- Все одно надо уйти, - упрямо повторил Андрей.
Метнув на сына недобрый взгляд, Ерофей Кузьмич поднял лопату и одной рукой яростно вонзил ее в землю.
- Вот и все! - сказал он. - И весь разговор!
III
Все свои молодые годы Ерофей Кузьмич батрачил у богачей по ближней округе, а больше всего - у сурового, с медвежьей хваткой, удачливого в любом деле Поликарпа Михайловича Дрягина. У Дрягина было большое для ржевских нещедрых мест хозяйство: пять лошадей, полный сарай мелкого скота, мельница-водянка. Поликарп Михайлович был недобрый, прижимистый хозяин: он платил меньше, чем другие кулаки. Несмотря на это, Ерофей Лопухов каждой весной появлялся у его крыльца.
- Что ты привязался к этой жиле? - спрашивали у Ерофея на деревне. Он ведь каждый грош выжимает!
- Он такой! - весело соглашался Ерофей.
- Что ж ты идешь к нему?
- Уж такая моя планида!
Трудно было батрачить у Дрягина, но Ерофей шел именно к нему и шел не без хитрости: втайне учился у него "пробиваться в жизни". Именно он, Дрягин, всей своей широкой и привольной жизнью зажег в незрелом уме бедного парня мечту о богатстве. Ерофей был умный, красивый и сильный парень - на зависть всей деревне. Он рано узнал это и гордился собой. Смотря на сухого, по-волчьи поджарого Поликарпа Михайловича, Ерофей заносчиво думал: "Чем же я хуже его, что мне жить так выпало? Нет, не из тех мы! Не буду так жить - вот и весь сказ мой!" Мысль о богатстве не давала покоя. Работая у Поликарпа Михайловича, Ерофей все время наблюдал, как тот быстро поднимал свое хозяйство, точно раздувал костер, ловко и весело подбрасывая в него хворост. Ерофей всей душой завидовал хозяину, искренне восхищался каждой его удачей.
- Дрягин-то! - почти с гордостью говорил он на деревне. - Вот ловкач! Лишнюю полосу нынче прихватил! Видали, а? Все богатеет Дрягин-то наш, богатеет!
Поздней осенью, получив расчет, он с досадой, но и с завистливым восхищением рассказывал соседям:
- Вот сучья жила, Дрягин-то! Весной срядились: так и так! А подошел расчет - обжулил. Как ни бился я, ни крутился, смотрю - обжулил! И слова не скажешь! Вокруг пальца обвел! Да так ловко - удивленье одно! О-о, этот умеет жить, Дрягин-то наш! Эх, умеет!
За долгие годы батрачества Ерофей Лопухов кое-как завел лошаденку, коровенку и основал свой двор. Потом женился - и встал на хозяйство, встал с мечтой о богатстве, такой властной, что кружилась голова.
Но тяжелое учение у Дрягина не дало пользы. Ерофей Лопухов работал не покладая рук, пускался на все уловки и хитрости, стараясь раздуть хозяйство. Но нет - ничего не выходило! Казалось, по чьей-то злой воле все ополчилось против него: то волк зарезал стригуна, то градом побило хлеб, то корова погибла, затонув в болоте, то погорел дотла. А тут еще жена родила подряд трех дочерей. А какой от них был толк мужику? На них не давали земли. Их надо было только растить да готовить им приданое. Горько тоскуя о богатой жизни, Ерофей Кузьмич иногда напивался и бушевал в доме.
- Пропади она пропадом, эта распроклятая жизнь! Никакого тебе ходу! Никакой утехи. Да долго ль будет это, а?
Так Ерофей Кузьмич и дожил до революции бедняком. В первый год советской власти ему прирезали земли, дали лошадь, отпустили лесу на постройки. И тогда вновь, да еще с большей силой, поднялась у Ерофея Кузьмича мечта о богатстве.
- Вот это власть! - гремел он на всю Ольховку. - Наша! Одно слово: наша! При этой власти, мужики, жить нам да поживать!
Вскоре у Лопуховых родился Андрей. Ерофей Кузьмич совсем воспрянул духом. Андрей рос тихим и добродушным, но сильным и прилежным к любой работе. Еще мальчуганом он начал браться, и очень ловко, за все хозяйские дела. У Ерофея Кузьмича трепетала от счастья душа: хозяйство быстро крепло, и можно было надеяться, что скоро сбудется заветная мечта.
