Хорсенс был добросердечный ютландец с кроткими голубыми глазами и приятным говором. Солидный, широкоплечий и загорелый мужчина, он походил с виду на честного деревенского парня, смелого и непосредственного. Перед этим прямодушным ютландцем даже самый закоренелый преступник спешил облегчить свою совесть и сознавался во всех грехах. Однако от Ольсена полицейский комиссар хотел получить вовсе не признание.
Когда провожатый Ольсена, предварительно постучав, открыл дверь, какой-то небольшого роста человек как раз прощался с полицейским комиссаром. Посетитель столкнулся с Ольсеном в дверях, и оба, на мгновение встретившись взглядом, узнали друг друга, но виду не подали. Уходивший был низенький, тщедушный малый с бегающими глазками и немного странным выражением лица. Он уходил как свободный человек, без провожатого и, по- видимому, прекрасно ориентировался в лабиринте здания.
Полицейский комиссар Хорсенс кротко взглянул на Ольсена и радушным жестом предложил ему сесть в кресло в помпеянском стиле.
- Значит, вы знаете этого человека? - сказал он.
- Да, мне кажется, я видел его раньше, - пробормотал Ольсен.
- И вы имели с ним какие-нибудь дела? - с огорченным видом опросил полицейский комиссар.
- Нет, - быстро ответил Ольсен. - У меня не было с ним никаких дел. Я встречал его в трактирах.
- Может быть, в трактире "Фидусен"?
- Да, - Ольсен удивился, откуда полиция знает, что он завсегдатай этого трактира.
- А вам известно, кто он такой?
- Насколько я помню, у него кличка Банан. Или Бананчик.
- Видать, он совсем скверный малый, этот Банан! - печально сказал комиссар. - Но, как говорится в старой пословице, клин надо клином вышибать.
Ольсен не совсем понял туманную мысль комиссара. Он оглядел комнату и нашел, что здесь очень уютно. На подоконнике стояли две пустые пивные бутылки. А письменный стол полицейского комиссара украшала ваза с мелкими желтыми цветами и фотография его жены и двух славных малышей - комиссар был семьянин и нежный отец. В комнате было тепло, пахло хорошим табаком. Полицейский комиссар повесил свой синий пиджак на плечики и сидел теперь в рубашке с круглыми резинками на рукавах, в жилете, на котором блестела цепочка от часов, и в черном галстуке на резинке, надевавшемся через голову.
- Ну, вы можете идти! - сказал он провожатому Ольсена. - Мы с господином Ольсеном хотим немного поболтать. Кстати, вы пили сегодня кофе, Ольсен?
При слове "кофе" Ольсен насторожился. По прежнему опыту он знал, что кофе и сигареты играют в Полицейском управлении роль самых примитивных ловушек. Комиссар сразу увидел, как изменилось выражение лица арестанта, и успокоил его теплой ютландской улыбкой.
- Вам нечего бояться меня, Ольсен! Я ведь не собираюсь причинить вам зло. Можете на меня положиться. Так приятно, когда можно доверять человеку! Это согревает здесь, внутри! - сказал добрейший ютландец, положив руку на жилетный карманчик.
Однако Ольсен не спешил выказать доверие, и Хорсенс наклонился к нему.
- Постойте, Ольсен, мне кажется, я могу вас кое-чем порадовать.
- Вот как!
- Ну, слушайте, Ольсен! Несколько часов назад перед следствием в Престё предстал человек, который сознался в убийстве помещика Скьерн-Свенсена. Что вы скажете на это, Ольсен?
- Кто это? - быстро спросил Ольсен. - Лукас, что ли?
- Не знаю, знаком ли он вам, Ольсен. Прочтите сами,-Полицейский комиссар протянул ему вечернюю газету. - Пожалуйста, читайте!
Ольсен прочитал:
- "Сегодня в одиннадцать часов садовник Хольм заявил на допросе, что сознается в преступлении…" Садовник Хольм! Вот это… черт… вот это удивительно! Садовник Хольм…
- Да, удивительно, какие бывают люди!-печально проговорил полицейский комиссар Хорсенс. - Похоже, что он психически ненормальный. Очевидно, религия довела его до помешательства. Ведь в любом деле можно перегнуть палку. Вы знали его?
