Достойная дочь фатерлянда
Грета выпрыгнула из санитарного автобуса и, миновав узорные железные воротца, которые предупредительно распахнули перед нею часовые, побежала к прячущемуся в зелени особняку.
- Папа! - позвала она, сбрасывая в прихожей белый в рыжих пятнах йода халат.
Из кабинета никто не отозвался. Не нашла она отца и в гостиной.
- Штандартенфюрер еще не приходил, - выглянула из кухни лоснящаяся физиономия денщика.
- И ничего не просил мне передать? - удивилась девушка.
Она позвонила отцу на службу.
- Говорит Грета фон Кляйвист. Пожалуйста, соедините меня с вашим шефом.
- Его нет, - узнала она скрипучий бесстрастный голос адъютанта. - Что-нибудь случилось, Гретхен?
- Сама не знаю, Цоглих. Вызывает из операционной главврач: "Звонил ваш отец, просил отпустить вас с дежурства". В чем дело? - думаю. Никогда он в госпиталь не звонил. Бросаю все, лечу: вдруг ранили, заболел, ну мало ли что! Приезжаю, а его нет!
- И не скоро освободится, - помолчав, ответила трубка. - Шеф очень занят, опять совещание у командующего.
- Странно… - Она медленно положила трубку.
Ничего не поделаешь, придется ждать.
Хорошо бы приготовить папе какой-нибудь сюрприз. Сыграть его любимую скрипичную сонату Брамса. Или оставить на его заваленном бумагами и книгами столе душистую веточку жасмина. Еще забавней было бы положить жасмин в его домашний сейф. Хотя не стоит, рассердится: ведь отец доверил ей шифр лишь на случай его внезапной смерти. Грета с гордостью подумала о том, что она единственный человек, которому он завещал сохранить для истории его личный архив. Штандартенфюрер знал, что может на нее положиться, - никогда она не подведет его, никогда!
Правда, было время - она заколебалась, почти возненавидела его - это когда он порвал с ее матерью, запретил им переписываться. Теперь, пройдя суровую закалку духа в "Союзе германских девушек", Грета понимала отца: женщина, называвшая фашистское движение "чумой", не заслуживала иной участи. Он заставил себя обойтись с женой так, как поступил бы в отношении всякой предательницы, но только дочь знала, чего это ему стоило: еще и сейчас даже при мимолетном упоминании о ее матери штандартенфюрер бледнел. Бедный папочка…
Грета любила отца, благоговела перед ним; И пусть ее порой коробила его ироническая усмешка, когда она вдохновенно пересказывала ему услышанные на уроках и лекциях откровения по поводу "расы и крови", пусть он все еще не считал ее достаточно зрелой, чтобы посвятить в конечные цели движения, которые, по его словам, были еще глубже и прекрасней, чем даже в официально провозглашенных лозунгах, - но разве они с отцом не были едины в главном? Не только дочь, но и соратница!
Было приятно думать на эту тему, но в гостиную постучал часовой и доложил, что Грету кто-то спрашивает.
Девушка вышла в прихожую.
На диванчике, отдуваясь, сидел пожилой мешковатый зондерфюрер. Увидев хозяйку, он не спеша встал и снял мокрую фуражку, обнажив седеющую шевелюру.
- Фрейлейн припоминает меня?
- О, еще бы. Ведь вы так чудесно играли на нашем музыкальном вечере… - Грета изобразила любезную улыбку, поняв по его острому взгляду, что он старается угадать, поделился ли тогда с ней штандартенфюрер своими подозрениями на его счет.
- Господин Ленц, если не ошибаюсь? - протянула она руку.
- Польщен, что запомнился самой очаровательной амазонке вермахта, - поцеловал он ее узкую кисть.
…Смешно, - подумала она, - как можно было принимать за красного агента этого добродушного толстяка?!. Наверно, опять пришел просить отца позвонить его начальству, что у СД не осталось сомнений в его благонадежности.
- К сожалению, папы нет дома, - мягко высвободила она руку.
- А я не к нему, - гость расстегнул шинель и покосился на долговязого часового.
- Ко мне?!.
На миг Гретой овладело смутное беспокойство. А вдруг он и в самом деле… Ай, что за ерунда! Ведь невиновность его доказана, сам отец занимался его делом. Обыкновенный военный репортеришка, спившееся ничтожество.
…Интересно, что ему нужно от меня? Уж не вздумал ли этот толстячок приударить за мной?
Отпустив часового, Грета провела нежданного гостя к себе.
- Так что вам угодно, зондерфюрер?
- Э! Не будем спешить, прелестная хозяйка. Дойдет очередь и до хвоста, как сказал один еж, пожирая змею.
