Порта с Легионером поползли вдоль провода. В прошлом они могли бы перерезать эту чертову штуку, и дело с концом, но противник с тех пор поумнел. Теперь такие провода покрывали поверх изоляции тонким слоем меди. Коснись провода чем-то металлическим, - по этому слою пройдет ток и взорвет мину. Мы не сразу разобрались в этой уловке. Противник не оставлял нам инструкций по эксплуатации, и мы потеряли нескольких человек, пока не поняли секрета.
Этот подарочек висел на дереве и был соединен с тремя крупнокалиберными снарядами. Порта обернулся и раздраженно крикнул:
- Черт возьми, иди сюда! Это не церковный пикник!
С замиранием сердца я понял, что должен идти туда с необходимыми инструментами и вынимать треклятый детонатор. Задача нелегкая. Выполняя ее, погибло немало хороших людей; кроме того, всегда существовала дополнительная опасность, что противник мог приготовить нам какой-то новый сюрприз.
Влезший на середину дерева Порта держал четыре шедших от мины провода. Я осторожно подошел, сжимая инструменты. Мина была противотанковой. Взрыватель был не больше сигаретной пачки, но мне он казался невероятно большим. На одном из снарядов какой-то шутник написал послание: "Отправляйтесь в ад, проклятые фрицы". Подписано оно было только именем: Исаак. Точка зрения этого неизвестного Исаака была понятна. Никто с таким именем не имел причин любить нас.
Каким-то чудом удача не изменила нам. Мы обезвредили мину со всеми ее снарядами-ловушками и позволили себе несколько минут отдыха на краю могилы. Сели тесным полукругом и выкурили по сигарете, что в подобных обстоятельствах строго запрещалось.
- Вот что я вам скажу, - внезапно заговорил Порта. - Если старина Адольф поработал бы с полчаса на минном поле, то не был бы так чертовски самоуверен… И не так стремился бы продолжать эту чертову войну!
Эта простая мысль развеселила нас. Мы безудержно смеялись, пока к нам не подошла остальная часть группы во главе с лейтенантом Брандтом, который руководил операцией. Брандт был с нами с самого начала. Время от времени уезжал на курсы, но неизменно возвращался к нам; мы видели в нем не столько офицера, сколько одного из нас, даже обращались к нему по имени и позволяли себе непристойную фамильярность. Он был настоящим фронтовым офицером, одним из немногих, кто снискал наше уважение, заслужить которое было непросто.
- Проклятые мины, - проворчал он. - Если это занятие скоро не кончится, мы все окажемся в сумасшедшем доме.
- Будем думать о минах дома, - сказал Порта, - когда станем вскапывать огород. Первой мыслью будет обезвредить картошку.
Порта постоянно говорил "когда"; слова "если" от него не слышали. Полагаю, и все мы думали про "когда", хотя большинство не решалось произносить это вслух. Однако почему-то невозможно представить себе, что когда-то и ты окажешься погребенным в канаве с вложенными в баночку из-под пива документами. Ты часто думал о смерти и покрывался холодным потом, но в глубине души не мог всерьез поверить, что она настигнет тебя. Перед полномасштабной атакой мы часто помогали готовить братскую могилу, устилали ее сеном, складывали рядом маленькие деревянные кресты. И ты ни разу не представлял, что твое тело будет брошено в нее вместе с другими, хотя, видит Бог, смерть была совершенно обыденным явлением. Сколько раз на день ты слышал пронзительный свист снаряда, тяжелый удар, когда он падал на землю, затем взрыв, затем пронзительные крики боли, затем осознавал, что человека, который секунду назад стоял рядом с тобой, уже там нет… Сколько раз бывало, что половина отделения взлетала на воздух, что вокруг тебя лежали мертвые или умирающие, а ты один оставался невредимым. Ты понимал, что везение не может длиться вечно, однако интуитивно чувствовал, что твое личное везение никогда не кончится.
Порта снова принялся за еду. На сей раз он нашел в брошенном американском джипе ящик консервированных ананасов.
- Странно, что раньше я не любил их, - задумчиво произнес он. - Когда война окончится, первым делом отправлюсь в ресторан и буду есть ананасы, пока из ушей не полезет.