От тюремной бледности Ольсена не осталось и следа. На щеках заиграл румянец.
- Я требую, чтобы меня тотчас же освободили! - сказал он. - Я без всякой вины просидел три недели! Ведь я сразу заявил, что не виновен! Разве можно так обращаться с человеком? Есть ли у нас в стране закон и право? Меня взяли на работе, на глазах у моего хозяина, и поволокли в тюрьму, точно убийцу! Я буду требовать возмещения! Мне обязаны заплатить! За арест и вынужденный прогул! И за позор! Я должен немедленно поговорить с моим защитником.
Полицейский комиссар благосклонно улыбнулся.
- Конечно, Ольсен, вы можете поговорить с вашим защитником. Впрочем, вы всегда имели на это право. А теперь и подавно можете говорить с кем хотите. Ах да, возмещение… Я-то в этом ничего не смыслю. Это дело адвоката. Ко мне оно не имеет отношения. Но вполне возможно, что полиция сочтет ваш арест до некоторой степени оправданным. За вами числится еще кое-что, Ольсен, так что у вас не все в порядке. Разве не так? И, наверно, за это полагается гораздо больше, чем три недельки?
Ольсен ничего не ответил. И снова состроил обиженную мину. Вполне естественно! Если с человеком хотят расправиться, то всегда можно что-то найти. А грехов у него было немало.
- Вот здесь лежит эта безобразная груда, - полицейский комиссар похлопал рукой по толстой кипе бумаг в розовой картонной папке, лежавшей на письменном столе. - Есть и старые и новые бумаги. Честно говоря, я боюсь, что комиссар полиции Оденсе был бы не прочь подробнее ознакомиться с ними… А вы Ольсен, как думаете?
Ольсен лишь горько улыбнулся.
- Но я вовсе не желаю вам плохого, Ольсен. Со своей стороны я полагаю, что вы, конечно, выйдете отсюда свободным человеком - после того как мы с вами поговорим. А не выпить ли нам сейчас по глоточку кофе, Ольсен? Я умираю хочу кофе. Как вы па это смотрите?
При сложившихся обстоятельствах Ольсен был вынужден согласиться, и комиссар Хорсенс по телефону заказал в буфете сдобные булочки и кофе.
- Приятно выпить глоточек кофе в такой холодный день, не правда ли? - сказал он; его ютландский говор звучал очень сердечно.
Ольсен кивнул, зная, что кофе в полиции крепкий и хороший.
Кофе принесли, булочки были съедены, Ольсена больше не тревожили бестактными вопросами.
- Сигару, Ольсен?
- Спасибо.
- Вот огонь! У вас, конечно, нет в кармане спичек? Держите коробок!
- Спасибо, - повторил Ольсен и почувствовал себя свободным гражданином, у которого есть право иметь собственные спички.
- Итак, Ольсен, здесь лежат ваши бумаги! В них много написано о вас, Ольсен. Слишком много. В самом деле, вы были плохим сыном! - Хорсенс с огорченной миной перелистывал документы, - У вас хорошие родители, Ольсен.
- Это дело вкуса.
- Хорошенький домик, скромный, но ЧИСТЫЙ И СПОКОЙНЫЙ. Трудолюбивые, порядочные родители, - продолжал комиссар не без волнения. Казалось даже, глаза его увлажнились. - Вы причинили вашим добрым родителям много горя. Мать плакала над своим сыном.
- Мне это неизвестно, - сказал Ольсен. - Она была очень злая. И сильно колотила меня.
Хорсенс безмятежно листал бумаги.
- Слишком много свидетельств об отбытии наказании, Ольсен!
Он сдвинул очки на нос и поднял бумагу перед собой.
