…Выпускники примеряли офицерское обмундирование до поздней ночи - позади экзамены. Через два-три дня - прощай, училище! Все рвались в строевые части, просились на восток. Именно там быстро мужали и закалялись, набирались мастерства пилоты. Но Северина и еще троих выпускников оставили инструкторами в училище. Юрий побежал к командиру эскадрильи:
- Как же так? Хочу быть летчиком-истребителем! Пошлите на Север, на Дальний Восток, куда хотите, но только в строевую часть!
- Ты сейчас нужен здесь! - упрямо твердил комэск. - Будешь учить курсантов!
- Я еще сам летаю, как курсант! - пытался убедить Северин командира.
- Все бы так летали, как ты! - неожиданно улыбнулся комэск. - Иди и готовься к инструкторской работе. Я просил назначить тебя в нашу эскадрилью. Будем работать вместе.
Все, что услышал Северин, не укладывалось в его планы. Мечтал полетать над северными льдами, где так долго и терпеливо отыскивал пропавшую экспедицию его любимый герой Саша из книги Каверина "Два капитана". Или над Сахалином, куда едут его товарищи по учебной эскадрилье… Лишь спустя несколько лет понял: здесь он и впрямь нужнее. Как радовался, когда подготовленные им учлеты один за другим вылетали самостоятельно! Обнимал каждого, жал руки, вздрагивающими пальцами брал папиросу из традиционной пачки "Казбека"…
Первым из молодых инструкторов Северин подал заявление в партийную организацию. Сколько было волнения, когда в парткоме заполнял анкету и отвечал на вопросы! Не рано ли? Другие же не торопятся. Не рано. Мне доверили новейшую машину. Я должен быть с теми, кто трудится изо всех сил.
В письме любимой девушке Рае сообщал: "Знаешь, как радостно у меня на душе! Сегодня командир полка проверял в воздухе технику пилотирования. Боялся - ужас как! В зоне весь комплекс пилотажа - на одном дыхании. После задания слышу в шлемофоне: "Остановился двигатель. Садитесь на аэродром". Сел нормально, у "Т". Вечером командир перед строем: "За отличную технику пилотирования, умение действовать в усложненной обстановке старшему лейтенанту Северину объявляю благодарность и ставлю в пример всему летному составу полка. Начальнику штаба приказ о поощрении занести в летную книжку инструктора". Поздравь меня, любимая! Это мое самое ценное и почетное поощрение".
Ответа на письмо ждал долго. Рая из одного села, училась и дружила с его младшей сестрой. В первом офицерском отпуске вместе бегали на лыжах, катались с гор, ходили в кино, засиживались у Юриного одноклассника штурмана Коли Воробьева; Коля тоже был в отпуске, после долгого плавания решил пожить у матери, повидать товарищей. Потом Рая поступила в институт. Письма от нее были для Юрия праздником; он уходил в дальний угол казармы, усаживался, читал, перечитывал.
Они переписывались два года. Затем письма стали приходить реже. "Нет времени", - отвечала Рая. Он написал: "Выходи за меня замуж". Рая отшутилась: "Сначала надо окончить институт". И вдруг письмо от сестры: Рая вышла замуж за Колю Воробьева и уехала с ним на Камчатку. Листок выпал из рук. Вот и все. И время нашлось, и институт не помеха. Все…
Комэск перед полетами заметил, что Юрий чем-то удручен, и запретил ему садиться в кабину учебного истребителя.
- Возьми мой мотоцикл и махни на рыбалку!
- Какая рыбалка! - едва не закричал Северин. - Какая рыбалка, когда жить не хочется…
Три года не приезжал в отпуск домой. Ездил в дома отдыха, в туристические походы. Мать просила увидеться - не решался. Однажды не вытерпел - заехал. Сестра шепнула:
- Рая с Колей разошлась. Вернулась… с ребеночком.
Схватил шинель, выбежал в коридор. Услышал голос матери:
- Вернись! Не унижайся!