Он внимательно оглядел скромное убранство ее чистой, в цветах и с милыми девичьими безделушками, комнаты, одобрительно поцокал языком перед прикнопленной к стене виньеткой-напоминанием "Я немецкая девушка" .
- Скажите, фрейлейн, - задержал он взгляд на портрете Гитлера, - а вы не задавались вопросом, отчего подобное изображение отсутствует в служебном кабинете вашего отца?
- Образ фюрера можно хранить и в сердце, - сухо заметила Грета, задетая не столько вопросом, сколько нагловатым тоном гостя. - Впрочем, спросите об этом у самого отца. Он будет с минуты на минуту.
- Сомневаюсь, - бесцеремонно развалился Ленц на стуле. - Совещания у фельдмаршала продолжаются обычно за полночь.
- Я вижу, журналисты недаром славятся осведомленностью. Особенно в вещах, не имеющих к ним отношения. - Поза его нравилась Грете все меньше. - Но даже вам, надо думать, не известно, что мне скоро возвращаться на дежурство. Так что поторопитесь с вашим делом.
- Почему же неизвестно? - расплылся в улыбке толстяк. - Ведь звонил в госпиталь не штандартенфюрер, а ваш покорный слуга.
- У вас шутки не по возрасту, господин газетчик, - нахмурилась Грета.
- А я не только газетчик… - многозначительно произнес гость, но закончить фразу он не успел.
Девушка метнулась к ночному столику, выхватила из ящика маленький плоский "вальтер".
- Руки!
Изумленно пуча глаза, толстяк поднял руки.
- Но позвольте, фрейлейн…
- Кругом! Руки на затылок!
Быстро и умело, как учили еще в школе, на военных занятиях она обезоружила его.
- Курт! - стукнула она в стенку денщику.
- Именем фюрера! - остановил ее неожиданно властный голос. - Именем нашего фюрера запрещаю звать посторонних!
…Запрещает, он?!
- Молчать, вы! Жалкий русский шпион!
…Где же этот несносный Курт? Ах, да, на кухне, не слышит
Она отодвинула штору, чтобы позвать часовых, но так и не крикнула: жалкий русский шпион… смеялся.
- А знаете, милочка, вы почти угадали, я действительно какое-то время разыгрывал подозрительную личность. Что делать! Иначе ваш почтенный родитель вряд ли удостаивал бы меня своим обществом. - Он повернулся лицом к дулу, живот его наконец перестал колыхаться. - Однако, фрейлейн, если вас интересуют действительные мои негласные функции, потрудитесь запустить ваши божественные пальчики в мой левый нагрудный карман.
Поколебавшись, Грета осторожно приблизилась к нему и приставила пистолет к его лбу.
- Не двигаться!
Свободной рукой она извлекла из его кармана маленькую серую книжку с тисненым орлом, держащим в клюве свастику, раскрыла удостоверение и увидела гриф и печати абвера.
- Как?!
Дуло ее "вальтера" опустилось.
…Тайный сотрудник армейской контрразведки?!
- Ну? - нетерпеливо мотнул головой Ленц. - Долго мне придется держать руки в столь непристойном положении? Да еще перед дамой. - Он помахал в воздухе кистями и опустил их. - Извините, затекли.
- Минутку… - Грета поднесла документ ближе к свету, но не успела она вглядеться, как легкий, как бы шутливый удар по запястью выбил из ее руки пистолет.
Грета в страхе попятилась.
- Дорогая медсестричка, - Ленц укоризненно поцокал языком, - когда вам действительно представится случай взять на мушку врага, не забудьте снять курок с предохранителя.
И он вернул ей оружие. Девушка неуверенно протянула ему парабеллум, спросила, веря и не веря Ленцу:
- Но чем я могу быть полезной абверу?
- Не догадываетесь? - Он вытащил длинную экзотическую трубку и стал набивать ее табаком. - Весьма сожалею, фрейлейн, но мне поручено расследовать образ мыслей вашего отца.
- Но как вы смеете!
- На то, золотце мое, и существуют в рейхе разные осведомительские службы, - Ленц взял у нее свое удостоверение и небрежно сунул в карман, - дабы постоянно проверять друг друга.
- Если есть основания!
- О, их столько, что напрашивается вывод… - он выпустил синее кольцо дыма, дал ему растаять и тогда только закончил, - об измене.
- Слушайте, вы! - возмутилась девушка. - Если вы скажете еще что-нибудь в этом роде о моем отце, еще два слова - и я… я…
- Мне достаточно одного, - спокойно произнес он. - Рогге!
Грета отпрянула.
- Да, да, Эрих Рогге, один из лучших диверсантов СД, доблестный солдат Германии, брошенный своим начальником за решетку!