- Уже в 1928 году, посмотрим-ка… "был осужден Копенгагенским городским судом 21.XI, согласно параграфу 285, п. 1, параграфу 279 уголовного кодекса". И вот снова в 1930 году: "согласно параграфу 285, п. 1, и параграфу 278, п. 3, и отчасти согласно параграфу 89 уголовного кодекса…" И опять в 1932 во Фредериксбергском судебном округе: "параграф 285, п. 1, и параграф 276". И снова в 1935 году в Северном судебном округе: "параграф 285, п. 1, и параграф 279 и частично параграф…" Да, очень много. Посмотрим, Ольсен, когда вы были арестованы в последний раз?… Да, вот: в последний раз вас освободили 19.XII 1937 года, да, да, как раз перед рождеством. Значит, вы приехали тогда домой к рождеству, Ольсен!
В самом деле, полицейского комиссара как будто немного утешило, что Эгон Чарльз Ольсен в 1937 году поспел домой к рождественской елке.
- Смотрите, а вот из Главной тюрьмы пишут очень мило о вас, Ольсен. Я, конечно, не имею права сообщать вам об этом. Я совершаю незаконный поступок. Но вы ведь никому об этом не скажете, правда? Мне хочется быть с вами откровенным, Ольсен. Слушайте: "…19.XII - донесение из Главной тюрьмы… Эгон Чарльз Ольсен характеризуется как довольно одаренный человек, хотя несколько слабовольный и бесхарактерный… легко приспосабливается, исполнителен… ему давали доверительные поручения… которые он выполнял удовлетворительно, дисциплинарным взысканиям не подвергался… Однако вскоре Эгон Чарльз Ольсен снова совершил проступок, поэтому он не подлежал амнистии". Подписано: Ф. А. Хеннингсен, младший инспектор. Видите ли, Ольсен, когда интересуешься человеком, хочется узнать о нем побольше. И я охотно признаюсь вам, что разговаривал о вас с младшим инспектором Хеннингсеном. Вы с ним хорошо ладили, не правда ли?
- Да, как будто.
- Вы ему очень нравились. Собственно говоря, мне не следует говорить вам об этом, но это правда. Он мне рассказывал и о доверительных поручениях. Хорошо, когда человеку можно что-то доверить…
Только теперь Ольсену стало ясно, чего добивается полицейский комиссар.
5
В похожем на храм здании Полицейского управления его коридорами, катакомбами и классическими перистилями жизнь текла спокойно и мирно. Здесь царили порядок и симметрия, благородная простота и спокойное величие, оживляемые хитроумными и неожиданными комбинациями из разных сортов камня. На квадратном дворе возвышалась зеленая статуя - символ справедливости. Нагой мужчина с очень маленькой головой давил ногами клубок змей. А на круглом дворе восемьдесят восемь массивных колонн поддерживали карниз с кровельным желобом. Декорация, пригодная для оперного театра, масонских лож и всякого рода церемоний при лунном свете. Храм мира, где люди бесшумно ступали по плитам и где не звучали громкие речи.
Но мира здесь и в помине не было.
Столичного начальника полиции Баума и начальника государственной полиции Ранэ разделяли ненависть и вражда. Причины их были известны немногим, но они ощущались во всех коридорах, перистилях и тайных кабинетах Полицейского управления. Повсюду исподтишка велась ожесточенная война. Всюду плелись интриги, заговоры, устраивались ловушки, западни. Во всех углах шептались, подслушивали и шпионили.
Таинственное Отделение "Д" формально подчинялось столичной сыскной полиции, хотя сыщики отделения собирали сведения и о жителях провинции. Сами сыщики считали, что с работой справляются, но теперь по инициативе начальника государственной полиции была создана конкурирующая организация - "Полиция безопасности", посвященными лицами сокращенно называемая СИПО. Отделением "Д" временно руководил добродушный ютландец, делами же СИПО ведал по поручению начальника государственной полиции полицейский адвокат Дрессо. В недрах этой новой организации была учреждена еще более секретная "Гражданская организация", или СО, с внутренним, внешним и мобильным кругами и ответвлениями, доходящими до самых отдаленных гаваней, лесов и дюн.
