставился в потолок неподвижным отсутствующим взглядом. Так он лежал уже много дней. На редкие вопросы танкиста отвечал нехотя и односложно. Вместо положенных сорока минут физкультурой занимался по часу, утром и вечером. После прогулки, усталый, молча и упорно массажировал припухшую ступню.
О чем бы ни думал Геннадий: об эскадрильских делах, о Кочкине и Сторожеве, о Лиде и детях - все сводилось к кабине летящего самолета. Мысли о полетах вытеснили все остальные, и, чем дольше он находился в госпитале, тем тяжелей и неотвязчивей они становились.
Кочкин и Сторожев приехали вместе с Лидой. Они принесли в палату кусочек такой беззаботной с виду аэродромной жизни, от которой у Геннадия защемило в груди.
- Знаешь, старик, - спешил выговориться Коля Кочкин, - мачты твоего тренажера уже установили. Теперь макеты самолетов и лебедку осталось приделать. Северин сам руководит. Толич у него в помощниках. Через неделю, видно, закончат. Так, Толич?
- Сварочный аппарат вышел из строя, - сказал Сторожев. - Ты-то как? Чего молчишь?
"Зачем мне теперь все это? - отрешенно думал Геннадий, слушая друзей. - Тренажер, мачты, макеты… Не будет теперь для меня места в небе. Пьяная сволочь перечеркнула мою летную книжку…"
- Так себе, - неохотно ответил он. - Как говорят, средне. Между плохо и очень плохо.
- Ранка? - спросила Лида. - Течет?
- Она самая.
В палате стало тихо. Кочкин и Сторожев отводили глаза в сторону, словно стыдились, что вот они здоровы, а их друг…
- Горегляд говорил: начальник госпиталя обещал консилиум созвать, городских врачей пригласить, - осторожно сказал Кочкин.
- Был консилиум. Утром.
- Что сказали?
- Щупали. Спрашивали у врача о лечении. Совещались у начальника госпиталя. - Геннадий посмотрел на часы. - Пошли, на автобус опоздаете. - Тяжело поднялся и, опираясь на палку, зашагал к двери.
Лида и ребята уехали. Геннадий на ужин не пошел. Лежал с закрытыми глазами, и горькие мысли теснились в голове. "Неужели все? Отлетался? Неужели никогда больше не взлечу, не услышу в шлемофоне знакомого голоса Горегляда: "Посадку разрешаю. Проверь заход".
Словно затем, чтобы ему вольготнее было думать, приползла бессонница. Считал до ста, до тысячи, мысленно повторял чьи-то советы, убеждал себя: "Мне тепло, уютно… я засыпаю. Я сплю. Отяжелели веки… Слипаются глаза". Но глаза не слипались - сон отступил куда-то, его сменила гнетущая пустота. Геннадий не хотел говорить об этом, но, промучившись несколько ночей, сдался. Врач выписал пилюли. Снотворное действовало два-три часа, потом сон исчезал.
Однажды под утро Геннадий непроизвольно смежил веки и почувствовал, что засыпает. Приятная истома охватила тело, исчезла боль в ноге, стало хорошо и покойно. Но где это он? На аэродроме. Садится в кабину, надевает парашют, пристегивает кислородную маску, запускает двигатель и выруливает на взлетную полосу. Слышит голос Горегляда: "Взлет разрешаю". Самолет начинает разбег и - о, ужас! Он хочет подвернуть машину, пытается нажать на педаль, но чувствует, что у него нет правой ноги. Меховой унт пуст. Щупает штанину комбинезона - ничего нет… Слышит в шлемофоне испуганный голос врача: "Куда же вы? У вас же ампутирована нога!.." Хочет прекратить взлет, тянет рычаг двигателя на себя, но обороты турбины не уменьшаются, и самолет мчится на лес. Снова слышится голос Горегляда: "Отсекай двигатель! Отворачивай вправо!" Он пытается доложить, что отвернуть не может - нет правой ноги, и кричит: "Не могу! Не могу!"
Геннадий проснулся в холодном поту. Рядом стоял сосед и тряс его за плечи.
- Генка, проснись! Что с тобой! Чего ты так громко стонешь?
- Извини. Сон такой страшный…
После завтрака пришел массажист. Рассказал о городских новостях, вымыл руки, принялся за работу.
- Много ходишь?
- Много.
- Пора и бегать. Мышцы стали упругими, как у спринтера. Как говорят, мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Мне здесь делать больше нечего. - Посмотрев на покрасневшую ранку, удрученно покачал головой. - На этом участке фронта без перемен. Но ничего, Гена, до свадьбы заживет.
- До чьей свадьбы, Валя!
- До моей. Скоро женюсь! Приглашаю обоих.
- Спасибо. Говоришь, бегать пора?
- Конечно! Сначала трусцой по аллее, а как выпишут - на стадион.
Геннадий проводил массажиста до ворот, попрощался, постоял, затем побежал по усыпанной ракушкой аллее. Боли он почти не чувствовал и бежал с удовольствием, стараясь сохранить ритм. Дважды пробежав по аллее, прихрамывая, направился в палату.
- Ну, как дела? - поинтересовался танкист. - Бегал?
- Бегал, но недолго. Болит.
- Лиха беда начало. Дальше лучше будет.
Геннадий присел на кровать. Снял тапочку, посмотрел внутрь и с досадой бросил на пол.
- Снова? - спросил танкист.
- Да, - глухо уронил Геннадий и повалился на кровать.
