- Человек, не имеющий своего ума, если и умеет ценить чужой ум,- умнее самого умного... Не правда ли? - И, обращаясь к Мирзе, продолжал: - Эй ты, мудрый советник, если так будешь торговать, мир удивится, если голова твоего эмира скатится в яму. Ты забыл, Мирза, что сказал мудрый торговец душами человеческими... э-э-э... маулано Нафис.
- А что, ваше величество, он сказал? - спросил окрепшим голосом Мирза. Он понял, что эмир своим многословием тянет... цепляется за соломинку и боится, что Сахиб Джелял не захочет ждать и приведет свой приговор в исполнение. Тем более, что на каменистую площадку вышел начальник личной охраны
Сахиба Джеляла Камран и весьма красноречиво лязгнул затвором. Белудж пристально смотрел на Сеида Алимхана, и тот ничего не читал в глазах белуджа, кроме беспощадной решимости.
Срывающимся фальцетом эмир прокричал:
- Слушай, Мирза, приложи к стали золото, и она сделается мягкой... Вот что сказал маулано Нафис.
- Но,- поперхнулся Мирза, растерянно разведя руками,- испокон веков за царей не давали золото... Разве достойно?
- О, бог мой велик! - в отчаянии забормотал эмир в ухо Мирзе.- Будь я хоть кабаном в тугаях, но я шах... э-э-э... я царь, а за... жизнь царя надо платить. Приказываю платить. Иди! Поезжай! Привези мешок золота... два мешка... Скорее!--И, бросившись к Сахибу Джелялу, эмир, согнувшись в поклоне, простонал: - Почему вы молчите? Отпустите Мирзу. Прикажите ему: пусть едет. Скажите, сколько ему привезти. Назовите сумму... Вы получите золото... много золота... э-э-э... и отпустите нас. Мы понимаем - из одной рисинки плова не сваришь. Надо много золота... Вы получите море золота... Только отпустите нас...
- Образумьтесь, ваше высочество. Стыдитесь! - выдержанно и даже спокойно сказал комиссар. Но последние слова насчет золота вывели его из себя.- Идите на айван, господин эмир... Сидите и ждите! Что решено, то решено...
Но Сахиб Джелял в ярости бормотал. Можно было только разобрать:
- Возбудитель зла становится во главе зла! Золото сует торгаш за свою шкуру! Повелитель правоверных - зеленый скорпион, вылезший из щели!..
Он был очень картинен в своем искреннем гневе, величественный, с искаженным яростью лицом. И эмир совсем сник, свалился кулем на одеяло, уткнулся своей холеной бородкой в грудь и 'больше не вымолвил ни слова.
А белудж Камран, сжимая в руке винтовку, мычал:
- Ты думаешь, если засыплешь себя золотом, то проберешься сквозь его кучу. Чепуха!.. Раздавят тебя, словно жука, торгаш.
Но внимание всех уже привлек новый парламентер. С возгласом "ассалом алейкум", он соскочил с коня, по каменным ступенькам взбежал на площадку и принялся отвешивать всем поясные поклоны.
Во вновь появившемся все сразу же признали поэта я "летописца" Али, сына тилляуского муфтия.
Разряженному в шелковые халаты, в бенаресской изящной чалме, в лаковых сапожках, надушенному индийскими "атр" - духами - господину поэту и летописцу Али подобало скорее ехать на свадебный пир, нежели скакать по скалистым кручам, мокнуть в ледяных водах горных потоков и принимать участие в боевых схватках.
Но Али не собирался сражаться. Снова склонившись в глубоком поклоне перед Сахибом ДжелялоМ, он попросил разрешения говорить.
Все с удивлением посмотрели на Али и более всех Мирза. Сразу стало понятно, что оба парламентера действовали несогласованно, каждый по собственному усмотрению.
И начал переговоры Али, сын муфтия, весьма своеобразно. Встав в позу, приложив руки к груди, он декламировал:
Я видел одну девушку
И знал - она чище воды.
Нежнее ветерка, тверже гор!
Она светлее солнца,
Прекраснее милости,
Усладительнее здоровья,
Слаще мечты, ближе души.
Устойчивее резьбы на камне!