Разумеется, это послужило сигналом к одному из наших любимых времяпрепровождений: игре в "когда война окончится…" Мы обсуждали это всякий раз с неустанной живостью, и почему-то эта игра не утрачивала своей привлекательности, хотя из всех нас только Хайде определенно знал, как будет распоряжаться своей жизнью. Он был унтер-офицером и давно решил, что пойдет в офицерскую школу. И с этой целью ежедневно, где бы мы ни были и чем бы ни занимались, штудировал по десять страниц из "Наставления по военным кампаниям". Мы безжалостно дразнили Юлиуса, однако, может быть, слегка завидовали его упорной решимости преуспеть. Все мы понимали - хотя этого никто не признал бы, - что слишком долго пробыли солдатами для возвращения к обычной гражданской жизни. Старик заявлял, что только фермеры смогут успешно вернуться к довоенной деятельности, - и, возможно, был прав. Для меня фермеры были особой породой людей. Только покажи им картофельное поле или ряд яблонь, и они, скорее всего, потеряют голову. Многие фермеры дезертировали из армии, увидев яблоню в полном цвету. Через два-три дня почти всех их ловили и волокли, возбужденно бормочущих о свиньях или сливовых деревьях, в трибунал. К сожалению, никакие трибуналы не могли понять мании, которая охватывала этих людей при столкновении лицом к лицу с тем, что составляло сущность их жизни, и результатом неизбежно становился расстрел.
Прошло уже десять часов с тех пор, как мы начали расчищать проход по минному полю. Десять часов напряжения; десять часов ходьбы в буквальном смысле дорогой смерти; десять часов, в сущности, без отдыха. Что такое редкие двадцатиминутные перерывы, если знаешь, что дело не завершено даже наполовину?
Однако, наконец, оно близилось к концу. Мы только что установили последний белый указатель, обозначающий безопасный путь для танков, и близилась возможность расслабиться. Я собрался вбить последнюю веху, и тут краем глаза увидел что-то. Поднял взгляд. Все остальные стояли недвижно, как статуи, с отвисшими челюстями, с широко раскрытыми глазами. Все смотрели на лейтенанта Брандта. Он стоял в отдалении от группы, широко расставив ноги и чуть отведя руки от корпуса… По коже у меня пошли мурашки страха. Я прекрасно понимал, что означает эта неловкая поза. Клаус стоял прямо на мине. Малейшее движение, и она взорвется. Я видел провода, шедшие от нее. Клаус должен был понимать так же ясно, как и мы, что его час настал.
Стоявшие ближе всех к нему начали медленно пятиться. Им тоже грозила серьезная опасность. Провода говорили о том, что мина соединена с другими. Лишь один человек выказал желание броситься в героической, но наверняка самоубийственной попытке прийти на помощь лейтенанту. Это был Малыш. Мы удержали его грубой силой, для этого потребовались трое. Едва мы успокоили Малыша, Барселону охватил приступ безумия, и он медленно пополз к Клаусу, все еще стоявшему на мине.
- Держите этого болвана! - крикнул Порта.
Лицо лейтенанта было жуткого свинцового цвета. Он был одним из самых смелых людей, каких я знал, но даже смельчаки заслуживают определенного снисхождения, стоя на мине. Мы уже приготовили полный шприц морфия, разложили перевязочный материал. Если он каким-то чудом останется жив, потребуются все бинты, какие есть в наличии. Легионер вытащил пистолет. Его цель была ясна: что бы ни случилось, Клаус должен страдать как можно меньше. Назовите это убийством, если угодно, но лейтенант провел с нами шесть лет, сражался бок о бок со своими солдатами в самых тяжелых боях. Когда знаешь, любишь и уважаешь кого-то, как мы Клауса, то особенно не беспокоишься о том, как воспримет это остальной мир, а просто делаешь то, что нужно.
Наступить на мину, лежащую у всех на виду, - одна из тех невероятных ироний войны, принимать которые трудно. И однако, думаю, что-то подобное должно было случиться почти неизбежно. После десяти часов напряженной работы на минном поле неудивительно, если внимание человека ослабнет на несколько секунд. К сожалению, расслабление даже на долю секунды в подобных обстоятельствах очень часто становится роковым.
Внезапно Порта крикнул Клаусу:
- Прыгай! Это единственный шанс!
Клаус заколебался - и кто мог бы винить его? Одно дело сказать, что это твой единственный шанс; совсем другое набраться мужества, чтобы воспользоваться им.
Мы ждали. И смерть ждала своей несомненной добычи не менее терпеливо.
По прошествии какого-то времени - десяти минут? получаса? дней, недель, месяцев? это казалось вечностью - Клаус поднял руку в безмолвном прощальном салюте и согнул колени, готовясь использовать свой единственный шанс…
Я зажал ладонями уши. Клаус оставался в позе бегуна, ждущего выстрела стартового пистолета. Думаю, мы все разделяли муки его последних мыслей. Оставаясь на месте, он был еще живым; едва двинется, станет, скорее всего, совершенно мертвым.
