Рыжеволосая девушка в чересчур большом мужском жакете засунула обе руки в карманы своих лыжных брюк. В полутемном подъезде она выглядела совсем юной. Бианки, войдя в подъезд, сразу же заинтересовался ею, но она, казалось, не замечала этого. Девушка подхватила на руки младшего из Гигерихов и скрылась в темноте лестничной клетки.
Когда стемнело, мы отважились пуститься в обратный путь, предупредив об этом наших ребят в лесочке ракетами. Теперь проезжая часть дороги сплошь была усеяна глубокими воронками.
- Поехали! - приказал Фридмен, но только мы выбрались из спасительной тени домов, как раздался треск пулемета: где-то бдительно дежурил немецкий расчет.
Удар бросил машину в сторону, все трое стукнулись касками о потолок кабины, но Бианки не выпустил руль. Вскоре мы очутились на опушке леса.
- Доложите о своем возвращении в штаб, - проворчал лейтенант, который не пропускал нас утром. - Три часа назад я передал, что с сегодняшнего дня три пайка у них будут лишние…
По пути в Люксембург мы молча курили, осмысливая свою "прогулку".
- Лепене, Лепене, - проговорил Фридмен.
"Какая дрянь, - подумал я. - Только что сбежали нацисты, а такие, как Лепене, уже командуют. Остальные же настолько привыкли, чтоб ими кто-то командовал… Нас они называют освободителями…" И тут же вспомнил лозунг Эйзенхауэра: "Мы идем как завоеватели!"
Фридмен ухмыльнулся:
- Такие типы, как Лепене, нам будут очень нужны.
Я посмотрел на капитана. Там, в Буртшейде, мне нравилось его хладнокровие. Сейчас же я почему-то вспомнил, что его отец, влиятельный журналист, пользовался в Штатах дурной славой.
- Не смотрите так на меня, сержант. Я, конечно, согласен с вами в оценке характера этого Лепене. Но, во-первых, он в течение пяти минут выдал двух человек: у тощей нацистки брат - крупный партийный бонза, а малютка в мужском жакете не состоит на учете в полиции. Эти сведения будут на вес золота, когда мы займем Аахен. Кроме того, это солидный делец! Заметили, какие стрелки на брюках? Уже целую неделю мы держим этот проклятый квартал под обстрелом, а у этого пройдохи стрелки на брюках! В-третьих, у него тонкий политический нюх. Он хорошо знает, с какой стороны намазан хлеб маслом. Это же верный кандидат в бургомистры! Если его надлежащим образом поддержать, всю эту банду он будет держать в узде.
Потом пошли часовые, телефонные провода, черный кофе с теплыми кукурузными пирожками у черных, как смоль, механиков из Алабамы; покачивающийся понтонный мост; десятиметровой ширины воронка, которой вчера вечером на этом месте не было.
Бианки снова запел, видно для того, чтобы не заснуть. Повернувшись к нам, он проговорил:
- А эта малютка с веснушками… недурна, а?
- Следите лучше за дорогой, капрал! - заметил ему Фридмен и, немного помолчав, добавил: - Я глубоко убежден: у Гитлера секретное оружие номер три - девушки!…
Репортаж Фридмена из немецкого "тыла" произвел настоящую сенсацию. Капитан отлично смонтировал материал, в нужные места вставил шум боя (привезенный из Америки в готовом виде!), написал новый текст, который наговорили немецкие дикторы люксембургского радио. Но в эфир репортаж не попал. За ночь генеральная линия пропаганды командования двенадцатой группы армий, в подчинении которой находилась радиостанция, изменилась.
"Пусть себе бегут! - таков был новый лозунг. - Это увеличивает панику на дорогах и затрудняет передвижение немецких войск!"
Фридмену был нанесен сокрушительный удар. В качестве подачки ему дали трехдневный отпуск в Париж. Отутюжив свою форму, он уехал.
Новый наставник "Анни"
На следующее утро, когда я, еще заспанный, спустился в зал, Шонесси сидел у камина с каким-то английским офицером. Майор подозвал меня.
