- Куда?
- Посмотрю. Не беспокойся, я тебе дам знать, где буду, даже если меня поймают. Думаю отправиться в горы, на лесозаготовки. Один попутчик в поезде подсказал мне, куда надо идти. Там будто очень нужны рабочие руки и поэтому не очень интересуются, кто приходит работать. Может, мне повезет и меня не найдут.
Трое суток он прятался дома, а на четвертые ночью ушел. Ехал сначала на товарном, потом на пассажирском до Брашова. На следующий день во время облавы на вокзале в Сибиу его схватили и под конвоем отправили на призывной пункт. Злой и свирепый майор избил Панаита хлыстом по лицу и приказал отдать беглеца под суд военного трибунала. Особенно он был взбешен из-за имущества, которое Панаит вернул на склад.
- Значит, так, предатель! Не только дезертируешь, но и издеваешься над нами! Оставляешь по списку оружие и экипировку!
- Нет, да простит мне бог мои прегрешения, я и не думал издеваться. Я считал, что если я дезертирую с оружием и казенным имуществом и меня схватят, то наказание будет строже.
- Хватит, бандит. Знай, ты так легко не отделаешься. В трибунале не любят шутить!
Старшина роты, отчитав его на чем свет стоит, открыто предложил:
- Эй ты, хочешь избежать трибунала? Я могу помочь. Гони две косых, и ты спасен. Порядок?
- Откуда мне взять две косых, господин старшина?
- Ну одну!
- Нет у меня и одной, господин старшина.
- Тогда сгниешь на каторге, голь перекатная.
Тюрьма при военном трибунале была забита арестованными. Хотя заседания трибунала проходили с утра до вечера и суд был чистой формальностью, некоторые из арестованных ожидали своей очереди месяцами. Панаит Хуштой даже и представить себе не мог, что стольких людей привлекают к суду за дезертирство. Некоторым удалось бежать с фронта и добраться до дому, где они были пойманы и отданы под трибунал. Но большинство других дезертировали, как и он, с призывного пункта или вовсе не явились туда.
- Нас много таких, браток! - сообщил ему капрал-артиллерист, который ожидал суда уже три недели. - И потому, что нас много, не считая уж тех, кого еще не успели схватить, наказания стали строже. Скажи спасибо, если отделаешься пятью годами. Мне, например, меньше десяти не дадут.
- А почему ты думаешь, что тебе столько дадут? Что ты такое натворил, господин капрал?
Артиллерист рассмеялся, будто его очень забавляло то, что он сделал.
- Я, браток, человек горячий. Не терплю, чтобы меня кто-нибудь бил, пусть он хоть генералом будет. А тут какой-то недоносок лейтенант! Знаешь, как было дело? Наш полк грузился для отправки на фронт. Орудия, зарядные ящики, лошади - одним словом, все хозяйство. Мы грузились целый день и целую ночь. К утру все было готово, ожидали только паровоза. И тут командиру батареи вдруг показалось, что мы поставили на платформе одно орудие очень близко к другому, ну он и набросился на меня с руганью. Лейтенант был маленького росточка, хилый. Кажется, одним щелчком с ног можно сбить.
Но злой, другого такого во всем полку не сыщешь, В нашем полку собрались, наверное, самые злые офицеры изо всей армии.
"Ладно, господин лейтенант, - попытался я успокоить его. - Ничего не произойдет с пушками. На фронте за ними некогда будет ухаживать. Говорят, что русские здорово умеют нащупывать наши пушки и разбивать их вдребезги". "Чего болтаешь?" - заорал лейтенант и впрыгнул в вагон за мной. "Говорю то, что слышал, господин лейтенант". - "И это командир орудия так разговаривает?" И он влепил мне пощечину, так что у меня в глазах позеленело. Такой тщедушный, а рука как свинцовая. Тогда, браток, и я не стерпел. Дал ему под зад, так что он вылетел из вагона головой вниз.
Как дал, тут же спохватился. Поостыл чуть, и мозги сразу просветлели. Понял, что меня ожидает. Не раздумывая долго, я выпрыгнул из вагона и, пока лейтенант не пришел в себя, нырнул в кукурузу по другую сторону железнодорожного полотна. И так шел и шел по кукурузе, пока не запутал следы. Не думай, что я сожалел о том, что сделал. Совсем наоборот. Ей-богу! И не потому, что отвел душу, а потому, что хоть на какое-то время избавился от фронта.
В течение года мне удавалось скрываться. В конце концов меня все же схватили. Ну ничего. Десять лет дадут, пятнадцать? Пусть дают! Ведь война не продлится столько. А там увидим.