- Что ты хочешь, Али, сын муфтия? - раздраженно проговорил комиссар.- Или ты не понимаешь, где находишься? У нас вовсе не мушоира. Ну же, к делу.
- Знай же, комиссар, не всякий поклон - молитва. И не каждый, у кого глаза, зрячий. Пойми ты, и пусть поймет господин Сахиб Джелял: обращаюсь к нему со словами благоразумия и веры, потому что речь идет о жизни и смерти.
- О жизни и смерти вон его? - спросил Камран, показывая на эмира.- Да мы, дружок, уже все решили,
- Э, нет! Глупость - и в пустыне глупость! Где там понять? Вы всегда отличались недогадливостью. Так вот слушайте. Господин Сахиб Джелял, я пришел говорить о прекрасной Наргис - вашей дочери! Гибельная беда грозит ей... Гибель! Горе нам!
- О, аллах!
Только и вырвалось из груди Сахиба Джеляла. Он встал и страшный в своем гневе двинулся на изящного расфранченного Али, который невольно попятился назад.
- Негодяй! Не смей своим поганым языком касаться имени нашей благородной дочери!
Не будь так ослаблен ранением Сахиб Джелял, вероятно, он просто придушил бы Али, который все пятился. Али все знали: он был слабоволен, изнежен, мягок. Но он сумел совладать с собой и, остановившись, выпрямился и попытался возразить Сахибу Джелялу:
- Не отчаивайтесь, господин! Счастье вернется - и к прекрасной!
- Что с ней? Говори!
Еще секунда - и Сахиб Джелял вот-вот вцепился бы трясущимися от слабости руками в шею Али.
- Она здорова, но, увы, опасность черной тучей нависла над ней.
- Где она?
- Она в Карнапе. Царица красоты в плену. Ни одна рука не смеет коснуться ее, сереброликой. Она птичка в клетке. Сто нукеров Абдукагара стоят вокруг караван-сарая, где томится владычица моего бедного сердца. И, увы, мне, безутешному, я бессилен...
Но тут вмешался комиссар Алексей Иванович:
- Хватит болтовни! Карнап близко... По коням! - скомандовал он.- Я еду, дядя Сахиб. Дайте мне дюжину ваших белуджей, и мы разнесем банду Абдукагара. Вперед!
Но комиссара остановил мелодичный голос любезного, как всегда, Али. Изящно поклонившись, он поспешил объяснить положение:
- Увы, дорогой братец, ваша горячность сожжет вас самих и ничуть не поможет божественной мечте... Ваших нукеров, будь они трижды яростные воины, перестреляют, точно кекликов, на горных склонах. Кругом, за каждым камнем, за каждым кустиком янтака сидят с длинными, как шест, мультуками аскеры эмира и только ждут, когда какой-нибудь легкомысленный высунет нос наружу из-за стен...
- Спасибо, что предупредил. Оказывается, совесть у тебя не окончательно скисла,- заметил комиссар.- Но отбросим эмоции, и перестань, пожалуйста, говорить красиво... Объясни, Али, зачем ты приехал?
- Сплети жизнь розе нашей мечты.
- Неужто нашей Наргис грозит такая опасность?
- Увы, да! И если бы девушка не была законной супругой... не считалась супругой их высочества эмира, разве кто-нибудь дал теньгу за ее ангельскую душу и прекрасное тело?.. О, горе нам! Она, перед которой сереброликая луна лишь глиняная тарелка, может каждый час предстать перед ангелом смерти, и смерть ее - да не скажу я такого слова! -- будет ужасной. И что я - увы и еще раз увы! - бессилен оградить ее от гибели.
Все переглянулись: по-видимому, несмотря на нисколько выспренный стиль, в словах Али звучали подлинные горе и ужас. Просто он, восточный поэт, не мог выразить их иначе. Больше того, он, взрослый мужчина, плакал настоящими слезами, и они капельками скатывались по его смугло-румяным щекам.
III
Я был бы
безумным Меджнуном,
Если б продал государство арабов
и персов, а ценою была б жизнь
Лейли,
Саади
На горной площадке находилась мехмонхана, к которой примыкал айван. В мехмонхане, пока не принимая участия в разработке плана по спасению Наргис, доктор Иван Петрович делал операцию раненому белуджу. Его неизменный помощник Алаярбек Даниар-бек был рядом с ним.