Горячая волна крови прилила к ее щекам, слабость подкосила колени. То, с чем пришел абверовец, было до дикости нелепо, но… Но, в самом деле, за что отец вдруг арестовал Эриха, героя войны, ее жениха, наконец. Как он мог?…
- Значит, Рогге в чем-то провинился, - прошептала она. И добавила еще тише. - Или папа ошибся…
- Ошибка? - ухмыльнулся абверовец. - А если преступление? А если под видом бдительности начальник СД устраняет преданных рейху людей?
…Боже, что он говорит!
- Что вы говорите! Вы не знаете моего отца! Штандартенфюрер всегда был…
- Был! Пока верил в победу. Но, кто знает, может быть, теперь, когда положение на фронте…
- Нет! Клянусь вам! Ведь я знаю его лучше всех, и потому…
- И потому, - толстяк вынул трубку изо рта и встал, - потому меня и прислали к вам. К вам! - повторил он многозначительно, давая понять, что ей оказывают особое доверие. - Ибо мы убеждены: функционерка "Союза германских девушек" не может уклониться от веления долга!
У некоторых фраз - особая сила. Еще не подумав над тем, что произнес Ленц, Грета одернула жакет, застегнула верхнюю пуговицу, больно защемив кожу на шее, вытянулась, словно ей скомандовали - "смирно!".
Толстяк отер платком взмокший лоб, плотно задернул штору и достал затрепанный блокнот.
- Вам надо ответить на мои вопросы. Садитесь…
Грета примостилась на краешке стула, тоскливо следя за короткими пальцами гостя, отвинчивающими колпачок авторучки.
Она начинала понимать: ее отказ лишь усугубит подозрения.
…Ну? Спрашивайте! Я докажу, я докажу, что папа ни в чем…
- Итак, - Ленц уселся напротив и приготовился записывать.
С торопливой горячностью девушка принялась рассказывать об отце, о его блистательной карьере ученого, от которой он отказался ради тяжкой, неприметной службы разведчика, о его замечательных, хотя и мало кому известных, заслугах на посту личного консультанта Гейдриха в психологической подготовке победоносных маршей по Европе, о его непримиримости ко всяческим проповедникам равенства и тем более к коммунистам, о его…
- Непримиримость? - остановил ее Ленц. - Но почему тогда штандартенфюрер распространяется при подчиненных насчет "идейной твердости и мужества большевиков"? Или это клевета? Вам-то приходилось слышать от него подобные суждения?
- Приходилось. - Грета старалась глядеть ему прямо в глаза. - Отец всегда считал, что недооценка силы противника…
- Значит, вы подтверждаете, - подхватил абверовец, - что господин Кляйвист оспаривает основной тезис нашей пропаганды, гласящий - ну-ка?…
- Что "Россия - колосс на глиняных ногах", - упавшим голосом процитировала девушка.
…Действительно, папе недостает должной уверенности, что Советы обречены. Правда, это нисколько не ослабило его энергии, напротив, удесятерило ее… И все же…
Ленц сделал пометку в блокноте и, пососав трубку, продолжил:
- Партайгеноссе Кляйвист справедливо находит расовую теорию полезной для воспитания ненависти к врагам рейха. Но у меня не сложилось впечатление, что он верит в нее сам…
- Видите ли, - замялась Грета, - папа и в самом деле недооценивает важности таких анатомических признаков расового превосходства, как длина черепа, цвет волос, форма носа. Но это ведь не означает…
- Позвольте нам судить, что это означает! - оборвал Ленц.
…Ах, папа, сколько раз мы спорили с тобой по этому поводу. Но эта твоя старомодная интеллигентность… Ты мог иронизировать по поводу того, что в иных областях Германии, согласно какой-то гнусной статистике, меньше арийских черепов, чем среди англосаксов и даже славян. А с какой издевкой ты напомнил профессору Ленарду, основателю истинно-германской физики, что теорию относительности создали не мы, а еврей Эйнштейн… Удивительно ли, что тебя проверяют? Ведь человек, лишенный биологической антипатии к врагу, гораздо легче идет с ним на сделки… Нет, нет, к отцу это не относится, но…
Грета прижала пальцы к гудящим вискам. В голове все смешалось. Факт проверки отца, столь возмутивший ее вначале, казался уже в чем-то оправданным.
А вопросы сыпались один за другим, не оставляя ни минуты для размышлений. И то, что раньше в поведении штандартенфюрера воспринималось как проявления сложной, далеко заглядывающей вперед личности, более того - как недосягаемый пример самоотверженного служения фашистской идее, поворачивалось теперь неожиданно сомнительными гранями. И все громче, все настойчивее стучало в висках: "Рогге, Рогге, Рогге…"
…Боже, когда кончится этот кошмар? Если отец окажется виновным, я покончу с собой!
