– Профессор Трефузис, – сказал Мензис, – здесь происходит протоколируемое заседание взрослых людей. Если вы не в состоянии вести дебаты в рамках приличий, то вам, возможно, лучше удалиться.
– Мой дорогой старина Гарт, – ответил Трефузис. – Я могу лишь сказать, что вы начали первым. Язык – это арсенал, наполненный самым разным оружием; и если вы размахиваете таковым, не проверив, заряжено ли оно, не удивляйтесь, что оружие будет время от времени выпаливать вам в лицо. Слово "дребедень" означает "райская потаскуха" – от нижнегерманского, о чем мне вряд ли стоит вам напоминать, "drabbe" плюс "Eden",сиречь "Эдем", он же "Рай".
Мензис побагровел, однако не промолвил ни слова.
– Ну, что бы оно ни означало, Дональд, – сказал президент, – мы обсуждаем проблему ресурсов. Мы можем по-разному оценивать правильность или неправильность политики правительства, однако финансовая реальность такова, что…
– Реальность, – произнес Трефузис, предлагая сигареты всем сидящим за столом, – состоит, как всем нам известно, в том, что все больше и больше молодых людей просят принять их в этот колледж этого университета, дабы они могли изучать английский язык и литературу. На каждое место нашего английского отделения претендует куда больше поступающих, чем в любом другом отделении любого другого университета страны. И если применить к нам нормы рыночной экономики, каковые, сколько я понимаю, должны почитаться священными всеми пускающими деньги на ветер простофилями и пустословами, из коих состоит правительство, то, конечно, нам следовало бы выдавать не меньше стипендий, а больше.
– Там считают, Дональд, – сказал президент, – что ваши выпускники не обладают компетентностью и эрудицией, которые способны принести пользу стране. Результаты исследований в ботанике или генетике – или даже в моей сфере, в экономике, – представляют для мира ощутимую ценность…
– Слушайте, слушайте, – сказал Мензис.
– Тоже та еще дребедень, – объявил Манро, принимая от Трефузиса коробок спичек.
– Между тем на вас и ваших коллег, – продолжал, проигнорировав обоих, президент, – взирают как на все более и более нестерпимое бремя налогоплательщика. Вы не можете открыть ничего интересного, не можете предложить вашим аспирантам что-либо, способное сделать их полезными для промышленности или рентабельного хозяйства. Вы знаете, это не мои воззрения. Соответствующие аргументы и контраргументы уже множество раз перебирались за этим столом, и я не призываю вас вновь заниматься ими. Я могу только сказать, что денег в этом году не будет.
– Ну что же, – сказал Трефузис, – это заставило бы сэра Кита Джозефа[32] и его друзей содрогнуться от ужаса, не так ли? Нет-нет. Пришла пора действовать. С одобрения коллег, я мог бы натаскать отборную компанию первоклассных аспирантов и еще до июня попасть в Уайтхолл.
– Подобная поза озлобленного воинствующего художника представляется мне неуместной и старомодной, – сказал Мензис. – Общество больше не может позволить себе содержать всех этих шутов, обществу надоело, что его лупят по голове пустыми, добытыми из свиней мочевыми пузырями. Мир устал от избытка занимающихся ерундой гуманитариев, от их высокомерия и бесполезности в реальной жизни. Пора вам порастрясти жирок.
– Вы правы, конечно, – согласился Трефузис – Теперь мне это ясно. Мы нуждаемся в юристах. В одной волне юристов за другой.
– Ну разумеется, очень легко смеяться над…
– Над некоторыми вещами смеяться, безусловно, очень легко, – признал Трефузис. – Странно только, что я всегда находил затруднительным насмешки над чем-либо, обладающим ценностью. Другое дело разного рода мишура и бессмыслица – хотя, возможно, я только один такой и есть.
III
– Так что сама понимаешь, моя медовая обжималочка, – произнес Эйдриан, – придется углубиться в какие-нибудь дурацкие исследования, иначе меня выведут отсюда за мое божественного абриса ухо.
– Что же, и тебе немного потрудиться будет не вредно, – ответила Дженни и укусила его за сосок.