Панаита Хуштой приговорили не к пяти, как предполагал артиллерист, а к восьми годам тюрьмы. Он прошел через все тюрьмы, от Вэкэрешти и до Аюда, и везде встречал коммунистов. Однако только в Карансебеше ему довелось познакомиться с ними поближе. Некоторых он встретил и в тюрьме при военном трибунале. Тогда его удивила их молодость и особенно тот факт, что они, рабочие, бедняки, осмелились пойти против тех, у кого в руках и власть и богатство. Потом, узнав, что их приговорили ко многим годам тюрьмы, он сказал себе:
"Если их на столько лет бросили в тюрьму, значит, бояре боятся их. Но почему эти господа, которые могут стрелять и вешать направо и налево, боятся обездоленных людей? Это мне непонятно, и я должен разобраться во всем этом".
Панаит Хуштой начал приглядываться к ним, пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос. Вес лучше узнавая их, он убеждался, что бояре действительно боятся рабочих. Почему они боятся, он не мог объяснить, так же, как не мог понять и источников, питающих ту смелость, с которой они бесстрашно бросали вызов сильным мира сего.
Ответ на этот вопрос он получил только в тюрьме Карансебеша, когда сблизился с коммунистом Стамате Буне.
В тюрьме Карансебеша Панаита Хуштой направили работать в мастерскую по полировке мебели, и он оказался вместе со Стамате Буне, молодым парней лет двадцати трех, хромавшим на левую ногу. Панаит Хуштой думал сначала, что ои инвалид воины, и только позже узнал, что хромота Буне - следствие избиений, которым тот подвергся в застенках сигуранцы.
С первых же дней Стамате Буне очень хорошо отнесся к Панаиту. Он помог ему освоить профессию, с виду простую, но требующую много терпения и аккуратности. Тогда он был еще очень застенчив по натуре. Но доброжелательность Буне - "политика", как Хуштой про себя начал его называть, - помогла ему преодолеть свою стеснительность. Как-то он спросил Буне:
- Ты не рассердишься, если я тебя спрошу кое о чем?
- Почему же это я рассержусь? Спрашивай! Если смогу, отвечу.
- Знаешь, с некоторого времени я все пытаюсь, но не могу разобраться в вас, коммунистах.
- А-а!.. И в чем же ты не можешь разобраться?
- У тебя какая специальность была, пока тебя не посадили?
- Работал в Гривицких мастерских. Я - котельщик.
- Молотобоец, значит!
- Вроде того.
- А я - пахарь. Значит, и ты, и я не из тех, кого бояре приглашали к богатому столу. Но если так обстоят дела, почему же я не могу схватиться с ними за справедливость, как это сделал ты? Почему у тебя и других таких, как ты, хватило храбрости, а у меня нет? Вот объясни мне это. А еще объясни, почему господа так боятся вас? По-видимому, вы сильнее их. Но в чем ваша сила?
Стамате Буне улыбнулся, а потом начал объяснять: сначала в общих чертах и в той мере, в какой считал доступным пониманию Панаита, потом все больше и больше, и так день за днем. Через месяц Панант Хуштой воскликнул радостно:
- Смотри-ка, все нанизывается, как бусинки на ниточку! Видишь ли, я много раз спрашивал себя, почему это мир поставлен будто с ног на голову, но все не мог найти ответа. А теперь, после того как ты рассказал мне, могу сказать, что я тоже коммунист. Ей-богу!
Ночью, размышляя над рассказами Стамате Буне, Хуштой вспомнил об инвалиде Константине Негрилу из их села и о том, что слышал о нем от односельчан.
"Наверняка в госпиталях, где Негрилу валялся месяцами, он познакомился с коммунистами и стал на их сторону", - к такому выводу пришел Панаит Хуштой.
* * *
На фронте в Молдавии положение германской армии и румынских войск изо дня в день становилось все хуже. Потери в боевой технике и людях росли с каждым днем. Потребность в пополнениях была столь острой, что начали забирать и посылать на передовую даже заключенных из тюрем. Не проходило и дня, чтобы на перекличке старший надзиратель не спрашивал:
- Эй, кто из вас хочет реабилитировать себя? Кто хочет снова стать человеком?
И записывались уголовники, преступники, воры, мошенники - одним словом, отбросы общества. Сначала их посылали в специально созданный учебный центр в Сэрате. Оттуда после элементарной подготовки их посылали на фронт в так называемые "жертвенные батальоны", Часть из этих батальонов находилась под непосредственным командованием гитлеровцев, которые использовали их там, где обстановка была самой тяжелой и опасность наибольшей, поэтому от батальонов вскоре ничего не оставалось. Но это не имело никакого значения, так как из Сэрате на фронт выступали все новые и новые батальоны, а из тюрем в учебный центр прибывали все новые и новые арестанты.