Англичанин был худ и невзрачен: редкие русые волосы зачесаны поперек высокого черепа, на остром орлином носу торчали очки в желтой роговой оправе. Судя по знакам различия, англичанин был капитаном второго ранга Королевского военно-морского флота, но здоровался он явно не по-военному - вялым рукопожатием.
Шонесси представил меня как "нашего писателя". Англичанина звали Мак Каллен. Раскуривая трубку, он внимательно рассматривал "писателя" через облачко дыма.
Запах табака раздразнил меня, и я непроизвольно достал трубку из нагрудного кармана. Англичанин тотчас же предложил мне свою табакерку.
- Капитан второго ранга Мак Каллен - сотрудник солдатской радиовещательной станции "Кале", - отрекомендовал Шонесси. - Он будет учить нас, как надо вещать на немцев. Вам следует держаться к нему поближе, сержант… Сержант Градец, - Шонесси произнес мою фамилию как "Грейдес", - побывал вчера в тылу у немцев.
Англичанин испытующе посмотрел на меня:
- Это интересно. Вы там с кем-нибудь разговаривали?
Я рассказывал довольно подробно, потому что моя информация предназначалась и для Шонесси. Майор же время от времени вставлял от себя в мой рассказ соответствующие реплики, стараясь в нужном свете представить свой штаб союзному офицеру. Конечно, на первый план Шонесси выдвигал себя в качестве, так сказать, выборного предводителя смельчаков, которые шли за ним в огонь и воду. Выглядело это примерно так: "Мои ребята нередко совершают подобные прогулки, иначе ведь нельзя…" Или еще хвастливее: "Знаете, всякий раз, когда мы возвращаемся с подобного дела…"
Я обрисовал господина Лепене.
Мак Каллен улыбнулся:
- Да, немцы таковы. Деловиты, реалистичны. Когда ваши войска войдут в Аахен, он наверняка пригодится. Дальше?…
В это время пришел Алессандро Блюм, вспотевший и раздраженный. Он всегда волновался, когда у нас бывали гости. Офицеры встали.
Когда я после завтрака поднимался по лестнице наверх, кто-то окликнул меня по-немецки. Я удивленно посмотрел вниз, в зал. У нас не принято было разговаривать по-немецки при всех. Это был англичанин.
- Послушайте, Петр! Если вы ничем не заняты, не хотите ли выпить чашку кофе в зимнем саду?…
Англичанин безупречно говорил по-немецки. Правда, слишком тщательно чеканил слова, но без характерного англосаксонского акцента. Жизнь на улице Брассер была полна неожиданностей!
- В течение многих лет я жил в Германии, - рассказывал он, наливая двойную порцию бренди в свою чашку с кофе. - В Гейдельберге до сорок первого года. В красивом, обвитом плющом домике на косогоре у замка. Хозяйкой была вдова пастора. Ее сын служил на Западном фронте.
От удивления я разинул рот. До 1941-го! В центре Германии спустя два года после начала войны в доме вдовы пастора - англичанин!
Впрочем, его доверчивость имела свою цель: он и от меня ждал подобного откровения. Я рассказал ему о Праге, об академии художеств, о выставках, о жизни нашего "Клуба мужчин". Упомянул о художниках, чьи произведения особенно ценил. Неожиданно англичанин прервал меня:
- А как вы представляете себе нашу радиостанцию? Я имею в виду - ее профиль.
Я признался, что ее окончательные задачи мне не совсем ясны. Непонятно, например, почему радиостанция не может действовать от имени немецких генералов, которые участвовали в заговоре 20 июля и теперь находятся в оппозиции? Это легко объясняло бы осведомленность радиостанции в вопросах боевых действий на фронтах. Да кроме того, это деморализующе подействовало бы на солдат и офицеров вермахта…
Англичанин покачал головой:
- Все это чепуха! Гитлеровские генералы, создающие радиовещательную станцию против Гитлера! Они ведь патриоты, сержант Градец, прежде всего - патриоты! Покушение на фюрера было задумано больше как алиби, которое имело целью подсказать, кому же, собственно, следует после победы доверить Германию, не так ли? Видимо, в первую очередь - все тем же военным, которые якобы не слишком рьяно выступали за нацизм. Если бы наша радиостанция действовала от их имени, то этим мы только скомпрометировали бы и себя, и этих генералов в глазах немцев. Не будем обольщаться: от предателей немцы ничего бы не захотели слышать…
Я задумался. Что надо этому человеку? Сам он работал на секретном передатчике, а нас почему-то отговаривает от этого. Ведь он сюда прибыл, чтобы помочь нам!