– Какие жуткие вещи ты говоришь. А сейчас спустись немного пониже и поработай губами - теперь моя очередь кончать, да и в университетскую библиотеку пора. Дженни села.
– Вот хорошо, что напомнил, – сказала она. – Мы с Мэри разослали письма всем старшим тюторам Кембриджа.
– Боже милостивый, – откликнулся Эйдриан и вновь притянул ее голову к своему животу, – сейчас не время судачить о ваших девичьих влюбленностях.
– Нет, подожди, – выпрямилась Дженни. – Это насчет порнографии.
– Насчет чего?
– Ты же знаешь, я хожу на лекции Тима Андерсона, "Деррида и несходство полов".
– Послушай, если у тебя занят рот, так потрудись хотя бы руками. Под кроватью есть немного масла для новорожденных.
– Так вот, на прошлой неделе он показывал нам образчики порнографии. Их были целые коробки. И все из университетской библиотеки. У них же право обязательного экземпляра, понимаешь, так что они получают по экземпляру любого издания. Каждого, какое выходит в свет.
– Постой, ты хочешь сказать… каждого-каждого?
– Каждого-каждого. Там столетия порнухи, вплоть до сегодняшнего дня. Подвалы библиотеки забиты тоннами самых унизительных и мерзких материалов. Картинки с ампутантами, детьми, всякими приспособлениями – там есть вещи, каких ты и вообразить-то не сможешь.
– Ты еще не знаешь, на что способно мое воображение.
– Я сходила в библиотеку, посмотрела кое-что. Все, что мне для этого потребовалось, – подпись Элен Гринман. Я ей сказала, что это связано с лекциями Тима Андерсона. Так вот, я считаю, таким материалам в Кембридже не место. Никаких научных оправданий они не имеют. Они унизительны для женщин, их следует сжечь.
– И унизительны также, нисколько этому не удивлюсь, для животных, детей и всяких приспособлений.
– Эйдриан, это не шутки. Я считаю, что УБ, храня подобную дрянь, тем самым облагораживает ее. Поэтому мы с Мэри стараемся добиться ее устранения.
– Что ты, собственно, видела, если точно?
– Ну, тебя приводят в отдельную комнату…
– Расскажи поподробнее… и про левую руку не забывай. Вот так. Чуть быстрее. Да! Что да, то да! Итак, что же ты видела?
– Ну, там была одна картинка, на которой женщина берет пирог со свининой…
IV
– Диспозиция такова, Гэри, – сказал Эйдриан, вернувшись из Ньюнема в Св. Матфея. – Все там, весь index expurgatorius[33], только и ожидающий человека, который примется пускать над ним слюни.
А вот это – все, что требуется библиотекарю, дабы тебя к нему подпустить.
Он вручил Гэри листочек бумаги, на котором значилось: "Разрешаю Дженнифер де Вулф, студентке нашего колледжа, доступ к следующим специальным материалам…"
Далее следовал перечень названий книг и журналов, под коим стояла подпись: "Элен Гринман, старший тютор, Ньюнем-колледж".
У Гэри отвисла челюсть.
– "Эльза и бык", "Молодые монашки", "Утехи в концлагере"… Ты шутишь… "Моя пылкая дочурка", "Висельник", "Молодая и красивая", "Тина-Тампон", "Первый перепих педрил", "Фантазии с клейкой лентой". С клейкой лентой? Иисус обескровленный!
Эйдриан рылся в ящике письменного стола.
– Думаю, ты согласишься, мимо такого пройти трудно. Да где же она… ага. – Он выудил из ящика исписанный листок. – Так вот, Гэри, мой старый друг-приятель, старый ты пачкун. Хочешь скостить со своего долга… пятьдесят фунтов? Разумеется, хочешь. Мне нужно, чтобы ты изучил это письмо, уделив особое внимание подписи.
Гэри взял листок.