Постоял, тяжело дыша, крикнул матери:
- Не могу без нее! - и выскочил на улицу.
В дом Раи не вошел, ворвался. Увидел на полу светлоголового мальчика, подхватил на руки, повернулся к растерявшейся Рае:
- Собирайся!
- Что ты, Юра! Я… Я…
- Быстрее!
Мать и отец Раи, побледневшие, недоумевающие, молча смотрели, как дочь, словно во сне, снимает с вешалки платья, складывает вещи в чемодан, одевает мальчишку.
Мать очнулась первой:
- Что вы делаете? С ума оба сошли! Не отдам дитё!
Малыш смотрел то на встревоженную бабушку, то на суматошно бегающую мать, то на незнакомого ему мужчину, но с рук не рвался, остался у Северина.
В гарнизоне Раю с ребенком встретили настороженно. Северина любили: мог бы найти себе жену и без такого "приданого". Замполит полка, выслушав Юрия, собрал у себя женщин, о чем-то переговорил с ними. Рая перестала плакать по ночам: здороваются, расспрашивают, зовут в гости… А все-таки лучше бы куда-нибудь в другое место, где ничего о них не знают.
Осенью, когда начался отбор офицеров в академии, замполит сказал:
- Секретарь партбюро эскадрильи из тебя получился хороший, люди к тебе тянутся. Думаю предложить твою кандидатуру в военно-политическую академию.
Северин от неожиданности поперхнулся, глаза его округлились.
- Боюсь экзаменов по математике и физике. Забылось многое.
- Повторишь за зиму.
Вступительные экзамены в академию Северин сдал на пятерки. Большая Садовая, 14 на четыре года стала для него родным домом. С жадностью набросился на книги, читал запоем, удивляя хозяев, сдавших Севериным полутемную комнатку в доме на Хорошевском шоссе, бегал вечерами на встречи в Дом журналиста, жадно вслушивался в выступления писателей, участвовал в работе нештатной редколлегии академической многотиражной газеты.
С нетерпением ждал выпуска - хотелось быстрее испытать себя на самостоятельной работе, снова подняться в воздух, освоить ночные полеты и перехваты в облаках.
Сбылось… Прислали к Горегляду. Хороший, опытный командир, интересные люди. Один Васеев чего стоит! Молодец, спас машину. А ведь жизнью рисковал…
…Он шел и думал о том, как стремился к цели, о хороших людях, помогавших ему, о тех, кто денно и нощно сторожит родное советское небо. О Васееве, Кочкине, Редникове, Сторожеве - родных и близких друзьях и товарищах по трудным и опасным, но таким прекрасным небесным верстам, о тех, кто шагал рядом с ним по нелегкой жизненной дороге.
Глава вторая
1
Они впервые встретились в училище, когда прибыли туда на вступительные акзамены. Геннадий Васеев приехал с берегов Волги и говорил окая, с типичным волжским акцентом; Николай Кочкин родился под Витебском, в Ушачском районе и выделялся копной ржаных, выгоревших волос ("Уж не перекисью ли водорода обработал?" - пошутил Васеев); третьим был ленинградец Анатолий Сторожев - тихий, застенчивый паренек, поразивший ребят знанием древней истории и литературы. Каждый из них с детства мечтал о небе, страстно желал стать летчиком и не скрывал этого ни перед врачами, ни перед членами мандатной комиссии. Тревога за мечту о полетах - а мечта могла оборваться в любую минуту - сразу сблизила их, и они уже к концу первой недели были везде рядом: обменивались впечатлениями, делились наблюдениями и услышанным. Слухов было много: что повышены и без того жесткие требования медиков, что проверяют прошлое даже дедов и бабушек, что вопросы в экзаменационных билетах по основным предметам взяты из физико-математического института. Кочкин первым узнавал новости и спешил поделиться ими с товарищами:
- На сочинении в первой группе десять двоек!