Стекла очков капитана блестели сквозь облачко голубого дыма.
- Нет, - продолжал он. - Это все сказки об индейцах. Смысл существования солдатского передатчика - отнюдь не в маскировке под немецкую радиовещательную станцию. То, что он не немецкий, легко догадается каждый. Весь смысл - в хорошей осведомленности! Чтобы нас слушали и думали: откуда эти пройдохи берут информацию? Наслушавшись наших передач, немец начнет не доверять своему соседу. Усилятся меры безопасности, под подозрение попадут ответственные лица, за ними установят наблюдение. В итоге некоторых отстранят от дел и пошлют на фронт. Одним словом, в аппарате наступит дезорганизация. А нам только этого и нужно! Это - всего лишь умелая игра.
Игра…
Я вспомнил о Праге, о Йрке и Курте. Один из них был руководителем группы Сопротивления, другой - журналистом. Обоих арестовали. Курта - осенью 1942 года, а Йрка - спустя полгода. У меня в тумбочке лежало письмо от лондонских друзей. Они писали, что обоих казнили. А что стало с Евой?
Повсюду - одна игра…
Капитан выбил свою трубку.
- То, что вы здесь делаете, очень скучное занятие. Ничего, кроме точных, но безликих донесений с фронта… Вы сообщаете о том, что немцы найдут в сводках Верховного главнокомандования только через несколько дней. Без ссылки на источники, без комментариев, без прикрас!
Последние слова капитан сказал по-английски. Они прозвучали категорично, словно приказ. Я сдержанно молчал. Англичанин понял мое настроение и сразу перешел к делу:
- Что вы скажете, если сегодня вечером мы составим пробную программу?
Я выпросил у мадам Бишет еще чашечку крепкого кофе и углубился в изучение поступивших материалов.
К вечеру появился Шонесси и потребовал от меня отчет о разговоре с англичанином.
Его реакция на мой рассказ показалась мне довольно странной.
- Пусть этот друг не морочит нам голову, - пробурчал Шонесси.
Не часто приходилось слышать, чтобы офицер в присутствии унтер-офицера так непочтительно отзывался о старшем по званию.
- Спокойно выслушивайте его советы. Нам пригодится его опыт, но поступать мы будем так, как считаем нужным. Здесь распоряжается командование двенадцатой группы армий, а не англичане…
Я продолжал изучать события. Сегодня утром наши танки перешли небольшую речушку Линне и, обойдя с востока позиции противника, после трехчасового боя овладели населенными пунктами Энгельсфельд и Отмарслейтерн. Как бы сообщил об этом своим слушателям немецкий корреспондент? Может быть, так:
"Сегодня в 5.30 утра танкам противника удалось форсировать Линне у Деррингена. Наши войска в полном порядке отошли к Энгельсфельду и Отмарслейтерну. Густой туман позволил противнику незаметно провести перегруппировку сил и неожиданно атаковать наши войска с востока. После героического сопротивления, продолжавшегося более трех часов, наши войска вынуждены были отойти на заранее подготовленные позиции…"
Шаг за шагом я мысленно проходил по участку фронта, пытаясь описать события с точки зрения немецкого корреспондента. Когда сообщение было готово, я прочитал его вслух. Звучало оно вполне правдоподобно: получилась удачная смесь из успехов и поражений. Такое сообщение заслуживало доверия. Любой немецкий офицер, чье подразделение действовало на этом участке фронта, случайно прослушав нашу передачу, получил бы великолепную сводку. Деловой тон передачи не вызывал никакого сомнения, а ведь именно этого мы и добивались.
