Полки дивизии к полудню значительно продвинулись вперед. Рождественский забежал на хутор и, закусив губу, замер, глядя на дотлевающую хатенку. Вблизи - ни одной живой души. И чем дольше вглядывался он в эти догорающие головешки, тем сильнее ожесточалось его сердце.
В саду на ветвях деревьев от огня судорожно корчились листья. На вишневых стволах, продырявленных пулями и иссеченных осколками, проступали смолисто-янтарные слезинки. Чуть поодаль под ветром покачивались золотисто-кудрявые ветки черемухи. Они словно кланялись долголетним, не одну весну расцветавшим вместе с ними подруженькам-вишням, увядавшим от дыхания огня.
Огонь не тронул плетня, отгораживавшего огород от дороги. На кольях, нанизанные на шпагат, висели вязки сушеных яблок. Внимание Рождественского привлек глиняный горшок, надетый на шест и прислоненный к плетню. Этот узорчато расписанный, знакомый с детства предмет живо и ярко напомнил ему об отце. Горшок оказался пробитым сбоку, но на нем сохранились надписи, сделанные отцовской рукой. "Человеку в степи жить не скушно", - гласила первая надпись. "Главное, чтоб у него была забота о своем деле".
Читая и снова перечитывая эту немудренную надпись, комиссар вспомнил трудовую жизнь отца.
Терский казак Тит Рождественский ко всем трудностям в своем бедняцком безлошадном хозяйстве относился как-то насмешливо; не отмахивался от них, но и не уходил с земли на побочные заработки. Он говорил сыну: "От моих ног корни в землю проросли. Зараз я верю, что наша сельская жизнь переменится. Вот только б поскорей стало побольше людей разумных. Откуда-нибудь они не придут, эти разумные люди. Должны бы тут повырастать. Иди, Сашок, учись, по новой дороге иди, не по той, по какой я плелся всю жизнь!"
Нестерпимо больно было глядеть на памятную, пробитую пулей вещь, нестерпимо ныло в груди. В горячей и чуткой тишине дня внезапно прозвучал женский голос. Рождественский оглянулся и увидел Магуру, идущую по тенистой дорожке с санитарной сумкой и с пистолетом, оттягивавшим ремень.
- Здравствуйте, товарищ комиссар, - издалека еще крикнула она. - Что это за вещественный памятник минувших веков вы изучаете?
Рождественский поставил на землю горшок и, поправляя пилотку, взглянул на женщину: легко шагая в хромовых сапожках, одетая в защитное, стройная и подтянутая, Тамара Сергеевна была чем-то взволнована.
- Вас кто-то рассердил, товарищ военврач третьего ранга? - поинтересовался Рождественский.
- Никто меня не рассердил. Неприятность маленькая. Была у начмедслужбы, предлагают мне… - Магура вдруг покраснела, обрывая ответ. - Александр Титыч, а где домик вашей мамы? Я не позабыла - вы говорили, помните?
Рождественский кивнул на догорающие головешки. Магура сразу поняла все.
- Этот?
- Да.
Они пошли вместе. Магура спрашивала о чем-то, но комиссар, напряженно думавший о семье, не слышал ее вопросов. Вышли в открытое поле. Справа, ближе к каналу "Неволька", чадили догорающие немецкие танки. Повсюду валялись стабилизаторы авиабомб. Впереди бесконечно простиралась тускло желтеющая равнина, с истоптанными травами, с чернеющими рытвинами траншей и опустевшими окопами врага.
- Как работает новая ваша медицинская сестра Кудрявцева? - неожиданно спросил Рождественский.
- Серьезная девушка, - подумав, сказала Магура. - Она все в первой роте, но мы видимся с ней. Очень серьезная девушка, - повторила она.
- Если она на санпункте, пришлите ее ко мне на командный пункт. Она, кажется, знает немецкий язык?
- Да, она говорила мне, что командование привлекало ее к работе в качестве переводчицы.
- Вот-вот, - весело произнес Рождественский. - Она-то и нужна мне. Пришлите ее срочно.
Магура недоуменно поглядела на него. Некоторое время она молчала, наконец, любопытство взяло верх. Она спросила с улыбкой:
- Красивая она девушка, правда?