Геннадий и Анатолий замирали с широко открытыми глазами и стояли молча до тех пор, пока тот же Кочкин не выхватывал из тумбочки учебники:
- Чего рты пооткрывали? Давайте повторять!
Экзамены они сдали успешно и, к общей радости, попали в один взвод. Жили интересно, изучали неизвестные им ранее аэродинамику и баллистику, зубрили по вечерам число Рейнольдса, формулы Жуковского, уравнение Бернулли. Времени почти не оставалось, а тут еще кроссы, упражнения на перекладине, прыжки через коня. Трудно было, но все, что требовалось знать, выучили и освоили, кроме физподготовки. Приходилось перед самым отбоем бежать на спортплощадку и виснуть на турнике. Когда же начальник физподготовки поставил возле казармы длинноногого коня и сказал, что все должны прыгать через него, Кочкин ойкнул и схватился за голову - в школе коня обходил за версту.
Васеев и Сторожев коня освоили быстро, Кочкину он не поддавался. Николай дальше других отходил от снаряда, словно готовился установить мировой рекорд по прыжкам, разбегался изо всех сил, устремляя взгляд на страшного "зверя", отчаянно размахивал руками. Но чем ближе становился снаряд, тем быстрее убывала уверенность; ему казалось, что конь приподнимается с земли, распрямляет ноги, выгибает спину, словно всем своим видом старается показать: смотри, какой я страшный и недоступный. Подбегая, Николай чувствовал, что сил для прыжка не хватит, что он непременно ударится низом живота о срез снаряда. Скорость замедлялась, Кочкин закрывал глаза, выбрасывал руки вперед, но, вместо того чтобы оттолкнуться, упирался ими и тяжело плюхался на гладкую спину коня.
Со всех сторон сыпались незлобивые подначки:
- Пришпорь, Коля, кобылку!
- Держись, а то понесет!
- Уздечку из рук не выпускай!
Кочкин краснел, стыдливо отворачивался и понуро шел к началу дорожки, чтобы еще и еще испытать позор бессилия.
Анатолий и Геннадий, как могли, поддерживали друга, показывали технику прыжка, но конь для Николая оставался таким же неприступным, как восьмикилометровая вершина Джомолунгма.
К назначенному сроку коня он так и не осилил. Начальник физподготовки спокойно сказал: "Двойка. Летать не будешь".
Оставалось несколько дней до начала полетов. Старшина эскадрильи, рябоватый, с бесцветными вытаращенными глазами, проблему "оседлания коня" решил по-своему: поставил перед входом в столовую. Кто прыгнул - заходи и ешь, кто нет - тренируйся на голодный желудок. Все курсанты, кроме Николая, прыгнули и поспешили к столам, на которых стояли миски с дымящимся вкусным борщом.
- Руки старайся опустить не на середину, - в который раз напутствовал друга Геннадий, - а на дальний конец снаряда. Представь, что нет никакого коня, есть только небольшая часть его и от этой части надо оттолкнуться руками.
Николай уныло слушал, в нем кипела злость и обида. "Другие смогли, а я нет… Надо, во что бы то ни стало надо! Летать же не дадут! Черт с ним, с обедом! Летать! Что я - хуже других? Это же настоящая трусость. А я не трус. Нет, нет!"
- Только один раз! - шутливо крикнул кто-то из курсантов. - Прыжок в стратосферу! Неповторимый и храбрый джигит Николай Кочкинадзе!
Разбег снова получился длинный, и всем показалось, что эта попытка тоже закончится неудачей: иссякнут силы до толчка.
- Руки, руки вперед! - крикнул Васеев.
Николай оттолкнулся изо всех сил, взметнулся вверх, услышал подбадривающий голос Геннадия, кинул взгляд вперед, на срез снаряда, и почувствовал, что летит.
Толчок был настолько сильным, что Кочкин пролетел через коня без помощи рук и тяжело опустился, больно ударившись пятками о твердую, высохшую за лето землю. Все еще не веря тому, что одолел неприступный снаряд, он ошалело обвел взглядом окруживших его курсантов, посмотрел на рябоватого старшину и, услышав громкий хохот, беззвучно рассмеялся сам и побежал в столовую.