Клаус коснулся пальцами земли, готовясь к мигу, когда должен будет использовать свой последний шанс. А потом вдруг распрямился.
- Бросьте мне свои куртки!
Ему тут же бросили десять курток. Долетели только три. Малыш снова бросился вперед, но Порта мгновенно нанес ему удар саперной лопаткой. Тот хрюкнул и упал.
- Поблагодарите его от моего имени, - сдержанно сказал Клаус.
Он обмотал тремя куртками тело, прикрыв, насколько возможно, грудь и живот. Затем снова поднял руку в салюте.
- Прыгай! Ради Бога, прыгай!
Я слышал, как настойчиво шепчу эту команду, но ее заглушил внезапный слитный звон колоколов по всей местности. Колоколов, звонивших в честь освобождения Франции. Ветер доносил до нас ликующий перезвон, возвещающий, что Франция свободна. Люди забыли ужасы войны, ад высадки в Нормандии, разрушенные дома, разоренные поля. Они знали только, что теперь вновь стали свободными людьми. На улицах американские солдаты танцевали с французскими девушками. Vive la France! Mort aux Allemands!
Лейтенант Брандт напряг мышцы. И прыгнул. Разрывающий барабанные перепонки взрыв заглушил колокольный звон. Взметнулся язык пламени… Мы бросились вперед. Клаусу оторвало обе ноги. Одна лежала рядом с ним, другая улетела Бог весть куда. Все его тело было в ожогах, но он все-таки пребывал в сознании.
Старик сразу же сделал ему укол морфия. Мы с Портой наложили жгуты на кровоточащие культи. Мундир его был изорван, пахло горелой плотью. Клаус сжимал, сколько мог, зубы, но потом боль стала невыносимой, и его мучительные вопли смешались с веселым перезвоном.
- Еще морфия! - крикнул Малыш, очнувшийся после удара Порты.
- Больше нет, - негромко ответил Старик.
Малыш напустился на него:
- Что это, черт возьми, значит - нет?
Пауза.
- То, что говорю, - ответил Старик, раздраженно отбросив шприц. - Нет больше морфия.
Что могли мы поделать? Ничего. Только сидеть возле лейтенанта и мучиться вместе с ним. Кто-то вставил сигарету в его уже посиневшие губы.
- Все будет хорошо…
- Полежишь в госпитале…
- Ты не умрешь, это конец войны…
- Все будет хорошо, когда донесем тебя до базы…
- Слышишь колокола? Это конец войны!
Конец войны… Вскоре настал и конец жизни нашего лейтенанта. Он умер меньше чем через минуту, и мы пошли по минному полю по своим следам, между белыми вехами, которые он помогал устанавливать, неся его на плечах; похоронная процессия под торжествующий звон колоколов. Малыш шел первым. Порта замыкал колонну, играя печальную мелодию на своей флейте. Называлась мелодия "Полет диких лебедей"; она была одной из тех, которые Клаус любил больше всего.
3
Русский лейтенант Гаранин из Четыреста тридцать девятого Восточного батальона сделал со своим взводом татар поразительную находку: в американской машине вместе с тремя мертвыми офицерами лежал набитый бумагами портфель. Гаранин сразу же схватил его и помчался к командиру роты; тот так же быстро решил, что разбираться с документами следует генералу Марксу, командующему Восемьдесят четвертой армией. Поэтому оба офицера отправились к генералу, прихватив драгоценный портфель.
Генерал сразу же оценил находку Гаранина и, не теряя времени, сообщил о ней в штаб Восьмой армии. Там, к его удивлению и негодованию, рассмеялись и сказали, что он несет чушь. Разгневанный генерал был способен лишь сидеть, кипя от злости; адъютант тактично встал рядом с ним и сам стал просматривать содержимое злосчастного портфеля. Оба были твердо убеждены, что документы подлинные.
- Герр генерал, не считаете, что секретная служба…
Генерал считал. Секретная служба должна быть немедленно поставлена в известность. Документы, вне всякого сомнения, были чрезвычайной важности. Затем он связался с генерал-фельдмаршалом Рундштедтом и сообщил, что у него, генерала Маркса, есть совершенно секретные планы вторжения союзников в Нормандию. Планы недвусмысленно подтверждали истину того, что до сих пор было лишь догадкой: недавняя высадка представляла собой лишь прелюдию к полномасштабному вторжению, которое все прогнозировали в течение последних четырех лет.
- Ерунда! - завопил фон Рундштедт и швырнул трубку.