"Дорогой мистер Хили, доктор Питтауэй сообщил мне, что Вы нуждаетесь в совете относительно выпускных экзаменов по английскому языку со специализацией по филологии. Я не забыл, каким прекрасным арбитром Вы показали себя при нашей встрече прошлым летом в Чартхэм-Парке, и запомнил Вас как многообещающего, сметливого и способного молодого человека. А потому буду рад предложить вам любую помощь, какая окажется мне по силам. Мой адрес Двор Боярышника, A3. Буду ждать Вас 4-го, в среду, в десять утра, – если только Вы не назначите другой срок. И пожалуйста, не забудьте прихватить с собой Ваши умственные способности".
– Ну и что? – спросил Гэри.
– С подделкой моей подписи, изысканной и элегантной, ты справляешься. Надеюсь, эти каракули не лежат за пределами твоих возможностей?
– Ты грязный развратник.
– Совершенно верно.
V
Эйдриан шел через Клэр-колледж к университетской библиотеке. Нелепость этого здания, ракетой взмывавшего впереди, всегда раздражала его. Здесь не было женственной округлой грации Бодлианской библиотеки Оксфорда или библиотеки Британского музея, ни о какой красоте тут не могло идти и речи. Здание устремлялось вверх, точно раздувшийся фаллос, норовящий проткнуть облака. Примерно тот же принцип, полагал Эйдриан, что и в готических шпилях. Однако единение библиотеки и небес дало бы слишком уж мирской образчик того, как слово становится плотию[34].
Войдя в библиотеку, он направился прямиком в зал каталогов. Покопался в картотеке, выписывая особо обнадеживающие названия. Вокруг сновали с книгами под мышками аспиранты и отчаявшиеся студенты третьего курса – серые физиономии, личные бездны эрудиции в глазах. Он заметил Джермейн Грир[35] в обнимку со стопкой сильно потрепанных книг и Стивена Хокинга[36], лукасианского профессора математики[37], выезжающего в инвалидном кресле с моторчиком в соседний зал.
Здесь ли мое место? – думал Эйдриан. Столько трудов. Столько пота. Ни коротких путей, ни жульничества, ни списывания, ни мухлежа? Конечно, здесь. Любой физик трудится ничуть не больше моего. Он просто сдувает идеи Господа Бога. Да еще и неверно их понимая, как правило.
Гэри смотрел, как Трефузис – с кейсом в руке и летящим следом облаком табачного дыма – покидает свою квартиру. Обождав минут пять, Гэри перешел Мост Сонетов и поднялся на второй этаж.
Защелка дубовой двери податливо уступила нажиму Эйдриановой "Баркликард" – как и предрекал Эйдриан. Гэри включил свет и оглядел раскинувшийся перед ним книжный Манхэттен.
Должен быть где-то здесь, сказал себе Гэри. Придется подождать, пока он сам себя не обнаружит.
Эйдриан подошел к служебной стойке читального зала и встал, ожидая, когда на него обратят внимание. Очень ему хотелось хлопнуть по стойке ладонью и крикнуть: "Продавец!" Однако он ограничился вежливым покашливанием.
– Сэр?
При общении с Эйдрианом библиотекари неизменно демонстрировали апатию и пренебрежительность, едва-едва не переходившие в откровенную грубость. Иногда он, просто развлечения ради, просил кого-нибудь из них принести книгу, написанную, скажем, на редком диалекте индейцев виннебаго, и получал ее от библиотекаря, морщившего нос с таким выражением надменного превосходства, точно сам он прочитал ее бог весть сколько лет назад и давно уже миновал стадию, на которой младенческая белиберда подобного рода еще могла представлять для него хотя бы отдаленный интерес. Трудно сказать, видели они, неким непостижимым образом, Эйдриана насквозь или питали презрение ко всем первокурсникам без разбору. Та библиотекарская особь, что приближалась к нему сейчас, выглядела неприязненной и необщительной сверх обычного. Эйдриан одарил ее дружеской улыбкой.
– Прошу вас, – звенящим голосом произнес он, – я хотел бы получить "Клевую пару буферов", "Мясистые жопки в ямочках" и "Давина шалит с ослом", если она уже не на руках… ах да, и еще, я думаю, "Минет в инвалидной коляске"… Библиотекарь сдвинул очки вверх по носу.
– Как?