Полицейское управление было насыщено тайнами. Только лица, привлекаемые к ответственности, имели возможность познакомиться с тем, что происходит в его катакомбах. Эгону Чарльзу Ольсену тоже довелось заглянуть за кулисы.
Смеркалось. Полицейский комиссар встал и зажег электрическую лампу, имевшую форму древнегреческого факела, известного по барельефам на саркофагах. Затем он опустил на окнах шторы и поставил в угол две пустые пивные бутылки. Выбив пепел из трубки в пепельницу классических линий, он передвинул бумаги на письменном столе и так энергично потер руки, что хрустнули суставы. Казалось, он всячески старается сделать гостю приятное. От него веяло рождественской благодатью. Его обветренное лицо истинного ютландца излучало искренность и сердечность.
Дождь хлестал в окна. Слышно было, как в гавани гудят пароходы, и, когда мост Лангебро поднимали для прохода судов, оттуда доносился звон. В такую погоду хорошо сидеть в тепле. А в Отделении "Д" было тепло и уютно.
Полицейский комиссар пощупал батареи отопления.
- Ах, как рано теперь темнеет, - вздохнул он. - Всего четыре часа. Скоро рождество. Слушайте, Ольсен, ведь в кофейнике остался еще глоток кофе! - Он налил кофе в чашку Ольсена. - Поставьте чашку на стол! Устраивайтесь поудобнее, Ольсен! - Он чуть не добавил: "Будьте как дома!", но спохватился. Пока еще Отделение "Д" не было домом для Ольсена.
Ольсен бросил кислый взгляд на холодный кофе.
- А может, лучше выпить бутылочку пива? Как вы думаете, Ольсен? В шкафу как будто есть еще несколько бутылок.
Полицейский комиссар вынул пиво из шкафа.
- Ваше здоровье, Ольсен! И поздравляю! Сердечно поздравляю!
Они выпили пиво прямо из бутылок. Полицейский комиссар отер рукой рот. Затем набил трубку, и Ольсен протянул ему спичку.
- Спасибо, Ольсен, спасибо! - Полицейский комиссар мило улыбнулся. - Да, младший инспектор Хеннингсен говорил, что вы ему нравитесь. Он сказал, что вы были очень расторопны и сообщали ему кое-какие сведения, полезные для поддержания порядка и дисциплины в Главой тюрьме. В таком месте должна быть крепкая дисциплина! Значит, вы рассказывали ему, о чем болтают между собой заключенные?
- Да, - сказал Ольсен.
- И о нарушениях распорядка?
- Да.
- Разумеется, в таком месте часто ведут недозволенные разговоры. Но ведь люди находятся там не по своей воле Любили ли заключенные Хеннингсена?
- Нет.
- Но младший инспектор весьма дельный человек?
- Его прозвали Яблочным убийцей.
- Яблочным убийцей? Какое смешное прозвище! Почему же они его так прозвали?
- Возле Главной тюрьмы растет несколько больших яблонь, ветви одной из них свешиваются над стеной и во двор иногда падают яблоки. Заключенные, выходившие на прогулку, с жадностью бросались на эти зеленые, кислые яблоки. А младший инспектор, увидев упавшее яблоко, топтал его ногами. Это приводило заключенных в ярость, потому они и прозвали его Яблочным убийцей.
- Неужели он действительно топтал яблоки? Разумеется, в тюрьме существует определенная норма питания. Никому не позволено получать сверх нормы. Вы рассказывали младшему инспектору, что его прозвали Яблочным убийцей?
- Да.
- Это ему не понравилось?
- Нет, конечно.
- А другие заключенные? Вы с ними не ссорились? Никто не подозревал, что вы были осведомителем?
- Нет, - улыбнулся Ольсен.
- Вы делали это умело и не давали им повода заподозрить?
Ольсен скромно улыбнулся, но полицейский комиссар подметил в его улыбке некую профессиональную гордость. Надев очки, Хорсенс снова стал листать бумаги.
- Смотрите, Ольсен, оказывается, вы имели дело и с помещиком Скьерн-Свенсеном? Вот ваше донесение. Вы, значит, получали, так сказать, месячный оклад от помещика? Насколько мне помнится, сто пятьдесят крон в месяц?