Но тут начали создаваться колхозы. К удивлению многих, Ерофей Кузьмич, всегдашний бедняк, поднявшийся на ноги только в последнее время, наотрез отказался вступить в колхоз. Он всячески отстаивал, как островок в половодье, любимый мирок своего двора. Прошел год, второй, а он продолжал упорствовать. Наконец Ерофей Кузьмич неожиданно скрылся из деревни - пошел искать счастья на стороне.
Года три он метался по верховьям Волги. Ходили слухи, что он занимался то извозом во Ржеве, то заготовкой корья, то работал на сплаве леса… Ольховцы уже решили было, что своевольный Ерофей Кузьмич совсем отбился от дома и земли. Но вдруг он вернулся в деревню - угрюмый и постаревший от скитаний: его узнали только по светлой нарядной бороде.
Семья давно уже состояла в колхозе, но Ерофей Кузьмич не стал упрекать ее в нарушении его наказа. За время его скитаний Андрей вытянулся, окреп, стал крупным и красивым парнем, какими всегда славился лопуховский род. Его уважали в колхозе за прямой ум, добрый нрав и трудолюбие. Он всегда с большим усердием выполнял любое дело. Все ольховцы уже привыкли считать его хозяином двора. Ерофей Кузьмич подумал, что выросший без него Андрей, пожалуй, не потерпит больше суровой отцовской власти. Но оказалось, что сын, как и прежде, тих, застенчив и добр, многое ему досталось от характера матери.
- Ну как, хозяин? - спросил Ерофей Кузьмич, осматривая в первый раз сына; стесняясь отца, тот стоял у порога с опущенной русой чубатой головой. - Как хозяйствуешь? Как работаешь? Что молчишь?
- Работаю, - несмело ответил Андрей.
Алевтина Васильевна, поглядывая на сына с гордостью, вытащила из шкафчика небольшую серенькую книжицу, в которую записывались трудодни Андрея, и положила перед мужем:
- Вот, гляди! Вот она, его работа!
Пришлось Ерофею Кузьмичу покориться жизни. Вступив в колхоз, он начал работать в нем, всем на удивление, много и старательно: надо было снискать себе у колхозников милость, заслужить их доверие и, пока не сломила старость, наверстать упущенное за годы бесцельных скитаний. И Лопуховы вскоре зажили хорошо, выравнялись со всеми, кто вступил в колхоз раньше.
Началась война. Немецко-фашистские полчища двинулись в глубь страны. Для Ерофея Кузьмича наступила пора тяжелых раздумий. Он стал молчалив и угрюм, особенно после проводов Андрея в армию. Трудно было понять, что он думает о войне. Иногда он, выслушав сводку с фронта, досадливо морщился и махал рукой:
- А-а, дурные головы! Да они что - белены объелись?
Но на другой день, прослушав новую сводку, хмурил лохматые брови и говорил вздыхая:
- Да, всё идут. Уму непостижимо! И что будет?
В начале октября немецко-фашистские войска прорвали Западный фронт на большом участке и быстро двинулись к Москве. К этому времени из Ольховки был угнан на восток весь колхозный скот. Но колхозники не спешили трогаться от родных очагов: надеялись, что враг вот-вот будет остановлен. И вдруг по всем дорогам хлынули наши отступающие войска. Тогда большинство ольховцев бросилось бежать из родной деревни.
Ерофей Кузьмич тоже засобирался было в путь, но когда взялся укладывать добро, от тяжкой боли сжалось его сердце. Разве можно было увезти все добро на одной телеге? За что ни схватись, на что ни взгляни все бросать надо: и разный столярный инструмент, и совсем новые кадки, приготовленные для солений, и улья, и выводки гусей… А наживешь ли вновь все это? Нет, Ерофей Кузьмич знал, как трудно дается в руки это добро. И он внезапно и твердо решил остаться в деревне.
- Нет, не могу! - сказал семье, хватаясь за сердце.
Сколько ни уговаривали его родные, он остался неумолим. Разругавшись со всей семьей, особенно с Марийкой, он кинулся на огород рыть яму, чтобы спрятать в ней свое добро…
IV
Женился Андрей последней весной - незадолго до войны. Для многих его женитьба на Марийке была неожиданной. Да и сам Андрей не сразу поверил в свое счастье.
