- Томми позаботятся о них! - Лёве решительно замахал нам руками, маня к себе и указывая вперед. - Более важно, чтобы мы прибыли на место встречи. Я не могу позволить себе потерять целую роту!
Мы заняли новую позицию в разрушенной деревне в нескольких километрах от реки. Те, кто бомбил ее, - англичане, американцы или немцы, а скорее всего, все они, - поработали на совесть. Улицы были изрыты наполненными дождевой водой воронками. Ни единого дома не уцелело. Там были только развалины. Груды камня и обгорелого дерева; вонючие кучи мусора, разбитые машины, зияющие ямы там, где стоял ряд домов. Уничтожать больше было нечего. Все, что поддавалось разрушению, было разрушено; все, что могло гореть, сгорело. Над развалинами стоял сладковатый запах смерти, вились тучи мух, пирующих на гниющей человеческой плоти.
Наше отделение устроилось в развалинах деревенской школы. По бокам от нас были остатки кирпичных стен; спереди и сзади - холмы мусора, стропил, железных балок, битого стекла, кирпичей, раствора и штукатурки. И трупы. Слава Богу, большей частью они были не видны под мусором. Мы могли только догадываться, что они там. Но полусгнившее тело ребенка было на виду, и лишь у Порты достало хладнокровия убрать его. Он выбросил тело на улицу, я невольно отвернулся, и меня чуть не вырвало при виде того, как нога оторвалась от туловища. Почти сразу же откуда-то появилась шелудивая рыжая собака, схватила ногу и убежала с ней. Больше всех из нас расстроился Старик. Он забрался в свою воронку и сорок минут ни с кем не разговаривал. На войне привыкаешь почти ко всему, но у большинства из нас оставалось по крайней мере одно уязвимое место, которое никак не становилось нечувствительным. У Старика это были дети. Бог свидетель, за последние годы мы повидали немало убитых и искалеченных детей, и стали принимать это с какой-то отрешенностью, но Старик был другим. Мы знали, как он это воспринимает, уважали его чувства и оставляли в покое, пока он не приходил в себя.
Приятная неожиданность - среди дня нам доставили письма. Большей частью многонедельной давности, однако новизны получения хоть какой-то почты было достаточно, чтобы вызвать в наших рядах радостное возбуждение. Барселона получил большой коричневый пакет с документами о разводе. Стряпчий писал, что его жена получила опеку над детьми.
- Супружеская неверность, - читал вслух Хайде, глядя через плечо Барселоны. - Пьянство… Кто бы мог подумать о тебе такое?
Порта с отвращением плюнул.
- На этой гнусной войне все пьянствуют и не хранят верность. В военное время это не должно считаться основанием для развода. Так можно лишить семей всю треклятую армию.
- Опека над детьми от брака предоставляется жене, - продолжал Хайде, - муж признан неспособным дать им надлежащее воспитание.
- Черт возьми, это уже слишком! - прорычал Порта, словно ответственным за такое решение был Хайде. И возмущенно повернулся к Барселоне, который с понурым, рассеянным выражением лица смотрел вдаль. - Вот, смотри! Ты прошел с боями от треклятой Эбро до чертова Сталинграда, и что получил за это! Пинок в рожу, вот что!
- И пулю в голову, - подсказал Малыш.
- И пулю в голову, - согласился Порта, вспомнив тот случай, когда Барселона едва не умер у нас на руках. - У тебя есть шрам в подтверждение той раны, и много пользы тебе это принесло? Не способен воспитывать своих детей, черт возьми! И кто это говорит? Какой-то самодовольный идиот, неспособный отличить ручной гранаты от куриного яйца!
Мы все с серьезным видом посмотрели на Барселону и увидели, как стойко он держится. Он пожал плечами, очевидно смирившийся и, возможно, махнувший на все рукой.
- Что тут поделаешь? - заговорил Барселона. - В сущности, винить ее нельзя. Беда в том, что приезжаешь домой в пятнадцатидневный отпуск и пускаешься во все тяжкие. Опомниться не успеешь, как пьешь пиво с каждым встречным и поперечным в округе. Оставляешь старушку с детьми: "Загляну в пивную повидаться с ребятами. На часок, не больше", - и сам в это веришь, искренне веришь! Только шесть часов спустя ты все еще там, пьяный в стельку, рассказываешь, как помог выиграть войну. Вся беда в том, - печально сказал Барселона, - что они поощряют тебя. Подносят тебе выпивку, обращаются с тобой, как с героем, черт побери; забываешь обо всем на свете… А потом девочки, - сказал он с мрачным выражением на лице. - Крутятся вокруг, ждут, чтобы ты их трахнул. Видят солдата в мундире и приходят в неистовство…. До войны это было не так просто. Нет-нет, ни под каким видом… Но вот приезжаешь в отпуск, идешь в мундире по улице, и они твои, стоит только захотеть. Ну, конечно же, - простодушно сказал он, - берешь их. Кто бы отказался?