– А кроме того, "Малыши и малышки в скаутском лагере", "Фидо заглатывает", "Пей мои писи, сучка" и "Хористки встают в очередь". По-моему, все. Хотя нет, еще "Дневник Марианны". Это викторианское издание. Вот мое разрешение.
И Эйдриан помахал листком бумаги.
Читая написанное на нем, библиотекарь то и дело сглатывал.
Ай-ай-ай, подумал Эйдриан. Проявление Озабоченности и Замешательства. Нарушение Правила Номер Один Гильдии Библиотекарей. Если он и впредь будет так неосмотрителен, его с позором вышибут отсюда.
– Простите, а чья это подпись?
– А, это Дональда Трефузиса, – сказал Эйдриан. – Моего старшего тютора.
– Одну минутку.
Библиотекарь прошел в дальний конец зала и показал там листок какому-то пожилому джентльмену.
Да уж, сродни попытке обналичить чек на крупную сумму – такие же совещания шепотком и взгляды украдкой. Эйдриан отвернулся и неторопливо обозрел читальный зал. Десятки лиц мигом уткнулись в книги. Десятки других продолжали таращиться на него. Этим он благосклонно улыбнулся.
– Простите, мистер… мистер Хили, не так ли?
К стойке приблизился пожилой библиотекарь.
– Да?
– Могу я спросить вас, ради какой цели вы желаете увидеть эти… э-э… издания?
– Ради исследовательской. Я пишу диссертацию "О проявлениях эротических отклонений в…"
– Понятно. Это похоже на подпись профессора Трефузиса. Однако, думаю, мне стоит позвонить ему, если вы не против. Для верности.
Эйдриан небрежно взмахнул рукой:
– О, вряд ли стоит тревожить его из-за таких пустяков, вам не кажется?
– Студентам младшего курса подобных разрешений, как правило, не выдают, мистер Хили.
– Эйдриан.
– Мне так будет спокойнее. Эйдриан переглотнул.
– Ну разумеется, если это представляется вам необходимым. Хотите, могу дать его домашний номер. Это будет…
Библиотекарь учуял запах победы.
– Нет-нет, сэр. Мы и сами его найдем, не сомневаюсь.
Гэри удалось-таки отыскать телефон – под оттоманкой. Трубку он снял после пятого звонка.
– Да? – отдуваясь, произнес Гэри. – Трефузис слушает. Посрать толком не дадут, в чем дело?.. Кого?.. Да говорите же… Хили?.. "Проявление эротических отклонений…"? Да, а что такое?.. Конечно, это моя подпись… Понятно. Знаете, надо все-таки немножко верить людям. Вы руководите библиотекой, а не оружейным складом, вся эта бюрократия просто… Не сомневаюсь, однако то же самое говорили охранники Бухенвальда… Очень хорошо, очень хорошо. Не обращайте внимания, у меня нынче с утра дурное настроение… Ладно. Всего хорошего.
– Вроде бы все в порядке, мистер Хили. Вы же понимаете, мы обязаны были проверить.
– Конечно, конечно. Библиотекарь гулко проглотил слюну.
– Нам потребуется некоторое время, сэр, чтобы… э-э… установить местонахождение этих изданий. Вы не могли бы подойти через полчаса? Мы отведем вам отдельный кабинет.
– Благодарю вас, – сказал Эйдриан. – Вы очень добры.
Пружинистой походкой он направился по коридору в библиотечное кафе.
"Я могу облапошить любого, – думал он, – и в любое время".
Какой-то человек миновал его.
– Доброе утро, мистер Хили.
– Доброе утро, профессор Трефузис, – ответил Эйдриан.
Трефузис! Эйдриан замер на месте. Идет в читальный зал! Даже Трефузису не по силам ответить на звонок в Св. Матфей, находясь в это время в УБ.
Он попытался окликнуть профессора, но сумел выдавить из себя лишь хриплый шепот:
– Профессор!.. Профессор!
Трефузис уже достиг двери читального зала. И удивленно обернулся:
– Да?
Эйдриан рысью устремился к нему.
– Прежде чем вы войдете, сэр, можно вас на два слова?
– Разумеется. А в чем дело?
– Могу я пригласить вас в кафе и угостить булочкой?