Все сверстники Андрея росли отчаянными, дерзкими и шумными - от них беспокойно и радостно было в деревне. Тем более приметен был среди них тихий и застенчивый Андрей.
Как и все в Ольховке, девушки уважали Андрея. Но они, как водится, любят шутить над тихими парнями. Шутили они и над Андреем. И чаще всего подбивала их на озорство Марийка Логова - дочь вдовы Макарихи, чернявая красавица, шустрая и голосистая, как зорянка. Она была самой приметной девушкой в Ольховке; казалось, что все ее подруги сговорились полюбовно, да и отдали ей одной большую часть своей красоты да бойкости, и она, одаренная так щедро, жила на удивление всей деревне.
Однажды поручили Андрею сделать будку для сторожа на колхозном огороде. Стояла знойная пора. Под вечер, закончив поливку гряд, к нему завернули девушки из огородной бригады. Первой к будке, в которой стучал топором Андрей, подошла Марийка; на концах ее коромысла качались полные ведра воды.
- Андрей Ерофеич! - позвала она певуче и лукаво.
Андрей выглянул из будки.
- Водицы не желаете?
- Пожалуй, отопью. Духота!
Пока Андрей, свесив чуб, пил из ведра через край, Марийка не спускала озорного взгляда с его запотевшей спины, а только разогнулся он - плеснула на него рукой из другого ведра.
- Опять за баловство! - только и успел сказать Андрей.
По знаку Марийки девушки бросились к нему со всех сторон и, прыгая и визжа, начали обливать его водой. Андрей стоял, не трогаясь с места. Мокрые волосы залепили весь его высокий лоб. Мокрая рубаха обтянула его крутые плечи и широкую грудь. В эти секунды стало особенно заметно, как много держит он в себе спокойной и, должно быть, ласковой силы. Он не обижался на девушек. Он только защищался руками, когда плескали на него водой, и смущенно просил:
- Ну, будет, будет баловать!
- Лей! - командовала Марийка.
- Девки, да будет вам!
Так и пошло с той поры: что ни день, то новые шутки.
Ерофей Кузьмич давно решил женить сына. Все его ровесники уже отгуляли свадьбы. Весь расчет был а Андрею завести семью. В армии ему служить не пришлось: перед призывом заболел, простыв на сплаве леса, получил отсрочку, да так и остался в колхозе. Но Андрей почему-то не торопился с женитьбой. Это раздражало Ерофея Кузьмича. Жизнь в колхозе шла на лад, и он по-хозяйски рассуждал: лишние руки в доме - лишнее богатство.
Но прошло лето, настала зима - пора свадеб, а сын так и не заводил разговора о женитьбе. На провесне Андрею исполнилось двадцать три года, и тут Ерофеи Кузьмич потерял терпение. Через неделю после именин он строго и решительно заявил сыну:
- Ну, Андрей, будет канитель вести! Слышишь?
- О чем это, тять?
- Еще спрашивает? Хэ! - возмутился Ерофей Кузьмич. - Женись! И весь разговор тебе!
Андрей набивал патроны - готовился к охоте на глухарей. Ответил не скоро и угрюмо:
- Погожу.
- Чего ж годить? - зашумел отец. - Ну, скажи: чего? Мать вон с ног сбилась одна! По всему дому - неуправка!
- Погожу еще.
- Тьфу! Вот наказанье мое, господи!
Сколько ни бился Ерофей Кузьмич, сын не давал согласия на женитьбу. Наконец старик понял, что тратит время зря, и решил действовать по законам старины. Как раз той порой мимо двора шел дед Силантий. Ерофей Кузьмич зазвал его в дом, озабоченно сказал:
- Важнеющее дело, дед! Нетерпящее! Девку надо высватать. Сможешь, дед? Не отвык?
Дед Силантий попридержал трясучую голову, с трудом уставил на Ерофея Кузьмича поблекшие от старости глаза.
- Девку? Сватать? Что ты, Ерофей! Засмеет же весь колхоз!
- Какой тут смех, дед? До смеху ли? Чего тут такого - сходить, к примеру, потолковать с людьми? Ты же можешь это?
- Хо, сватать! - Дед дрожал от смеха. - А сам он что ж?