- Извините, - вежливо, но сухо сказал Рождественский. - Все, что сейчас от вас требуется, - заключается в двух словах: выполняйте приказание!
* * *
Косые лучи заходящего солнца золотили степную траву. Низом тянуло сизоватую дымку. Конец страдного дня войны все еще был наполнен гулом, сотрясавшим землю.
Рождественскому предстоял трудный и опасный путь.
Лежа в траве, он изредка перекидывался короткими фразами с Рычковым и Леной Кудрявцевой, лишний раз с удовлетворением убеждаясь, что эти люди обладают трезвым разумом и достаточным, накопленным за время войны, опытом.
В сумерки явился майор Симонов. Как всегда, он был хмур. Молча улегся рядом, покатал по ладони кусочек земли, потом сдул сероватую пыль. Искоса поглядывая на майора, сдерживая смех, Рождественский спросил:
- Ты, Симонов, не болен?
- Спасибо… Весьма тронут твоей заботой…
- Сегодня ты что-то на индюка похож, - сказал Рождественский и с улыбкой повернулся на бок, лицом к комбату. - Ты что-то думаешь плохое, Андрей Иванович?
В голосе его звучало сожаление и в то же время - упрек.
- Ты обо мне беспокоишься? Да?
- О тебе?! Вот еще мне музейная редкость! - ответил Симонов, нахлобучивая пилотку на лоб. - Мне всего-навсего только чуточку неприятно. Ты решился, не посоветовавшись со мной.
- Странный ты человек, Симонов.
- Возможно. Но я говорю правду. Посмотри информацию, тогда поймешь, может быть.
Рождественский знал, что немцы к переднему краю подтянули свежие силы пехоты. Все это увеличивало опасность перехода в тыл противника. Но кто-то словно шептал на ухо ему: "С какой бы опасностью, с какими бы жестокими испытаниями ни был связан переход, не бойся неудачи. Будь уверен в успехе, если ты хочешь победы".
Он молча всматривался вперед, до боли напрягая зрение. Было полное безветрие. Молодой ольховый кустарник, похожий на плотную стену, из-за которой постепенно поднималась тьма наступающей ночи, стоял совершенно неподвижно. Время от времени в темное небо шарахались тускло-оранжевые ракеты, освещая окрестность безжизненным, холодным светом.
- Невозможно! Ни черта не пройдете вы здесь! - с сердцем сказал Симонов.
У Рождественского уже созрел новый план перехода, в корне отличающийся от того, о котором весь день говорили, к которому готовились.
- Я не могу срывать выполнение приказа, - упрямо сказал он.
- Приказано пробраться, а не гибнуть! - возразил Симонов. - Может быть, в другую ночь? Завтра днем изучим другое место.
- Меня будут ждать разведчики дивизий, Андрей, - решительно возразил Рождественский.
- А может быть, и они не смогут пройти?
- Смогут, - Рождественский помолчал, прислушиваясь. Нельзя откладывать, Симонов. Я видел парней из разведки, они смогут, раз это нужно. И мы - тоже, не здесь, так в другом месте. Я знаю, где можно пройти.
XVII
Твердой и уверенной поступью Лена Кудрявцева шла позади Рождественского. Порой она поглядывала в сторону Симонова. На сердце у нее все еще оставался неприятный осадок: Симонов выразил сомнение в правильном подборе группы разведчиков. Она шла спокойно и хотела казаться совершенно равнодушной, хотя и недоумевала, почему они идут в свой тыл. "Может быть, переход фронта не состоится? Может быть, разведка отменена? Или, наконец, комбат все же добился своего, и комиссар решил подобрать себе новых попутчиков?" Лена не сомневалась в том, что ее заменить некем. Комиссар сам заявил, что в батальоне больше нет людей, которые могли бы быть переводчиками в разведке. Но она опасалась, что ее доводы в незаменимости Рычкова не убедили комбата. Лена слышала, как он говорил комиссару: "Ты, Саша, человек местный, хорошо знаешь эту степь. Зачем тебе поводырь?" И Лена поняла: Симонов не любит полагаться на тех людей, которых он почти не знает. Комиссар тогда возразил комбату: "Не всегда у нас будет возможность действовать вместе. А Рычков с Кудрявцевой за время отступления сдружились, знают и доверяют друг другу". Лейтенант Петелин передал ей, что начальнику разведки дивизии комиссар заявил: "С первых боевых часов, с первого знакомства с Кудрявцевой и Рычковым мне не внушили и не внушают сомнения преданность Родине и смелость этих закаленных людей". Лена от души была благодарна Рождественскому за эти слова.