Англичанин, просмотрев мое сообщение, нахмурился.
- Бросьте вы это кривлянье, - сказал он грубо. - Я же говорил вам: пишите в безличной форме! Дайте-ка сюда! Выбросьте "танки противника", напишите прямо: "американские танки": и выкиньте это дурацкое "наши войска". Пишите просто: "немецкие войска". Понятно? И вычеркните всю эту чепуху про героическое сопротивление. Откуда вы взяли, что оно было героическим? Вы там были? А этот бред про "заранее подготовленные позиции" пусть уж пишут в сводках Верховного главнокомандования вермахта.
Строчку за строчкой он исправлял мое сообщение, переписывал начисто и снова исправлял. При этом он время от времени говорил:
- Почему вы не пишете?
В конце концов от моей писанины не осталось и следа, и я почувствовал себя абсолютно ненужным и лишним. Я решил завтра же пойти к Шонесси и попросить отправить меня на фронт. Оставаться здесь не имело никакого смысла: англичанину нужна была простая секретарша, а не редактор.
- А что, собственно, ты хотел? Почему тебя злит этот детектив? - с издевкой спросил Сильвио.
Ночь была светлая, и мы, раздвинув маскировочные шторы, сидели в глубоких кожаных креслах и курили трубки.
Как я все себе представлял? В чем же, в сущности, разница между тем, что написал я, и что требовал от меня капитан второго ранга? Я долго думал в тишине. Постепенно задачи подпольной радиостанции начали проясняться и стали обретать более конкретную форму.
- Послушай, Сильвио, мы ведь хотим, чтобы нас принимали за немцев. Для этого необходимо смотреть на вещи глазами немцев, не так ли?
- Ты хочешь подстроиться под немцев, чтобы их надувать, - безжалостно сказал Сильвио.
Но я так и понял Шонесси. С помощью наших передач он, видимо, намеревался создать на фронте конкретную тактическую ситуацию и на определенном этапе перейти от передачи достоверных данных к заведомой лжи.
Лица Сильвио не было видно. Когда он затягивался, я видел лишь огонек его трубки. Сильвио вдруг рассмеялся:
- Маржори описал мне историю, происшедшую с одним биржевым маклером в Вашингтоне. Парень в течение трех лет терпеливо давал своему самому богатому клиенту великолепные указания, от которых тот едва сводил концы с концами. В один же прекрасный день он дал ему заведомо неправильный совет и теперь сидит себе в Рио, имея полмиллиона в кармане.
Этого же ждет и наш папаша от передатчиков! Так что сиди и выполняй его приказы. В конце концов, кто здесь высокооплачиваемый специалист? По крайней мере, не ты…
- Знаешь, Сильвио! Может, это глупо, но мне кажется, наши передачи слушают не только солдаты вермахта. Гражданское население имеет больше возможностей регулярно слушать нас. Не так ли? Если бы мы не только информировали слушателей о событиях, но и намекали бы им, что они уже по горло сыты всем этим нацистским бредом, было бы очень здорово.
- Ого! Сержант Петр Градец призывает немцев к революции. - Голос Сильвио прозвучал почти издевательски. - Чушь! У них было достаточно времени - целых одиннадцать лет, но они этого не сделали. В них можно разжечь лишь ненависть к режиму, чтобы в критический момент они не стояли на пути.
- А как все это организовать? - спросил я и стал размышлять вслух: - Может быть, так. Представим себе, что какой-то город окружен, ну, например, Аахен. Через пару дней его судьба будет решена. Но какой ценой! Я рассуждаю сейчас с позиции немцев. Город разрушен бомбардировками, стерт с лица земли. В подвалах валяются тысячи трупов, в том числе и детей. Я не буду все это описывать. Ты видел собственными глазами в Сент Ло. Город окружен, и нет никакого смысла оборонять его. Это было бы глупо и бесчеловечно, так как от этого пострадали бы прежде всего простые смертные. Ведь нацисты выйдут сухими из воды. Я сам вчера убедился, что они давным-давно уже дали деру.