- Ой, дед! - досадливо поморщился Ерофей Кузьмич. - Где ему самому жениться, что ты, господь с тобой!
- Это верно, по нонешним временам смирный у тебя парень, - согласился дед. - Такой зря не замутит воды. Да оно ведь правду сказывают: кто силен, тот драчлив не бывает. Добрый парень!
Ерофей Кузьмич только с досадой махнул на это рукой - и опять к сыну:
- Ну, сказывай, куда идти?
- Не смеши ты народ, - загремев гильзами, отозвался Андрей.
- Смех - не дым: глаза не ест! Сказывай, ну?
- Ничего не скажу…
- Ты не упрямствуй, Андрейка! - пригрозил дед Силантий, внезапно решив еще раз показать себя в забытой профессии. - А то пойду да сосватаю Феню-дурочку! Вот будешь знать!
Андрей и сам давно уже подумывал о женитьбе. Но его сердцу была мила только одна девушка - Марийка Логова. После случая на огороде она всегда стояла перед глазами, как живая, и Андрей втайне немало страдал от своей любви к ней… Но пока он побаивался и думать о женитьбе на Марийке.
- Вот привязались! - сказал Андрей, когда и дед Силантий вдруг решил поддерживать отца. - То один чудил, а теперь двое… Ну, будет, будет! - И внезапно добавил: - Сам женюсь!
- Сам? - переспросил отец. - А на ком?
- Найду получше Фени-дурочки…
- А все же, к примеру?
- На Марийке Логовой.
Несколько секунд Ерофей Кузьмич недоверчиво осматривал сына, потом с раздражением спросил:
- Ты что же… не спятил ли?
- А что?
- Дурак! Чистый дурак! - на весь дом зашумел Ерофей Кузьмич. Первеющая девка в колхозе! Что умом, что красой - всем взяла! И роду хорошего… Да чего там, первый сорт девка!
- Такую и надо.
- Да разве ж она за тебя пойдет? Ты подумал умом? Хэ! Вот удумал! Гляди на него! Ей-бо, очумел! Да мало ли она над тобой насмехалась? Еще мало?
- Нет, не пойдет, - подтвердил и дед Силантий.
Но Андрей, всегда сговорчивый, на этот раз решительно заявил, что женится только на Марийке Логовой, и пообещал как можно скорее поговорить с ней. Поругиваясь, отец согласился обождать со своей затеей.
Вечером Андрей увидел Марийку на гулянке. "Ну, будь что будет, подумал он, весь пылая. - Сегодня же поговорю!" Но Марийка, заметив, что он присел в сторонке, сразу повела черными глазами - заговорила с подругами, и Андрей, поняв, что она вновь затевает над ним озорство, смутился и тут же отказался от своей дерзкой мысли.
Свесив над гармонью чуб, гармонист рванул ее для запевок. Марийка выскочила вперед, встала подбоченясь и, пока гармонист пересчитывал белые клавиши, медленным и хитреньким взглядом осмотрела подруг, а потом, тряхнув косой, запела:
Ой ты, сердце ретивое,
Ой да тише, тише ты!
Мой миленочек пришел,
Он в рубашке вышитой!
По другую сторону гармониста стала Софья Веселова. Приложив руку к груди, она взглянула на Марийку и с притворной озабоченностью выговорила грудным голосом:
Раскудрявая береза,
Ветру нет - она шумит.
Ой, подружка дорогая,
На тебя он не глядит!
Андрей понял, что девушки затевают о нем шутливый разговор, и, улучив момент, скрылся с гулянки.
Отец встретил его вопросом на пороге:
- Ну как?
- Сказала, что подумает, - хмуро ответил Андрей.
Андрей надеялся, что отец, занятый подготовкой колхозной сбруи к весне, скоро забудет о его женитьбе. Но отец твердо решил довести дело до конца. Почти каждое утро он спрашивал Андрея о том, как подвигается сватовство. Через неделю Андрей не мог придумать новой отговорки и заявил отцу:
- Отказала. Наотрез.
- Как отказала?! - взъерошился Ерофей Кузьмич: за неделю, часто думая о Марийке, он как-то незаметно и невольно привык к мысли, что она должна быть и будет в доме снохой.
- Бот так и отказала…
- Э-э, чадо горькое!