Порывистый ветер бил в лицо, освежая и успокаивая.
- Вот и канал "Неволька". Дошли мы, Андрей Иванович, - сказал Рождественский, указывая рукой на длинную ленту темной блестящей воды. - Вот какая наша дорога! Кусты по берегу, затемнена… По-моему, это самый удобный путь. Холодновато, но менее опасно.
В канале тихо плескалась илистая густая вода, у берега жалобно шуршали камыши. Все это напоминало Лене какую-то таинственную и грустную мелодию. Небо было затемнено вершинами ив. Высоко над головой гудел вражеский самолет, возвращавшийся из нашего тыла. Во влажной тьме тяжело возился и громыхал немецкий танк.
Взглянув на Лену, Симонов сказал полушутливым тоном:
- Из разведки вернешься, дочка, калач куплю!
- Вернусь, вероятно, - нехотя ответила Лена.
- Уныло вы настроены. Если маловато веры, подумайте, пока не поздно.
- Обо всем передумала.
- Ну-ну… а все же, думали-то о чем?
- Андрей Иванович… простите, товарищ майор, - Лена встряхнула головой и, как показалось Рождественскому, стоявшему рядом, вздохнула. - Я хорошо знаю, куда иду.
- А вот знаешь ли, куда придешь?
- Нет, не знаю, - призналась Лена. - Да и никто из нас не знает, - поспешно добавила она. - Но плохое для нас отнюдь не считаю неизбежным. Даже думать не хочется о плохом, поверьте.
- Пожалуй, сказано все, - заметил Симонов, - все, что и следует сказать в данном положении.
Он опустился в прибрежную топь и окунул руку в воду, густо насыщенную илом. Нагнувшись, постоял с минуту, затем выбрался на берег, спросил:
- Почему ты, Саша, хочешь начать отсюда? Можно же подойти ближе к переднему краю. Меньше мученья, короче у вас дорога будет.
- До окопов метров двести, на этом расстоянии будем учиться ходить по воде… Кстати, ни гу-гу второй роте.
- А если наши… нечаянно?
- Ничего нечаянного не произойдет. Если потребуется, мне же известен пропуск и отзыв. До свидания. Ну, давай руку. Да не злись ты на меня, в самом деле!
Они обнялись и на миг точно застыли, прижимаясь друг к другу. Потом Симонов пожал руку Рычкову. Лену он поцеловал в лоб. Когда она высвободилась из его объятий, по чернеющей топи уже хлюпали ноги Рождественского.
Не отыскивая удобного спуска, почти не думая, Лена шагнула в илистую трясину. Мягкая почва расступилась под ногами. Еще два шага. Ноги погрузились в холодную и липкую топь. Лена невольно шумно вздохнула. Рождественский, стоявший в трех шагах впереди, оглянулся. Лена до боли прикусила губы и решительно зашагала вперед.
- Как чувствуете себя, товарищ Лена? - спросил Рождественский.
- Ничего, спасибо, - стуча зубами и дрожа всем телом, внятно ответила девушка. - Замечательная купель, товарищ капитан.
- Купель впереди. А сейчас будем учиться ходить. Переставляйте ноги без шума. - Лена сделала три шага навстречу течению, с трудом выдергивая из илистого дна отяжелевшие сапоги. - Вот так, смелей! Ноги-то очень не поднимайте. Двигайте ими по дну. Выставляйте вперед не носок, а колено. Ну, еще раз… - Он повернулся к Рычкову… - Вы меня слышите, Коля? Вокруг нас тоже плеск воды… Главное - пройти без этого плеска, чтобы не привлекать внимание передового охранения.