Учебным винтомоторным самолетом друзья овладели за короткий срок.
Пришло время осваивать боевую реактивную машину, и учлеты не без волнения прибыли в учебный авиационный полк. В первое же воскресенье строем отправились на стадион болеть за полковую команду. Геннадий и Анатолий сразу сели на скамью, Николай же направился к группе девчат: "Пора установить контакты с местными жителями!"
Началась игра. Геннадий и Анатолий увлеченно смотрели на поле, радовались, когда кто-либо из игроков полковой команды прорывался на половину противника и с ходу бил по воротам. Они заметили, что чаще других это делал правый нападающий - крепко сложенный, подвижный игрок, на майке которого виднелась цифра "10". Геннадий поинтересовался у сидящих рядом механиков.
- Не знаете? Это же инструктор Петр Потапенко! - не без восхищения в голосе ответил один из них. - "Десятка"! И летает как бог, и в футбол играет лучше всех!
Механик наклонился к соседу, и Геннадий услышал, как он прошептал: "Новички, только прибыли".
Каково же было их изумление, когда на следующий день, во время разбивки по группам, они увидели перед собой вчерашнюю "десятку".
- Давайте знакомиться: Потапенко Петр Максимович. С сегодняшнего дня - ваш инструктор. - Капитан вынул блокнот и, называя фамилии, всматривался в лица, словно сверял биографические данные с действительным обликом каждого курсанта. Большие серые глаза его светились, будто он радовался новичкам; фуражка с голубым околышем, лихо сдвинутая на затылок, едва держалась, и Потапенко часто поправлял ее; лицо открытое, движения быстрые, размашистые.
Пожалуй, ни один офицер в авиационных училищах не вызывает столько внимания у курсантов, сколько летчик-инструктор, и если начинающий авиатор по-настоящему увлечен небом и с детства мечтает о полетах, он влюблен в инструктора. Каждый, кто страстно хочет стать летчиком, вверяет в руки инструктора и свою мечту, и свою судьбу.
Дни наземной подготовки пролетели незаметно. Ранним утром курсанты пришли на аэродром и сразу очутились в обстановке предполетной суматохи: одни подвозили длинные, похожие на сигары баллоны сжатого воздуха, другие протирали остекления машин, третья, усевшись в кабины, тренировались в выполнении разворота.
Потом приехали инструкторы, и курсанты, выстроившись у левых плоскостей самолетов, занялись предполетной подготовкой. Все было оговорено, постепенно умолкали голоса людей, двигатели спецмашин, стуки металла. Ждали начала полетов.
Раздался выстрел. Зеленая ракета пронзила прохладный воздух и с треском разорвалась на сгибе огромной светящейся дуги. Все вдруг пришло в движение: инструкторы и курсанты надевали парашюты и усаживались в кабины спарок, техники в последний раз обходили самолеты и постукивали длинными отвертками по лючкам, проверяя, надежно ли они закрыты, механики подключали к бортовым розеткам черные, похожие на извивающихся змей электрожгуты, зеленые автомобили с агрегатами запуска медленно передвигались вдоль стоянки…
Первые дни Васееву казалось, что эта, похожая на восточный базар толчея неуправляема и хаотична. Но стоило инженеру поднять сигнальные флажки, как все мгновенно останавливалось и замирало. С левого фланга, строго соблюдая очередность, один за другим выруливали самолеты, люди забирали легкие приставные лесенки и тяжелые инструментальные сумки и шли в технический "квадрат". Потом Геннадий понял, что каждый знал свое место, что любое передвижение по аэродрому регламентировано и определено. Его восхищали и точный, словно движение поездов метро, график выруливания и заруливания самолетов, и строго определенное время запуска двигателей, и четкость команд, подаваемых дежурным инженером. За внешней суматохой стояли организованность и исполнительность, железный ритм дисциплинировал людей, воспитывал в них так необходимые военному человеку точность и пунктуальность.