Генерал-фельдмаршал был непреклонен. Эти планы - фальшивка. Умышленная подделка. Подброшенная, чтобы достаться в руки такому легковерному болвану, как генерал Маркс. Если на то пошло, сами высадки имели цель ввести в заблуждение. У фон Рундштедта были свои взгляды на этот предмет. Разумеется, союзники планировали вторжение, это знал любой идиот, но высадки в Нормандии не были прелюдией к нему. Они проводились как тщательно продуманный отвлекающий маневр.
- Снять генерала Маркса с должности! - раздраженно приказал фон Рундштедт. - Он идиот, фантазер и не вправе командовать армией. К черту его.
ГОЛГОФА
Стояла ночь. Мы возвращались тремя колоннами по главной дороге на позицию № 112. Сырой туман Северного моря забирался нам в горло, под одежду, проникал до самых костей. Мы шли в хвосте одной из колонн. Авангард давно скрылся в тумане. Его существование мы просто принимали на веру.
Порта на сей раз не вел речь о еде. Он возвратился ко второй теме своих разговоров и рассказывал одну из бесконечных историй о шлюхах. Старик, замыкая колонну, флегматично шел, втянув голову в плечи; из уголка рта торчала неизменная трубка, каска свисала на подбородочном ремешке с винтовки. Мы всегда называли его Стариком. С самого начала. На самом деле он был фельдфебелем Вилли Байером, командиром нашего отделения. По армейским представлениям, он не был идеальным солдатом: сапоги его были велики на два размера, мундир - потрепанным, щеки покрывала недельная щетина; зато он был лучшим командиром отделения, какого я знал.
Мы свернули с дороги и пошли по тому, что, видимо, несколько дней назад было довольно обширным лесом. Но теперь деревья были повалены, земля изрыта танковыми гусеницами; повсюду землю густо устилали подбитые танки, брошенные джипы, опрокинутые грузовики. Не менее густо лежали груды человеческих тел.
- Господи, сколько же убитых! - пробормотал Малыш, впервые в жизни испытывая почти благоговейный ужас.
Порта сострадательно прервал на секунду рассказ о шлюхах.
- Крупнокалиберные снаряды, - сказал он.
- Это новый тип минометных мин, - возразил Хайде, всегда бывший в курсе последних новостей. - Они испаряют мундир и сжигают человека.
- О, превосходно! - сказал, захлопав в ладоши, Порта. - Жду не дождусь, чтобы испытать это на себе.
Действительно, обожженных тел на земле было много. Были и другие бросавшие в дрожь зрелища. У древесного ствола стоял голый парень без ног. Оторванные руки и ноги валялись повсюду. Малыш наткнулся на оторванную голову, все еще в каске, и с силой пнул ее, словно футбольный мяч. Легионер, обычно самый невпечатлительный из нас, прижал руку ко рту и отвернулся.
- От некоторых вещей, - сказал он, - меня выворачивает наизнанку. Зрелище катящейся по земле человеческой головы - одна из них.
- Здесь как в мясной лавке, - заметил Грегор, чье воображение отправилось в полет. - Разделанное мясо висит повсюду.
- По-моему, больше похоже на адскую кухню, - сказал Порта. - Держу пари, лежащего здесь жареного мяса хватит, чтобы целую неделю кормить половину немецкой армии.
- Заткни свою грязную пасть! - неожиданно рявкнул Старик.
Мы смущенно умолкли. Внезапно, едва Порта стал спрашивать, "рассказывал ли я вам о…", земля под нами загудела и затряслась, раздался оглушительный взрыв. Мы все инстинктивно упали на колени.
- Рота, рассыпаться!
Мы поспешно рассыпались. В небо взметнулся яркий столб огня. Должно быть, стреляла "Дора", реактивная установка с двенадцатью направляющими.
Гуськом, низко пригибаясь, мы двинулись в укрытие за одной из сложенных без раствора стен, которых много в этой части Франции. Противник осложнял нам жизнь тем, что менял позиции после каждого залпа, старательно перетаскивая орудия на новое место и паля в нас с неожиданных точек.
- Пошевеливайтесь! - прошипел Старик. - Снаряды падают все ближе. Вот-вот нас накроют.
В подтверждение его слов прямо позади нас взметнулась туча густого дыма, пронизанного темно-красным пламенем. Судя по страшным вою и крикам по другую сторону тучи, пострадали многие бедняги.
Мы поспешно укрылись за стеной. Защиту она оказывала более психологическую, чем практическую, но, к счастью, тогда никто об этом не думал. Из снарядной воронки внезапно появился наблюдатель, лейтенант-артиллерист, и злобно напустился на нас. Он был весь в крови и грязи, с кровоточащей раной на лбу.
- Что здесь, черт возьми, происходит? - спросил лейтенант. - Кто командует этой сворой кретинов?