Тогда-то у Сахиба Джеляла и комиссара Алексея Ивановича и возник план спасения девушки Наргис, - узнаем мы из горских легенд. Сейчас невозможно восстановить план во всех подробностях. В оставшейся после Али летописи "Счастливые и несчастливые светила, озарявшие сладостью и горечью благородную тропу жизни их величества могущественного эмира", как раз те страницы манускрипта, в которых описывались скитания Сеида Алимхана по каршинским степям, оказались вырванными.
Приходится восстанавливать эпизод переговоров по рассказам людей гор.
Надо сказать, что эмир, возлежа на своих одеялах, в конце тени айвана, только делал вид, что ему безразличны споры и возбужденные разговоры, вызванные появлением Али, Он отлично все слышал и видел.
Пошептавшись о чем-то с Мирзой, молчаливо сидевшим на краешке одеяла у него в ногах, он громко сказал:
- Пойди и спроси!
Согнувшись и не поднимая головы, Мирза робко приблизился к Сахибу Джелялу:
- Их высочество хотят сказать свое слово.
Сахиб Джелял и комиссар вопросительно посмотрели в сторону эмира. Тот понял это как приглашение к разговору. Кряхтя и сопя, он поднялся со своего ложа и важно, не торопясь, подошел.
- Господа,- сказал он,- позвольте нам, властелину и правителю государства, предложить вам совет. Присядем.
Когда все уселись на кошму, сложив ноги по-турецки, эмир важно распорядился:
- Говорите, Мирза!
Мирза вздохнул, пощелкал зернами четок, словно они помогали ему собраться с мыслями.
Его речь сводилась к следующему:
Положение эмира трудное. Большевики осмелились поставить его на порог смерти, за что несут, конечно, ответственность перед всемогущим. Но и положение комиссаров и самого Сахиба Джеляла тоже не лучше. Смерть тоже глядит им в глаза, потому что их окружают тесным кольцом непобедимые воины ислама. Судьба самого Мирзы, да не будет его бахвальством, соединена с судьбой эмира и находится на острие стрелы. Разговор приходится вести о супруге господина эмира - недостойной Наргис. Суд почтенных духовных лиц и казиев Каршинской степи, да будет известно присутствующим, уже присудил девушку Наргис к ташбурану - побиению камнями.
Пренебрегши возмущенными возгласами, Мирза предложил: единственный выход, это отпустить эмира, и вместе с ним его - Мирзу. Тогда комиссары получат от эмира "иджозат-намэ" - разрешение покинуть ущелье и уехать, куда им угодно. Ну, а участь недостойной Наргис решит сам эмир, захочет простит - захочет накажет.
Мирза не стал выслушивать возмущенных протестов и поспешил дополнить предложение эмира:
- Эмир понимает, что ничего даром не делается. Поэтому он хотел бы предложить господину Сахибу Джелялу выкуп в золоте и драгоценностях за свою особу (и за особу Мирзы), Но эмир не делает этого потому, что для Сахиба Джеляла золото - дым от костра в пустыне. Знает эмир и то, что комиссар - столп честности и ни за что не возьмет золото. Значит, нет выхода? - Многозначительно помолчав, Мирза воскликнул: - Недостойная грешница!
В чем дело? Все смотрели вопросительно, но на сухом, мертвенно бледном лице незаметно было движения мысли.
- Что он хочет? Не слушайте его! - воскликнул сидевший чуть в сторонке Али.
- Ох, ох,- сказал, скривив губы в улыбке, Сеид Алимхан, - стыдно нам, стыдно за великого государя, хана Бухары... э-э-э... предлагать выкуп в виде нашей супруги Наргис... за нашу священную персону.
- Недостойно! - пробормотал Мирза.
- Я могу дать той непознанной жене развод,- важно провозгласил эмир, подняв вверх руки.
- Соглашайтесь,- сказал, плача, Али.- Ибо как только Абдукагар узнает, что эмир дал развод жене, ее сразу потащат в степь и...