Перед вечером Ерофей Кузьмич встретил Марийку на колхозном дворе и, не выдержав, заговорил шумливо:
- Значит, нашим родом брезгуешь? Кого же тебе надо еще? Из районного начальства, да? С портфелем? Нет, девка, гляди, не прогадай! Мы тоже не лыком шиты, вот что я тебе скажу! О нем вон в газете писано. Ишь ты, как возомнила!
- Ерофей Кузьмич! - опешила Марийка. - Да что с вами? О чем это вы?
- Опять тебе толкуй! Целую неделю толковали! А только я напрямик скажу: кинешься за тем, кто с портфелем, да потом сама век каяться будешь! Вот как выйдет, запомни мое слово! Ишь ты, возомнила!
Сразу после разговора с Ерофеем Кузьмичом Марийка будто случайно зашла в клуб, где Андрей ремонтировал сцену. Увидев ее, Андрей едва удержал в руках рубанок, - всем сердцем почувствовал, что сейчас должно случиться что-то очень важное в его жизни.
А через несколько минут они сидели на свежих досках, пахнущих серой, и Андрей, держа Марийку за руку, сказал ей:
- Ну, раз ты согласна, до гробовой доски я буду верный тебе… - Он покачал головой, словно ему было тошно и тяжко от счастья, и Марийка с удивлением заметила, как влажно заблестели его глаза. - Вся жизнь моя будет только с тобой…
Вскоре состоялась их свадьба.
V
Не скрывая своего счастья, Марийка суматошно и весело хлопотала в доме. Радость встречи с Андреем на время заглушила все ее тревоги. Она всегда жила только так: если радовалась, то шумно, всем на зависть; если горевала - всем за нее было страшно. С первой же минуты, только увидев Андрея, она всей душой почувствовала, как ей легко и приятно быть около него. Теперь ей особенно стало ясно, как недоставало ей Андрея и как без него все лето в ее душе было пусто и неуютно, словно в покинутом птицами гнезде.
…Лозневого, как знатного гостя, угощали в горнице. Все остальные ужинали на кухне. Марийке несколько раз приходилось отрываться, чтобы угощать комбата. Это раздражало ее. Ни одной секунды она не хотела быть без Андрея, ни одной! При нем она была так счастлива, что не думала ни о чем - даже о том, что завтра утром кончится это счастье.
После ужина Марийка отозвала Андрея в сторонку, спросила, кивая на дверь горницы:
- Зачем ты этого-то привел?
- Комбата? А что?
- Не нравится он мне.
- Ну что ты, он хороший комбат!
- Хорош! Смотрит на меня, как кот на масло! - гневно сказала Марийка. - Ух, эти мужики! Выколоть бы всем гляделки! - И резко оборвала разговор, подчеркнув этим, как он неприятен ей. - Баньку истопить тебе?
- О, хорошо бы! - обрадовался Андрей.
- Я сейчас!
Марийка бросилась было в сени, но задержалась у порога и, поманив Андрея к себе, зашептала, касаясь рукой его груди:
- Пойдешь помогать, а? Пойдем!
Баня стояла за огородом, в овраге, заросшем орешником, березнячком и крушиной. Здесь, в затишке, прячась от осени, еще держалась зелень.
Вечерело. Во многих местах на темно-багровом западе поднимались, завиваясь в спирали, черные дымы. Дальние урочища, как крепости с тысячами древних башен без огней, с куполами, тускло отливающими золотом, тонули в вечерних сумерках. А в Ольховке, на взгорье, было еще совсем светло и нарядно: и березы, и кустарники на склонах, и крыши домов, и стекла окон все было в багрянце. И на светлом небе без дела висела большая луна из латуни, - так и хотелось, глядя на нее, взять палку и попробовать - хорошо ли звенит?
Готовя баню. Марийка заставляла Андрея быть около себя неотлучно. Здесь она тоже делала все необычайно хлопотливо, с какой-то немного нервной быстротой. И разговаривала она быстро, то расспрашивая Андрея о службе, то рассказывая ему, как скучала о нем, то сообщая деревенские новости. Когда под каменкой, потрескивая, запылали дрова, она слегка прижалась плечом к Андрею, сказала:
- Вот так и у меня сейчас в душе: весело горит, потрескивает… Слышишь, что говорю? Иным людям, пожалуй, на всю жизнь не дается столько счастья, сколько у меня сейчас. А у тебя?