Теперь слушай дальше. Ребята из группы Фридмена и Ганса Габе в своих листовках советуют осажденным: "Сдавайтесь! Вывесьте белые флаги!" Мы уже убедились в Нормандии, что это мало помогает. Но если выдать себя за немецких сверхпатриотов и бросить клич стоять насмерть, сражаться до последнего патрона, с голыми руками бросаться на вражеские танки, даже если при этом погибнут все до одного! Пусть лучше погибнет тысяча школьников, нежели американцы войдут в наш город! Если мы…
- Если мы их же собственными словами и избитыми фразами докажем, что их система абсурдна, представляешь, что будет? - перебил меня Сильвио.
- Представляю!
- Я понимаю, куда ты целишь! Хочешь сказать, что людей и так воротит от всего этого и что они уже возненавидели нацистов, которые разным бредом прожужжали им уши?
- Вот поэтому-то я и считаю, что наша "Анни" должна работать именно в этом направлении, и тогда сухой, сдержанный стиль передач, как у англичан, в корне не верен, - горячился я.
- Так, прекрасно! Допустим, что наша маленькая "Анни" работает именно так. Думаешь, американцы заинтересованы, чтобы в Германии вспыхнула революция?
- Если это произойдет, Сильвио, - войне конец. Хотел бы я видеть такого американца, который был бы против!
- Дошли бы твои слова до Бога! - воскликнул Сильвио. Его скептицизм действовал мне на нервы, в особенности когда я не знал, как ему правильно ответить.
На следующее утро Шонесси спокойно выслушал меня. Когда же я заговорил об отправке на фронт, он засмеялся:
- Отсюда мы никого никогда не отправляем. А что касается капитана второго ранга, то, как мне известно, сержант обязан выполнять приказы начальника. Если капитан будет недоволен вами, он доложит мне об этом. Тогда посмотрим. В конце концов, у него есть опыт, которого нет у вас.
Тем не менее после обеда меня вызвали к полковнику Макдугалу. Рядом с ним в шезлонге сидел Шонесси, облаченный в турецкий халат.
- Я уже доложил господину полковнику о нашем разговоре, - сказал Шонесси. - И прежде всего о том, что вам не нравится стиль, в котором вас заставляют писать. Объясните, пожалуйста, в чем же разница в понимании наших задач вами и капитаном второго ранга?
Я рассказал, как готовился материал для вчерашней пробной передачи.
- Запомните, что англичане - наши союзники, - заметил полковник. В его тоне чувствовалось сомнение, может ли он мне доверять.
- Я знаю, господин полковник.
- Советую… в течение двух дней исполнять все его требования. Он свое дело знает. А потом видно будет.
Спускаясь по лестнице, я столкнулся с капитаном Дрюзом. Он был красный как рак, хотя старался не подать виду, что с ним что-то случилось.
Воскресенье, 3 декабря
Небольшая деревушка Юнглинстер, неподалеку от линии фронта, отличалась двумя особенностями.
Во-первых, там находилась антенна люксембургской радиостанции, и для всех нас оставалось загадкой, почему немцы ее не уничтожили. Было неясно также, каким образом эта деревушка могла попасть в руки американцев.
Во-вторых, Юнглинстер славилась своей мясной лавкой, в задних комнатах которой собиралось привилегированное общество: богатые люксембуржцы и офицеры оккупационной армии. По предварительному заказу там можно было роскошно пообедать.
Мясную лавку также оккупировали американцы. Цены там были бесстыдно высокими, но зато блюда и вина - безукоризненными. Чтобы попасть туда, нужно было принадлежать к привилегированному кругу или иметь большие связи.
У Сильвио такие связи были, и в первое же воскресенье декабря, за три дня до первой передачи нашей радиостанции, мы с ним вдвоем мчались в трофейном допотопном "дикси" по мрачным, грязным улицам деревушки. Воспользоваться служебной машиной нам не удалось: Сильвио объяснил, что дама, которой мы якобы обязаны визитом в этот оазис, не позволила посвящать в нашу тайну шофера.