Эмир простонал:
- И нас постигнет предначертанное... э-э-э...
Эмир почувствовал полное удовлетворение - он озадачил Сахиба Джеляла и комиссара. Прикрыв веками глаза, скорчив постную мину, он принялся благоговейно перебирать четки. Видимо, теперь он мог надеяться на лучшее.
Тогда Мирза решил "подбавить огня в костер размышлений".
- Злой рок непреложен. Эта, нарушившая законы божеские и человеческие, девушка Наргис обречена. Сегодня вечером недостойная прекратит свое существование.
Свои ‘ужас и горе Сахиб Джелял и комиссар всячески старались скрыть. Не то было с Алаярбеком Да-ниарбеком, вышедшим из мехмонханы, которая примыкала к айвану.
Он обернулся к дверям и позвал:
- Доктор-ага, идемте сюда! Вы слышите, что здесь говорят!
Доктор Иван Петрович появился на пороге. Руки с засученными рукавами медицинского халата были в крови.
- Иду, иду! Могу обрадовать: операция закончена. Пуля - вот она! Подлая, басмаческая...
И он протянул вперед руку, на ладони которой лежал кусочек металла.
- А что у вас? Что случилось? Я просил не отрывать меня. Но теперь можно. Сахиб, ваш белудж через недельку будет скакать на своем коне и стрелять так же метко, как и раньше.
- Возблагодарим аллаха за ваше искусство, доктор, - проговорил рассеянно Сахиб Джелял. - Но сейчас просим принять участие в маслахате... Речь пойдет об...- и тут голос у него дрогнул,-о нашей дочери Наргис. Теперь смерть коснулась ее лица.
- Господи... Час от часу не легче... Что произошло?
Но тут поднял руки и запричитал Алаярбек Даниарбек.
- И дом наш стал обиталищем траура! Мы сами правим своим судом! Что за дело до нас этому эмиру?
Брезгливо оттопырив губу, Мирза сказал:
- Девушка Наргис более не жена их высочества. Их высочество удостоил Наргис разрешением на развод, Наргис приговорена, и казнь свершится, если...- он остановился и, вскинув свои исеиня-зеленые веки, оглядел всех и, понимая, что от него ждут совета,- продолжал: - Но может быть избавлена от позорной участи быть привязанной к хвосту дикой кобылицы или от побития камнями. Сохраните жизнь и достоинство господина власти Сеида Алимхана. Отпустите его - и вы получите девицу Наргис свободной и невредимой.
- Яшанг! - в восторге воскликнул Али.- Соглашайтесь! И прекрасная будет жить и наслаждаться жизнью. О, я снова вижу солнце!
Но Сахиб Джелял сначала не соглашался отпустить эмира. Губы его шевелились:-"Нет! Нет!" Он был так близок к тому, что жажда мести будет удовлетворена. Эмир был в его руках. Одно движение руки и... Кам-ран нажмет собачку своей винтовки. Камран не отходил от эмира и спокойно, без малейших колебаний исполнил бы приказ своего вождя.
Сахиб Джелял произнес: "Нет; нет",- но горло ему перехватила судорога.
Да, в Сахибе Джеляле отцовские чувства, любовь к дочери боролись с чувством неудовлетворенной ненависти к эмиру.
"Как я допустил? Дочь моя может погибнуть!"
В глубине души комиссар уже решил: жизнь - за жизнь; они отдадут Абдукагару эмира за Наргис. Комиссар не мог допустить, чтобы его сестренку волочило дикое животное по колючкам степи, по острым камням...
Пусть потом скажут, что он допустил ошибку, отпустив эмира, пусть судят, но Наргис будет жить.
Алексей Иванович одним рывком вскочил и, поправляя портупею, оглядел всех, и все поняли-вопрос решен.
Первым возликовал Али:
- О, счастье! Благословение небес на тебе, комиссар. Благословение и на мне, ничтожном, проморгавшем жизнь из-за толкования корана, но все же успевшем отвести руку смерти от прекрасной из прекрасных!
- Итак, господа,- прервал восторги Али Мирза,- пусть немедленно их высочество получит свободу и коней.