Из нас, во всяком случае, никто. Мы кивнули с полным сочувствием и пониманием.
- А эти девочки, - продолжал Барселона, - они юные, одинокие, им начхать на все; ты отлично проводишь время и напрочь забываешь о старой корове, которая ждет тебя дома с папильотками в волосах, стонет, чтобы ты замолчал, а то дети проснутся, пилит тебя за то, что пьяный, отталкивает в постели, потому что, по ее словам, от тебя разит, закатывает сцены, так как думает, что ты трахался на стороне… - Глубоко вздохнул. - Нельзя все-таки винить ее, правда? Хоть она и старая корова… Но поверьте, когда она доймет тебя окончательно, ты только рад снова вернуться на эту треклятую войну!
Мы молча посидели в задумчивости.
- Дело в том, - сказал Малыш с проницательным видом, - что дома нас не понимают. Думаю, мы слишком долго там не были.
Легионер раскрыл рот, чтобы высказать свое мнение, но мы его так и не узнали: внезапный громкий взрыв где-то в разрушенной деревне заставил всех броситься в укрытие. За ним быстро последовало еще несколько. Остатки стен нашего убежища рухнули грудой пыли и камней. Земля перед нами взлетела в воздух громадным фонтаном грязи. Противник, очевидно, засек нас. Обстрел был сильным и длился два часа без перерыва. Едва он начал стихать, мы выползли из укрытий и стали лихорадочно готовить гранаты и пулеметы. То была артподготовка: теперь нужно было ждать атаки.
Она, разумеется, последовала. На развалины надвигались восемь "черчиллей", за ними следовала масса пехотинцев. Я увидел, как Грегор и Барселона с гранатометами перебежали улицу. Барселона спокойно опустился на колени за грудой кирпичей и прицелился: ближайший "черчилль" пошатнулся, остановился и взорвался. Грегор попал в башню следующего. Танк остался цел, но я сомневаюсь, что кто-то из экипажа выжил. Чуть дальше на улице один из "черчиллей" остановился. Хайде спокойно, уверенно подошел к нему, приложил к башне магнитную мину и бросился в воронку за несколько секунд до взрыва. Мы прикрывали его возвращение огнем из пулеметов.
Остальные экипажи, казалось, пришли в нерешительность. Танки развернулись и стали возвращаться тем же путем. Малыш с яростным ревом пустился за ними, бросая на бегу гранаты. Один из "черчиллей" взорвался у нас на глазах. Это был двадцать девятый танк, который Малыш лично уничтожил ручными гранатами или "коктейлем Молотова" - поразительный рекорд. Собственно говоря, это было безрассудством: большинство солдат считали себя удачливыми, если уничтожили хотя бы один или от силы три танка и уцелели. Малышу дьявольски везло, хотя он приписывал это талисману, который носил на шее. То была шкура кошки, которую он поймал в Варшаве и приготовил из нее вполне съедобную тушенку. Вера Малыша в талисман была так сильна, что, потеряй он его, думаю, лег бы и умер, дабы доказать свою правоту.
Наступила краткая передышка, потом появилась новая волна пехоты. Англичане явно решили завладеть деревней, хоть она и представляла собой груду мусора. Почти сразу же три наших пулемета вышли из строя, но рядом с Малышом лежала куча гранат, его пулемет был надежно замаскирован и все еще находился в превосходном состоянии.
- Подожди, не стреляй, - негромко сказал Легионер. - Пусть подойдут немного поближе.
И замурлыкал под нос знаменитую песню Иностранного легиона: "Приди, приди, приди, о, Смерть…" И противник подходил, ближе, ближе, пока мы не смогли узнать в наступавших один из знаменитых полков генерала Монтгомери, Девятый Гренадерский гвардейский.
- Подожди, подожди, - прошептал Легионер, удерживая меня за руку. - Всему свое время… Пусть подойдут вплотную.
Мы ждали. Слышали, как англичане смеются и перекликаются, пробираясь через руины. Они казались очень уверенными в себе.
- Здесь полно мертвых фрицев! - крикнул один из них. - Видимо, уже не осталось ничего живого!
- Ошибаешься, - пробормотал я, и мой палец нетерпеливо задрожал на спусковом крючке.
Я крепко прижал приклад к плечу. Стальные пальцы Легионера все еще сжимали мое запястье. Малыш связал гранаты по две. Передние англичане находились не больше чем в тридцати метрах от нас.
- Огонь! - прошипел Легионер.
Вокруг ничего не подозревавших англичан разверзся ад. Те, кто уцелел после первой очереди, тут же рассыпались по воронкам, за кучи мусора и открыли яростный ответный огонь. Мой пулемет извергал непрерывные потоки пуль, и я подумал, что, если он вдруг откажет, нам конец.