Панаита Хуштой, которого к тому времени перевели из тюрьмы в Карансебеше в Аюдскую тюрьму, не раз спрашивали, не желает ли он реабилитировать себя.
- Нет, господин старший надзиратель!
- А почему? Подумай хорошенько! Ты участвуешь в атаке, проявляешь храбрость - и готово: ты реабилитирован. А если, например, ты уничтожишь танк, тебя наградят, да еще к тому же дадут месячный отпуск. Плохо ли? Поедешь домой, увидишься с женой… Разве лучше валяться здесь, в тюрьме? Или ты боишься смерти? Будто все, кто уходят на фронт, погибают. А что, разве здесь ты застрахован от смерти? Нападет на тебя понос или еще какая-нибудь там болезнь прицепится - и готов!
- Нет, господин старший надзиратель, не нужна мне такая реабилитация. Даже если меня держали бы здесь не восемь, а все восемнадцать лет, а то и всю жизнь, на фронт по своей воле я все равно не пошел бы.
- Так, значит?
- Так, господин старший надзиратель!
- А почему?
- Потому что я не скотина, чтобы меня гнали на бойню. Эта война нужна боярам. Но сами-то они отсиживаются здесь, подальше от фронта, а нас, дураков, посылают умирать за них, благо нас много.
- Что ты городишь? Значит, ты такой умник, что тебе сподручней сидеть в тюрьме?
- Да! Кто поумнее, говорят: лучше в тюрьме, чем на фронте. Потому что они знают, что произойдет завтра.
- Ну и много таких?
- Ладно, ты сам знаешь, господин старший надзиратель.
- Ты имеешь в виду коммунистов, да?
- Да.
- Вот засажу тебя на недельку в карцер, тогда посмотрим, что ты скажешь…
До того как Папаит Хуштой помимо своей воли попал на фронт, он не раз побывал в карцере за нарушения тюремной дисциплины.
На фронт его направили уже тогда, когда советские войска вышли на линию Яссы, Кишинев. Его взяли из тюрьмы и послали прямо на фронт в Молдавию. И поскольку он попал на фронт из тюрьмы, где отбывал восьмилетнее заключение за дезертирство, его передали под команду Думитру Здрели.
О сержанте Здреле командир полка часто говаривал и офицерской столовой, когда ему докладывали о том или ином поступке сержанта:
- Если хотя бы половина нашей армии состояла из таких солдат, как Здреля, положение на фронте было бы другим.
Сержант Здреля, родом из Галаца, до армии работал мясником. Этому ремеслу он научился от своего отца Никуцы Здрели, хозяина самых больших и современных скотобоен в городе. Впрочем, Никуда Здреля мог похвастаться не только своими скотобойнями. Он владел домами на целой улице в Галаце, образцовой во всем уезде фермой. Никто из других мясников не имел таких крупных сумм в двух самых надежных банках. Обладая таким богатством, он без труда добился, чтобы его единственный сын был мобилизован не на фронт, а на работу в тылу. Но к величайшему удивлению и отчаянию отца, сын записался добровольцем на фронт.
На все просьбы и угрозы отца у легионера Думитру был один ответ:
- Ты, отец, меня не брани, а ты, мать, не причитай понапрасну, потому что вы меня все равно не уговорите. Я уезжаю на фронт, и точка! Мне нравится война. А раз нравится, значит, поеду.
* * *
- Эй, ты слышал обо мне? - спросил Панаита сержант Здреля по дороге на передовую.
- Нет, господин сержант!
- Как, не слышал о сержанте Здреле? - удивился тот. Они шли по ходу сообщения, и в тишине ночи его голос звучал резко и громко.
- Нет, господин сержант, я не слышал о вас. Там, где я был, я не мог слышать.
- Уж я-то знаю, откуда ты прибыл. Так что берегись! Это я тебе говорю: берегись. Знай, что в церковь я не хожу…
Но Панаит Хуштой не испугался угроз. Не испугался и тогда, когда от других узнал, что за человек этот Здреля. Панаит уже принял решение: каким бы зверем ни оказался Здреля, не отступать от своего.
"При первой же возможности я перейду к товарищам, к русским", - твердо решил он.
Над позициями царила ночь. Впереди было тихо. Где-то позади слышался скрип повозок, которые отвезли ужин на передовую и теперь возвращались в тыл.