В тот день он, словно в воду опущенный, безотлучно сидел у окна и смотрел на север, в сторону, где находились аэродром и его родной полк. Опоясанное перламутровыми лентами самолетных инверсий небо светилось голубизной. "В такую погоду наши обычно летают в две смены, - подумал Геннадий. - Спешат. Последний месяц лета".
Неожиданно до его слуха донесся характерный свистящий звук - так бывает, когда самолет летит на малой высоте. Геннадий поднялся со стула, вытянул шею, стараясь заглянуть туда, откуда неслись знакомые звуки, и увидел силуэт снижающейся машины. Машина выровнялась и, покачав крыльями, стрелой ринулась в небо. "Испытательные полеты на малой высоте, - подумал Геннадий. - Кто-то выбрал маршрут в сторону города".
Свистящий звук постепенно растаял - самолет скрылся из виду, а в голове Геннадия все еще стоял неумолчный, призывный гул реактивного двигателя. "Ему там, в кабине, хорошо, - позавидовал он. - Рука на ручке управления, ноги на педалях…"
Мысль о ноге внезапно ударила изнутри, и он почувствовал, как отхлынула от лица кровь, побледнели и вмиг отяжелели руки. Вместо сини неба увидел серое, расплывшееся пятно больших, с переплетами окон. Привстал, тяжело качнулся, не сдержавшись, с силой ударил палкой о спинку кровати и зло закричал:
- Не можете вылечить! Медицина хваленая! К черту ваши обещания! Я летать хочу! - Бросил на пол обломок палки, обхватил руками голову и словно подкошенный рухнул на кровать - его душили слезы.
Танкист растерянно тронул его за плечо:
- Ты что психуешь? Не сможешь летать - найдут тебе другую работу.
- Да что ты несешь?! Замолчи!
- Хватит! - крикнул танкист. Он выскочил в коридор и вскоре вернулся с начальником отделения.
- Что с вами, Геннадий Александрович? - спросил тот.
- Надоело, доктор, глотать пилюли и дырявить кожу уколами. Бесполезно все это. И вы знаете, что бесполезно. Знаете… И продолжаете назначать. Зачем?
- Маресьев полгода терпел и тренировался, - отрезал врач.
- Маресьев знал, что у него нет ног. Знал! А ни я, ни вы не знаете, что сделать, чтобы не гноилась ранка. Не знаете ведь? Чего глаза отводите? Вот так-то, доктор! Хвастаться успехами медики горазды. А где эти успехи? Ранку величиной с гривенник не можете одолеть! - Геннадий вытер платком покрытый испариной лоб и, заметив, как потемнело лицо майора медслужбы, негромко произнес: - Извините, - и отвернулся.
- Что ж, я вас понимаю, - помолчав, сказал начальник отделения. - Ранка превратилась в свищ, закрывается он трудно, а терпения у вас маловато. Но мы применили самые новые антибиотики.
- Что же мне делать дальше? - настороженно спросил Геннадий.
- Лечиться. Попробуем применить облепиховое масло. Правда, его и взять-то негде, но мне позвонил Сосновцев, сказал, что генерал Кремнев пообещал раздобыть флакон через друзей. Обождем денек-другой…
Облепиховое масло не помогло: из ранки по-прежнему сочился гной. Настроение у Геннадия ухудшалось с каждым днем. Он все реже и реже выходил на улицу, перестал бегать по утрам; ему казалось, что медицина и в самом деле бессильна. Книг почти не читал - не хотелось…
6
В госпитале генерал Кремнев и полковник Сосновцев появились сразу после обхода врачей.
Услышав знакомый голос, Геннадий насторожился. У входа в палату стояли командир дивизии и начальник политотдела. Их приезд был для него полной неожиданностью. Как только Кремнев и Сосновцев вошли в комнату, он попытался встать, выпростав из-под одеяла здоровую ногу, но тут же услышал предостерегающий голос генерала:
- Лежите, лежите!
Кремнев подошел к кровати, наклонился над Васеевым и осторожно пожал ему руку.
- Ну, теперь здравствуйте!
Поздоровался и Сосновцев. Оба присели.
Геннадий снова, в который раз, рассказал об аварии.
Комдив дотошно выспрашивал подробности. Он отвечал, а сам с нетерпением ждал паузы, чтобы начать разговор о весне сорок пятого. Ждал и боялся: а вдруг ошибка? А вдруг не тот Кремнев?
- Товарищ генерал, - волнуясь, спросил он. - Вам знакома такая фамилия: Устякин? Устякин Иван Макарович?
Геннадий выжидательно посмотрел на Кремнева. Заметил, как сузились глаза генерала, словно тот напряг память.
- Постой, постой, - потирая виски, проговорил Кремнев. - Устякин… Устякин… Да, да, припоминаю. Был у нас в полку механик Устякин. Ходил всегда в начищенных до блеска сапогах. Да, помню его отчетливо. Ванюшей звали, точно. А откуда вам Устякин известен?
- Извините, товарищ генерал, но я боялся ошибиться. Вы же знамя спасли! - Геннадий приподнялся на локтях, всматриваясь в сосредоточенное лицо комдива. - Я был у шефов на вагоноремонтном заводе и встретил там бригадира Устякина. Он рассказал мне о том, как лейтенант Кремнев спас знамя полка.
Лицо Кремнева начало розоветь. В глазах вспыхнули искорки. Медленно, словно превозмогая боль, он встал и подошел к окну.
- Давно это было.
- Что же это ты, Владимир Петрович, так? Столько лет вместе работаем, а не рассказал! - Сосновцев подошел к Кремневу. - Нехорошо. Ей-ей, нехорошо.
- Стоит ли ворошить то, что пережил? В том ночном бою я столько товарищей потерял…