- Да, только сто пятьдесят.
- Работа была ведь не очень трудная? Помещик хотел лишь получить кое-какие сведения, не так ли?
- Очень даже трудная, черт возьми. Я шпионил за его женой.
- Вы разузнали, зачем она ездила к доктору Риге?
- Я регулярно сообщал помещику сведения. Я работал и у Риге и часто у него бывал.
- Он производил над вами опыты, не так ли? Да, полиции следовало бы поинтересоваться опытами Риге до окончания расследования дела об убийстве. Ведь доктор Риге был у жены помещика в ту ночь. На доктора также пало подозрение, не только на вас, Ольсен. Странный человек этот доктор! И странные дела творятся в его клинике.
- Да, уж действительно.
- Вы, несомненно, видели там ужасные вещи? Итак, вы были частным сыщиком у помещика Скьерн-Свенсена?
- Да, вроде того.
- А также у младшего инспектора Хеннингсена в Главной тюрьме?
- Точно.
- Мы знаем, Ольсен, что вы человек способный. - Полицейский комиссар бросил на Ольсена поверх очков свой добрейший ютландский взгляд. - Способностей у вас не отнимешь! А теперь я подумываю о том, как использовать эти способности в благих целях.
6
- Папа, почему так кричит этот человек?
- Потому что он злится.
- А на кого он злится, папа?
- На Польшу.
- Папа, а кто это "Польша"?
- Это страна, милый Нильс. Она очень далеко.
- А он злится и на нас?
- Очень может быть. Он вообще злой.
- А что он кричит?
- Я не разбираю его слов, когда ты разговариваешь, Нильс. Играй со своей коровкой! - говорит Мартин Ольсен.
-- Это не корова, это автомобиль! - И Нильс катает по полу деревянную с черными пятнами корову, гудит за нее, дает задний ход и переключает скорости.
- Выключи ты это проклятое радио! - попросила Маргрета. - Дети его боятся. А ты все равно не понимаешь, что он говорит.
На руках у нее грудной ребенок. Нильс на полу играет в автомобиль. Две девочки постарше - Роза и Герда - вырезают из старых еженедельных журналов бумажных кукол и платьица для них.
- Перевод дадут после, - говорит Мартин,-И я немножко понимаю.
- Противно слушать! - говорит Маргрета.
Радио надрывается в квартире Ольсена, как и в квартирах всех других датчан. Зловещий голос звучит повсюду. Но страшнее голоса фюрера рев его приверженцев: "Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil!" -орут тысячи людей.
Теплый, светлый вечер. На дороге играют дети. На углу у магазина юноши стоят, опершись на велосипеды, иногда взвизгивают девушки, звенят велосипедные звонки и монеты, бросаемые в автомат. Высоко в небе гудит рейсовый самолет, отсвечивая на солнце серебром. Небо безоблачно. Слышно, как гремят ведра на дворе у Нильса Мадсена, где-то работает насос и надрывно и протяжно воет собака. А из домов на улицу несутся вопли радиоприемников. Адольф Гитлер кричит во всех домах. В последние годы радио часто передает его вопли. И всякий раз они предвещают несчастье.
Мариус Панталонщик открыл у себя окна и включил радиоприемник на полную мощность, чтобы и на улице можно было слышать его фюрера. Сам он языка фюрера не понимает, но покорно сидит с открытым ртом перед радиоприемником и, когда там раздается восхищенный рев, одобрительно что-то бормочет. У Нильса Мадсена слушают радио с не меньшим благоговением. Батракам, присланным ему из опекунского совета, разрешили войти в комнату и послушать воодушевляющие слова. Они ничего не понимают, после работы их клонит ко сну, у них слипаются глаза. С одним из них, Гарри, в прошлом году случилась неприятность: пытаясь уклониться от хозяйского кулака, он неудачно повернул голову, и удар пришелся но носу. Красоты это ему не прибавило, кривой нос придает ему угрюмый вид, но, возможно, и Гарри не останется в стороне, когда придет пора свершения подвигов.