На улице громоздились трупы - один на другом. Большинство убитых были молодыми ребятами, зелеными новичками, не имевшими боевого опыта. В живых оставались только старые солдаты вроде нас, научившиеся автоматически и мгновенно пользоваться всеми чувствами, способные ощутить опасность за несколько секунд до того, как она заявит о себе, способные читать мысли противника и предвидеть его очередной ход. То была коварная, жестокая игра не для новичков. Мы косили их, хоть вместе с тем и жалели.
От постоянной отдачи тяжелого МГ-42 у меня сильно болело плечо. Я сунул под рубашку кепи, но оно почти не смягчало ударов. Глаза у меня горели и слезились, горло пересохло, когда я сглатывал, его словно бы резало ножом. Но хуже всего было то, что патроны подходили к концу.
Краткая передышка продолжалась минута за минутой, пока не растянулась в целый час. Потом англичане появились снова, теперь уже крупными силами. Началось с рева самолетов над нашими головами и падения зажигательных бомб. Потом заработала артиллерия, затем появились танки. Малыш схватил противотанковую мину и бросился к приближавшемуся "черчиллю". На сей раз ему не повезло. Мина взорвалась, не причинив танку вреда, и Малыша самого швырнуло взрывом наземь. В бешенстве он вскочил и огляделся. Неповрежденный "черчилль" с лязгом шел по улице через груды трупов. Малыш с диким воплем бросился за ним, влез на башню и разрядил в люк весь автоматный рожок. Не удовольствуясь этим, бросил туда две гранаты, спрыгнул на дорогу и скатился в ближайшую воронку. Тяжелый "черчилль" грузно свернул в сторону, подскочил в воздух, описал полукруг, раздавив при этом нескольких пехотинцев, уткнулся задом в два крепких дуба и наконец вспыхнул.
Лейтенант Лёве с залитым кровью лицом выкрикнул приказ отходить. Маленькими группами и поодиночке рота отошла. Настал наш черед, и я в возбуждении и смятении, начал стрелять с бедра, совершенно забыв, что с МГ-42 этого нельзя делать. Барселона с Портой едва избежали гибели, а меня сильная отдача сбила на землю. Пулемет лежал рядом и вовсю палил сам по себе, я оказался в нелепом положении, так как был вынужден прятаться от своего же оружия. К несчастью, одна из пуль задела Малышу икру. Надо же, именно ему Личных оскорблений такого рода Малыш не прощал. Он пришел в бешенство, изо всей силы пнул пулемет, повредил большой палец, громко взвыл и вдруг пришел в полное неистовство.
- Тупой кровожадный скот, ты мне за это ответишь!
Обращался Малыш не к пулемету, а ко мне. В подтверждение своих намерений он швырнул в мою сторону последнюю гранату и выстрелил несколько раз из нагана. Поверьте, когда эта не способная думать громада костей и мышц выходила из себя, оправдываться не стоило. Я повернулся, побежал, но поскользнулся на масляном пятне и растянулся. Через секунду Малыш навалился на меня, я ощущал на лице его горячее дыхание, громадные пальцы обхватывали мне шею. Я был не ровня ему ни по весу, ни по силе, но полнейший страх выпростал мое тело из-под него. Ступив в снарядную воронку, я вывихнул лодыжку, споткнулся о груду кирпичей, полез на четвереньках вверх по склону и оказался перед "черчиллем", который остановился возле двух раненых солдат. Следом за мной появился взбешенный Малыш. Обезумев от страха, я выхватил револьвер и выпустил две пули; обе прошли мимо цели. Сделал шаг вперед и тут же полетел в канаву с грязной водой. Где-то поблизости послышался голос лейтенанта Лёве, яростно выкрикивающего команды, но в ту минуту мне было не до него. Даже сам фельдмаршал не смог бы остановить меня. Мокрый, я, шатаясь, вылез из канавы, побежал по открытому полю и присел, тяжело дыша, за кустами.
Откуда ни возьмись, появились английские солдаты, бежавшие опрометью вдоль кустов, за которыми я укрылся. По сравнению с Малышом они были безобидны, как младенцы. Я подумал, где он, черт бы его побрал, не следит ли за мной из-за какого-то дерева, и стал лихорадочно молиться, чтобы ему снесло голову взрывом гранаты.
Внезапно я увидел Малыша справа от себя, он неуверенно шел с огнеметом в руках через кусты. Испуганно вскрикнув, я бросился в ближайшую канаву, пробежал по ней полкилометра, вылез, перелез через какие-то ворота на боковую дорогу и наткнулся на лейтенанта Лёве с нашим отделением. Все они были расположены ко мне не очень любезно.