С каждым шагом все выше и выше промокала одежда. Лену знобило. Как ни старалась девушка осторожней двигать ногами, все же вода булькала, шумно пузырилась. Уже у самого переднего края, где занимала оборону вторая рота, Рождественский жестом приказал им остановиться. Все кругом сковывала темная ночь. Стерлись всякие очертания, будто вся вселенная растворилась во мраке.
И вот левее русла "Невольки" мрак раскололся. В ночи сверкнули вспышки разрывов. Часто застучали станковые пулеметы. Завыли мины. Но из расположения второй роты не прозвучало ни одного выстрела. Рождественский понял причину этого внезапного огня. Повернувшись к Лене и Рычкову, он зашептал:
- Это Симонов. Наш майор хочет к левому флангу отвлечь внимание немцев. Торопиться надо…
Одна за другой в темное небо взмыли ракеты. В их безжизненном бледном свете маслянисто поблескивала мутная вода канала. На обвисшей ивовой лозе стал различим синеватый отлив.
Рождественский произнес негромко:
- Теперь на колени. Ползти будем, чтобы только головы оставались на поверхности. Тихонечко, осторожно так…
- Как рыбы, - сказал Рычков шутливым тоном.
- Из пистолетов вынуть патроны и положить под головные уборы.
Вся поглощенная тем, чтобы не произвести ни малейшего шума, Лена не заметила, когда они миновали расположение второй роты. Она ползла на коленях, хватаясь руками за скользкое грязное дно. Завитки волос касались темной воды. Ее ударил озноб, когда настороженный слух уловил шорох в кустарнике. Потом послышалась чужая приглушенная речь. Совершенно неожиданно перед самым ее лицом в темную воду упал тлеющий окурок, брошенный с берега.
Лена ничего не видела, но теперь уже знала, что рядом смертельная опасность. Сердце ее усиленно забилось, но любопытство победило страх, она взглянула на берег. Немцев не было видно; из-за стволов старых деревьев слышался их тихий говор.
- Ты, Ганс, уже знаешь, чего можно ждать от этих русских, - говорит один.
- Предстоят большие дела, - ответил второй, и в его тоне послышалась неуверенность. - Завидую тебе, Густав, ты хорошо провел свой отпуск.
- О, да-а!.. Я думаю, что и ты на моем месте не терял бы даром времени. Я побывал во Франции. Там спокойней, но… - Густав внезапно умолк.
Потом они снова негромко заговорили, но слабое журчание воды, катившейся через плечи Лены, не давало ей возможности уловить смысл их разговора.
Касаясь руками дна, Лена поплыла дальше.
Где-то очень близко загудели моторы и залязгали гусеницы танков.
XVIII
Лена не знала, сколько времени она пробиралась по грязному каналу. Осторожно передвигаясь, она смотрела вперед, прислушивалась к жизни на берегу: из тьмы доносился смутный говор, какая-то возня, бряцание. Останавливаясь на миг, дрожа от холода, она улавливала трепетный шелест листвы, шорох ветвей.
Позади зарокотали моторы самолетов. Их знакомый прерывистый звук тяжело покатился над степью. Пронзительно засвистела падающая авиабомба. Казалось, взрывная волна хлестнула по вершинам ив над самым каналом. Вблизи раздался возбужденный голос вражеского солдата: "Гут, гут!"
Рождественский старался представить себе танковые силы, которые подтягивались врагом к переднему краю. У него не было сомнения в том, что немцы с рассвета перейдут в решительную контратаку. "Очевидно, острие главного их удара направлено против участка, занятого нашей стрелковой дивизией, - думал он. - Нужно спешить, чтобы до рассвета встретить разведчиков с рацией".
Но впереди смутный блеск воды обрывался. Черная полоса пересекла канал. "Мост!" - догадался Рождественский, досадуя. Он знал, что на "Невольке" мосты лежат над самой водой. "Придется нырком", - подумал он, заметив около моста темную фигуру вражеского солдата.
Подплыли сначала Рычков, потом Лена. Рождественский указал им на силуэт часового. Стуча зубами от холода, Рычков прошептал ему на ухо:
- Я сниму часового… Разрешите?
Приложив палец к губам, Рождественский предупредил:
- Тсс!..