- Ты заряжающий номер один у пулемета, - уточнил сержант. - Понятно?
- Понятно!
- Хорошо. Теперь до утра отдыхай.
Здреля вышел из окопа и улегся прямо на траву, как он делал всегда. Он не боялся, что его может настигнуть осколок. За годы воины он не раз бывал на волосок от смерти и в конце концов уверовал, что нет еще такой пули или снаряда, которые достали бы его.
Панаит выглянул поверх бруствера. Как раз между позициями двух армий протекала река Молдова. Между тем повозки удалились, и скрипа немазаных колес уже не стало слышно. Ночь была теплая, тихая. Только неподалеку от него громко храпел кто-то из солдат.
- Умаялся, бедняга, - посочувствовал Панаит, опускаясь на дно окопа.
Утром, когда начало светать, над рекой стелился легкий туман.
- А где их линия? - спросил он одного из солдат.
- Там!
"Там" было совсем не близко: сначала река, потом минные поля. Да, совсем не легко было добраться "туда", особенно ему, еще не освоившемуся с фронтовыми порядками.
"Может, найду себе товарища среди "старичков". Они знают, где проходят минные поля и где мы могли бы проскользнуть, чтобы нас не засекли свои", - подумал он, исподтишка разглядывая солдата, который только что проснулся и зевал так, что трещали скулы.
Его надежды оправдались. Через неделю он уже нашел не одного, а троих солдат из своего отделения, которые были готовы попытаться перейти через линию фронта, к русским. Впрочем, не было почти ни одной ночи, чтобы в их или в другом каком-нибудь полку по крайней мере одни человек не перешел линию фронта. Беглецов нередко ловили и отдавали под суд. Но несмотря на наказания, которые ожидали схваченных при попытке перейти через линию фронта - а всем им грозила смертная казнь, - каждую ночь совершались все новые и новые, нередко удачные, попытки к бегству.
Для Панаша Хуштой и его товарищей риск при попытке пересечь линию фронта был еще больше. Дело в том, что их командир отделения, сержант Здреля, будто предчувствовал что-то и всегда был начеку. Он и раньше спал очень чутко, но теперь при малейшем шуме вскакивал на ноги. Большую часть ночи он не спускал глаз со своих людей, а спал днем, когда солдатам не было никакой возможности убежать.
- Смотрите у меня! - говорил он солдатам из своего отделения. - Не дай бог, кто-нибудь из вас попытается перейти туда! Вы опозорите меня перед начальством. Я собственноручно расправлюсь с негодяем. Особенно тебя, Хуштой, предупреждаю!
- Да никто и не собирается бежать! - успокаивали его солдаты.
Но Панаш и остальные трое, с которыми он сговорился, были полны решимости осуществить свой план. Ожидали только удобного случая. Наконец такой случай подвернулся. Время близилось к полуночи, когда за сержантом Здрелей пришел связной.
- Господин сержант, срочно явитесь к господину капитану.
- Зачем он меня вызывает?
- Не знаю!
Оказалось, его вызвали, чтобы послать за "языком".
Штаб дивизии в течение последних недель не раз приказывал захватить пленного, но приказ оставался невыполненным. Все предпринятые на их участке попытки заканчивались неудачей.
Но вот командир полка вспомнил о Здреле.
- Мой Здреля один достанет пленного, - похвастался он перед начальником разведотдела дивизии.
- Ну и пошли его.
Именно поэтому командир роты и послал связного за сержантом Здрелей.
Уходя, сержант передал отделение своему помощнику капралу, который ходил за ним по пятам как тень. Капрал находился на фронте уже два года. Он прибыл из полка, разгромленного русскими во время окружения, но никому об этом не рассказывал. Прежде чем попасть в отделение Здрели, он побывал в учебном центре в Сэрате, воевал в штрафном батальоне под командой гитлеровцев, чудом остался в живых, получив тяжелое ранение. Многие месяцы он провалялся в немецких госпиталях и после излечения оказался в полку, в отделении Здрели.
Солдаты ненавидели его так же, как и сержанта, и одинаково боялись их обоих. Поэтому после ухода сержанта Панаит Хуштой и его товарищи вовсе не почувствовали облегчения.
- С этим разбойником не легче, чем с тем, - сказал Стэника Стан, один из тех, кто готовился к побегу.
- Так оно и есть! - подтвердил другой.
И несмотря на опасения, они все чувствовали, что благоприятный момент наступил.
Заступив вместо Здрели командовать отделением, капрал Карымбу отправился доложить об этом командиру взвода.