- Я отдам тебя под трибунал, черт возьми! - крикнул лейтенант.
Все стояли с угрюмым, враждебным видом, пока он срывал с меня нашивки. Я попытался объяснить им про Малыша и его кровожадность, но это ни на кого не произвело впечатления.
- Поделом будет, если попадешься ему! - бесчувственно проворчал Лёве.
Хайде смерил меня взглядом и скривил губы в презрительной усмешке.
- Где пулемет? - спросил он.
- Да, где пулемет? - поддержал его Лёве, ухватясь за новую мою оплошность.
- Я… э… потерял его.
- Потерял? - удивленно переспросил Лёве. - Как это потерял? В моей роте никто не теряет пулеметов. Отправляйся обратно, черт возьми, найди пулемет и не смей мне без него показываться!
- Но я…
- Не нужно тщетных оправданий, приятель! Принеси пулемет обратно, даже если тебе придется обращаться за ним лично к Монтгомери!
- Тупой охламон! - прошипел Хайде. - Чуть не перебил всю роту!
Порта с отвращением плюнул в мою сторону. И, словно это послужило сигналом противнику, в нас снова полетели гранаты. Все отделение бросилось в укрытие. Присоединяться к ним вряд ли было тактично. Я перескочил обратно через ворота и снова спрятался в той же канаве. Когда я осмелился приподнять голову, все исчезли, предоставив меня собственной участи. Послышались тяжелые шаги и голоса англичан, я тут же скорчился и затаил дыхание. Они прошли так близко, что я уловил запах кожи от их ремней, и прошло десять минут, прежде чем я смог заставить себя вылезти.
Вскоре я был на том месте, где "черчилль" остановился возле двух раненых солдат. Танка уже не было, и один из раненых умер. Другой смотрел на меня тусклыми глазами. Он выглядел слишком слабым, чтобы причинить какой-то вред, но я осторожно кружил возле него, держа в руке нож и готовясь прикончить его при малейшем признаке угрозы.
- Воды! - настоятельно пробормотал он.
Я с подозрением поглядел на него, но он был очень тяжело ранен и не мог представлять опасности. Половина его живота была разорвана, видимо осколком снаряда или гранаты; из уголка рта струилась кровь. Я протянул к нему руку, забыв, что в ней нож, и он с жалким видом отпрянул, видимо, решив, что я хочу перерезать ему горло. Я сунул нож в ножны, утер кровь с его рта и показал ему перевязочный пакет в знак того, что вреда причинять не намерен. Осторожно распахнул его мундир, часть которого вошла в открытую рану. Ничего ощутимого сделать для него я не мог. Перевязал, как сумел, его рану; это был скорее просто жест, нежели помощь. Когда бинт кончился, я оторвал нижнюю часть своей рубашки и обернул вокруг его живота. Он все еще слабо стонал, прося воды. При ране в живот пить ему было нельзя, но было ясно, что он умирает, поэтому одной рукой я поддержал ему голову, а другой поднес свою фляжку к его губам. Сигарет, чтобы предложить ему, у меня не было, была только горсть шоколадных конфет. Я сунул две ему в рот, он стал жевать их с явным удовольствием, пытаясь улыбнуться. Будь я уверен, что он умрет в ближайшие несколько минут, то остался бы с ним, но он мог продержаться еще полчаса, а мне не давал покоя потерянный МГ-42. Говорить мне, что пулемет гораздо важнее солдата, лишний раз не требовалось. Я мог бы с честью потерять жизнь, но не оружие.
Я надел на лицо англичанина газовую маску, воткнул рядом с ним винтовку, надел на нее каску, чтобы помочь санитарам-носильщикам обнаружить его, когда они придут убирать раненых после боя. Что еще я мог сделать? Почти ничего. Только оставить ему остальные конфеты и вложить в руку фотографию жены и ребенка, найденную в его кармане. Так, по крайней мере, умирая, он будет не один.
Низко над землей с ревом пролетели три английских штурмовика. Я подождал, чтобы они скрылись, потом осторожно пошел по разрушенной деревне. Пулемет чудесным образом оказался там, где я его бросил. В своем облегчении я забыл о необходимой предосторожности - осмотреть местность. Побежал к пулемету, и почти сразу же на меня навалились двое английских солдат. Задаваться вопросом, откуда они взялись, я не стал: там было столько воронок, что могла бы спрятаться целая армия. Действовал инстинктивно, как нас учили на занятиях и как потом сам поступал много раз: пригнулся, ударил одного из нападавших коленом в пах, а другого рубанул ребром ладони по горлу. Слава Богу, они были новичками, иначе бы ждали этого. Приканчивать их я не стал, так как очень спешил, - лишь схватил пулемет и побежал со всех ног по дороге, вверх по склону и в открытое поле.