Лена замерла у берега. Она теперь не ощущала холода, как прежде. Все тело ее окаменело, сделалось чужим. Ожидая решения комиссара, она думала: "Надо взять себя в руки, быть такой же, как при отступлении из Харькова". Но она была не в состоянии подавить охватившую ее нервную дрожь.
Через мост прогромыхала колонна грузовиков. Часовой продолжал расхаживать по мосту от берега к берегу. "Что же делать? - спрашивал у себя Рождественский. - Вблизи солдаты противника. Выходить на берег опасно". Сидеть же без движения, погруженными в воду до самого рта, становилось невмочь. В силах Рычкова он сомневался. "Сниму сам", - решил он и шепнул на ухо Рычкову:
- Я сам… Ждите…
Осторожно, бесшумно он пополз на берег.
Пока Рождественский обходил часового с тыла, время тянулось так долго, так мучительно, что Рычков стал беспокоиться. Он решительно выкарабкался в кусты. В это время часовой остановился. По-видимому, он всматривался в кустарник, который укрывал Рычкова. "Услышал хруст лозы, черт!" - с досадой подумал он. Но сейчас же заметил метнувшуюся фигуру Рождественского. Часовой издал тихий, протяжный стон и повалился. Мгновение Рождественский постоял, точно в раздумье. Потом он махнул рукой. Рычков оглянулся, чтобы позвать медсестру. Но Лена была уже рядом. Он прошептал ей на ухо:
- Наш капитан открыл счет…
- Видела, - ответила Лена, зябко постукивая зубами.
Они вышли к мосту. Рождественский снял с шеи часового автомат, достал запасной магазин, набитый патронами, и две гранаты. Труп столкнул в воду.
- Вперед! - приказал комиссар.
Еще с километр шли водой, чтобы не оставить следа на росистой траве. Потом он сказал:
- Теперь резкий поворот влево. Здесь должен быть хутор. Прислушайтесь внимательно. Крик перепелов - это сигнал разведчиков дивизии.
Вокруг чернел мелкий кустарник. Под ногами мягкая трава. В небе сквозь редеющие облака проглядывали звезды.
Рождественский на ходу бросал:
- Быстрей, быстрей!
Лена не шла - бежала, еле поспевая. Мокрая одежда затрудняла движение. Рождественский оглядывался назад и повторял настойчиво: "Быстрей!" По тону его голоса девушка чувствовала, что человек изменился, стал жестким и злым. "Быстрей!" А пальцы рук не в состоянии были удерживать сумку. Лена уронила ее на землю. Споткнулась и сама упала. Потребовалось огромное напряжение, чтобы подняться. Рождественский схватил ее под руку.
- Устали вы, вижу! - мягко и в то же время с досадой сказал он.
Стараясь понять недосказанный смысл этой фразы, она вдруг высоко вскинула измазанное грязью лицо, отстранила его руку:
- Думаете: вот связались с девчонкой?
- Да что вы! Об этом и мысли не было.
"Соблюдает тактичность, - подумала она, - не хочет сказать мне правду, что я его связываю больше, чем помогаю". И все же, чувствуя глубочайшее к нему доверие, Лена решила сказать комиссару правду. Пробежав еще с километр, не боясь, что окончательно разочарует Рождественского, она призналась:
- Очень устала.
Тот взглянул на нее. Лена поспешно добавила:
- Нет, не здесь. Устала за время отступления. Но я иду, иду! Для этого у меня еще много сил. Поверьте, не отстану.
Рождественский не поверил. Он подумал, что девушка заболела. Ощупал пульс, приложил руку к ее лбу. Лена немного смутилась, но вместе с тем этот жест отеческой заботы тронул ее.
- Я же говорю вам, ну, просто устала…
- Идти дальше вы можете? - тихо спросил Рождественский. - Усталость ваша подводит вас…
С минуту Лена молчала. Ей показалось, что он хотел сказать: нас подводит! И от этой мысли ее залихорадило. Она шагнула вперед.
- Я вас не подведу, товарищ гвардии капитан!
Рождественский шел рядом. Лена не могла разглядеть выражения его лица, но почувствовала, что он с нетерпением изучает ее состояние. Она не выдержала и отвернулась.