Геннадий первым сел в кабину спарки - двухместного учебного истребителя. Кочкин и Сторожев стояли рядом, на приставной лесенке, и помогали ему застегнуть замок парашютной системы, надеть широкие привязные ремни, подсоединить шнур шлемофона к бортовой радиостанции. Анатолий пытался подбодрить друга, но Потапенко, верный своей давней привычке не опекать учеников, сердито проворчал:
- Не мешайте - пусть побудет один, остынет, соберется с мыслями.
Он махнул рукой, показав, что пора им с Кочкиным сойти с лесенки, уступить место технику самолета. Тот бесцеремонно оттолкнул локтем Кочкина, медленно, словно нехотя, поднялся по ступенькам и наклонился в кабину.
Потапенко застегнул шлемофон и, как показалось Анатолию, не поднялся, а, взбежав по лесенке, вскочил в кабину, быстро привязался и крикнул:
- Подключить питание!
- Есть, питание! - отозвался механик, подсоединяя электрокабель агрегата запуска.
- К запуску!
- Есть, к запуску! - отозвался техник и, не спуская взгляда с Геннадия, стал помогать ему.
Накрепко привязанный к катапультному креслу, Геннадий вспотел от напряжения и кажущегося неудобства, замешкался с открытием топливного крана. Тут же сердито заурчала турбина. "Помпаж!" - успел подумать и потянул топливный кран. Рычание турбины уменьшилось, и он снова приоткрыл кран.
- Чего смыкаешь? - Техник сердито отвел руку курсанта и сам взялся за кран, но было уже поздно - голос турбины сначала сделался приглушенным, а потом и вовсе затих.
Геннадий растерянно посмотрел на строгого техника и в ожидании нахлобучки притих.
- Не торопитесь, Васеев, - услышал он голос Потапенко в шлемофоне. - Кран открывайте медленнее, не спешите брать на себя. Заурчала турбина - задержите. И не волнуйтесь - я тоже в первый раз не смог запустить двигатель.
Спокойный голос инструктора подбодрил Геннадия. Повторный запуск прошел благополучно, да и техник помог.
- Вот и научились, товарищ Васеев, мы с вами запускать двигатель! Не так уж и сложно. Правда? - Потапенко не дождался ответа и отпустил кнопку самолетного переговорного устройства - СПУ. Занятый включением различных тумблеров и фонарем кабины, Геннадий не успел ответить инструктору по СПУ, но как только подготовился к выруливанию, тут же нажал кнопку переговорного устройства и выпалил:
- Так точно!
Потапенко был доволен первыми действиями курсанта в кабине; услыхав его "так точно", улыбнулся. "Исполнительный паренек", - подумал он и взялся за ручку управления.
Пилотировал инструктор. Геннадий держался за управление неуверенно - все его внимание было сосредоточено на немногословном рассказе Потапенко.
На разбеге Васеев впервые почувствовал, как перегрузка прижала его к спинке катапультного сиденья. Вмиг отяжелели ноги и руки, голова непроизвольно коснулась заголовника, и он напрягся, чтобы противостоять ускорению. Но тело, казалось, потеряло способность к сопротивлению, и перегрузка вдавливала его в металлическую спинку сиденья, перехватывая дыхание и не давая возможности двигаться.
Толчки колес шасси о грунт стали мягче - машина обретала подъемную силу, Геннадий не успел заметить отрыва и, когда Потапенко потянул ручку на себя, задирая нос самолета, кинул взгляд вниз - земля удалялась с невероятной быстротой. Ему стало страшновато, под сердцем шевельнулся холодок.
Это не было страхом высоты или боязнью огромной скорости. Он опасался самого себя: сможет ли освоить и воспринять этот бешеный темп смены высот, скоростей, включения тумблеров, управление рвущейся ввысь машиной. "Смогу ли? Смогу ли?" - молотками стучало в висках.