- Кто вам поверит? - заговорил Сахиб Джелял.- Где гарантии, что девушка будет отпущена?!
- Слово эмира! - воскликнул Мирза. Обычно медлительный, холодный, он весь горел.
- Мы поклянемся на коране,- занудил Сеид Алимхан.- Э-э-э... Разве недостаточно клятвы халифа правоверных на священной книге?
- Тогда вот что,- сказал доктор.- Господин эмир пишет письмо Абдукагару. Алаярбек поедет с письмом. Вы, Алаярбек Даниарбек, без костей, проскользнете, проползете... шагов ваших не услышат... оседлаете ветер... Нужно доставить письмо, чтобы предупредить Абдукагара... Следом за эмиром с Мирзой поеду я. Мы, можно сказать, старые знакомые.. Да и Абдукагар слишком обязан мне - не забудет же он, что и на свет божий глядит благодаря медицинской науке.
Решением доктора остался недоволен лишь Сахиб Джелял.
- Вы подвергаете себя опасности,- сказал он.-Не всегда побеждают самые добродетельные. Подлецы - мастаки по части ударов из-за угла, а аллах всегда на стороне сильного.. Он отдает предпочтение тому, кто лучше сражается. Вы храбритесь, доктор, но я вас не отпущу одного.
- С нами поедет Али... И бросим разговоры. Я еду. И будем утешаться словами Вольтера: "Истинное мужество обнаруживается в бедствии".
IV
Слова правды бывают, увы, горьки.
Мир Амман
Я боюсь его всегда, стою ли я, сижу ли или лежу на одре сна.
Джаф'ар
После ужина к Абдукагару пришли несколько басмачей.
- Ты, бек-хаким, постоянно обагряешь руки кровью и нас заставляешь пачкаться в людской крови. Ты, бек-хаким, пьешь мусаллас и нас, мусульман, поощряешь - мы пьем вино, нарушаем закон пророка. Ты, бек, прелюбодействуешь с мусульманками и не мусульманками...
- Вот и неправда, - разъярился Кагарбек, - я не женюсь на ней, пока она трижды не скажет эмиру: "Таляк!"
Но басмач невозмутимо продолжал:
- Ты, хаким-бек, копишь золото в хурджунах, забирая половину добычи...
- Что ты вякаешь, дурачина - ахмак? Чего тебе надо?
- Хватит злодейств! И так мы все по горло в море проклятий. Отпусти девку-йигита. Дай ей свободу.
Абдукагар терпеть не мог тех, кто лез ему в душу. И он поднял крик. Но как он ни свирепел, басмачи твердили:
- Дай ей ее коня! Отпусти! Пусть едет!
Вскоре перед возвышением собралась молчаливая разношерстная толпа басмачей. Лисьи шапки, тяжелые полушубки, несмотря на жаркое время года, мягкие сапоги, пулеметные ленты вокруг груди, разнокалиберные винтовки, но больше всего английские, одиннадцатизарядные, сабли, ятаганы, плети-семихвостки... Толпа шевелилась, ворчала. Напряженные, любопытствующие физиономии, темные, в шрамах, с бельмами на глазах от колючего песка пустыни, носатые и безносые, с бородами седыми, черными, как смола, с разевающимися ртами, полными кипенно белых зубов, и беззубые. Надвинулись на Абдукагара, сидевшего на супе и делавшего вид, что он ничего не видит и не замечает. Но пиала предательски подпрыгивала в его темной от загара и грязи руке.
Абдукагар как раз решил делать то, чего требовали от него его басмачи, совсем затершие его в своей толпе. Он понимал, что идет проба сил. Его басмачам надоело воевать, и они воспользовались первым удобным поводом. К тому же масса подвержена мгновенным переменам настроения и жадна на всякие зрелища. Прикажи Абдукагар еще ночью казнить Наргис, и толпа ринулась бы зверствовать. Гибель Наргис была бы неизбежна. Никто бы не остановил жаждущих мести. Они вымещали бы свою злобу. И выместили бы на первом подвернувшемся, в данном случае, на Наргис.
Но теперь они требовали, чтобы молодую женщину отпустили. И все дружно, в один голос, ревели:
- Отпусти!