– Что?
– Ну, я подумал… вы собираетесь взять там какую-то книгу или просто поработать?
– Вообще-то просто поработать.
– О, я бы на вашем месте туда не заходил. Трефузис улыбнулся:
– Вы уже попробовали поработать и нашли это занятие непосильным? Боюсь, в моем случае иного выбора нет. В конце концов, должен же кто-то писать статьи, которые будут сдувать будущие первокурсники.
Он положил ладонь на дверную ручку. Эйдриан с великим трудом удержался от того, чтобы не схватить профессора за рукав.
– Там все забито. Ни одного свободного стола. Потому я вас и остановил. Надеялся, что вы скажете мне, где еще можно найти местечко для работы.
– Ну, насколько я знаю, в читальне на десятом этаже вам обычно никто не мешает. Загляните туда. Однако должен сказать, что работа в одной комнате с вами представляется мне несколько затруднительной. Пожалуй, я все же зайду и посмотрю, не найдется ли здесь свободного отдельного кабинета.
И он потянул дверь на себя. Эйдриан только что не завизжал.
– Да нет, сэр, все в порядке! Вы можете пойти на десятый. Я вот сию минуту вспомнил, что мне необходимо уйти. У меня… это… встреча назначена.
Трефузис в веселом недоумении отступил от двери.
– Прекрасно. Знаете, я с великим нетерпением ожидаю возможности увидеть созданный вами шедевр. Многие полагают, что наш предмет – это так, витание в облаках, сладкие речи, пустой галдеж, а говоря совсем уж просто, пердеж. Но, как вы уже, без сомнения, обнаружили, это терпение и труд, от "Беовульфа"[38] до Блумсбери[39]. Терпение, терпение и терпение. Труд, труд и труд. Мне нравятся ваши "Кикерсы". Всего доброго.
Эйдриан взглянул себе на ноги. Действительно неплохи.
– Спасибо, профессор. Ваши тоже полный блеск. - С бездыханным облегчением он смотрел, как Трефузис сворачивает за угол коридора, к лифтам.
Вернувшись к себе в Св. Матфея, Эйдриан обнаружил, что Гэри сдвинул всю мебель к стенам и разостлал по полу огромный лист бумаги, на котором уже и рисовал что-то углем.
– Ну, как все прошло?
– Сказочно. Легче легкого. Ты не забыл сунуть в рот носовой платок?
– Вот еще! Уж на что голос Трефузиса совсем не похож, так это на голос человека с носовым платком во рту. Я просто взял двумя октавами выше и притворился разозленным.
Некоторое время Эйдриан наблюдал за манипуляциями Гэри.
– Ладно. Второй вопрос. Что это ты делаешь в моей комнате?
– В нашей комнате.
– В нашей комнате, которую я обставил и оплатил.
– Это картон.
– Картон?
– В изначальном смысле слова.
– А, так, значит, изначальный смысл слова "картон" – это "паршивая пачкотня"?
– Изначальный смысл слова "картон" – это "бумажный лист, на который наносят рисунок фрески".
Эйдриан прошел по замусоренному полу и налил себе стакан вина из стоявшей на каминной полке полупустой бутылки. Полупустой бутылки лучшего, какое можно добыть в колледже, белого бургундского, отметил он про себя.
– Фрески?
– Ага. Когда закончу, то просто повешу лист на стену, сделаю по линиям проколы, перенесу рисунок на влажную штукатурку и начну как можно скорее…
– И где будет находиться влажная штукатурка?
Гэри ткнул пальцем в пустой участок стены.
– Думаю, здесь. Отдерем старую, наложим на дранку новую, и дело в шляпе.
– Ничего себе в шляпе. Очень нужна мне такая шляпа. Если эта твоя шляпа подразумевает уничтожение пятисотлетней…
– На самом деле – шестисот. Я собираюсь изобразить Британию семидесятых. Тэтчер, Фут[40], марши Движения за ядерное разоружение, безработица. В общем, все. А как напишу, закроем ее деревянными панелями. Правда, на них придется потратиться. Панели надо будет на петли посадить, понимаешь? Через сотню лет этой комнате цены не будет.