…Виновным? Я сказала виновным? Неужели я согласилась, что это не исключено? Перед глазами плыла готическая вязь учебников национал-социалистической истории. Грета была старательной, очень старательной ученицей, она навсегда запомнила урок бдительности, преподанный фюрером немецкому народу в "ночь длинных ножей" .
Измены, все время измены. Предавали даже такие вожди партии, как Эрнст Рем и Грегор Штрассер.
…Но отец? Нет, это невозможно… нет! Я верю ему!
…Веришь? Да какое право ты имеешь верить? Не он ли сам постоянно повторяет, что мудрость нашего времени - не верить до конца никому, даже единомышленникам!… Я думала, это - итог его наблюдений. А может быть, и самонаблюдений? Судит по себе? Чувствует, что и сам способен на… Конечно, не ради себя, он выше этого. Но если такой человек решит, что спасение рейха - в немедленном прекращении войны, он не побрезгует объединиться с врагами фюрера. Разве не доказывал он в своих трудах: "Совесть - предрассудок, проявление слабости"…
А Ленц задавал все новые вопросы.
- Фрейлейн, а критиковал ли штандартенфюрер действия каких либо государственных лиц?
…Да кто, кто не ворчит на вышестоящих? - могла бы она ответить. Но каждая фраза абверовца все глубже погружала Грету в топь сомнений.
…Почему для отца не существует авторитетов, даже в правительстве?…
- Он критиковал, - вяло объяснила девушка, - только в интересах общего дела.
- Стоп - отложил перо Ленц. - И быть может… осуждал самого фюрера?
- Никому! - вздернула она острый, отцовский подбородок. - Даже ему я не позволяю задевать в моем присутствии нашего…
- Не позволяете? - быстро переспросил толстяк. - Похвально, похвально… Иными словами, при вас господин Кляйвист воздерживается от высказываний о рейхсканцлере? - Абверовец прищурился. - Но, возможно, он откровеннее… с дневником?
Грета вздрогнула. Ей вдруг почудилось, что вопросы гостя, ее сбивчивые ответы - все это не имело для него никакого значения, что только с этой минуты начинается то, ради чего он здесь.
- Папа не ведет дневника, - помедлив, сказала она.
- Браво! Ваша осторожность делает вам честь, - улыбнулся Ленц. - Штандартенфюрер вправе рассчитывать на снисхождение, хотя бы потому, что воспитал такую дочь. - Но брови его тут же сдвинулись. - Учтите, если вы сейчас обманываете, то не только меня!
- Понимаете… папа никогда не показывает мне своих записей.
- Однако ж и вряд ли скрывает от вас, где их хранит, не правда ли?
Грета молчала. Лгать было бессмысленно. Он, конечно, заметил на музыкальном вечере, как отец попросил ее запереть дневник в сейф.
- Ну-ка, принесите, - потребовал гость.
- Я убеждена, - неуверенно сказала девушка, - там нет ничего предосудительного.
- Тем более. Это только послужит свидетельством в его пользу.
- Нет… пожалуйста… - боролась она с собой. - Если папа узнает…
- Выбирайте наконец! - вскочил абверовец, взор его пылал негодованием. - Отец или… - палец его подскочил кверху, указывая в потолок, - или фатерлянд!
Грета вытянулась.
…Вот он, час великого испытания духа. Кто я - сентиментальная гусыня или настоящая немка? Какое значение имеют родственные чувства, когда под угрозой родина! Речь идет о партайгеноссе Вернере фон Кляйвисте: наш он человек или нет? Я обязана помочь выявлению истины!… Обязана?…
- Нет! - крикнула она.
- Понимаю, - участливо поморгал толстяк, - понимаю, какая титаническая борьба происходит в вашей душе… - Но словно устыдившись минутной слабости, он сухо добавил: - Фюрер ждет от вас подвига!
…Подвиг! Как мечтала о нем Грета! Но о таком ли?… Вытащить на себе с поля боя раненого генерала. Или, окруженной русскими недочеловеками, бесстрашно подорвать себя гранатой, вознестись на Валгаллу с последней мыслью о фюрере и отце…
- Подвиг! - звенел в ее ушах голос абверовца.
…Вспомни, Грета, вспомни студенческие диспуты разве нет деяний еще более высоких, чем героическая гибель? Вспомни, как ты завидовала белокурым героиням приключенческих романов, проницательно разоблачавшим козни предателей! Вспомни, как восхищалась ты в кинозале худеньким "юнгфольковцем" , нашедшим в себе силы донести на родителей, которые подло усомнились в победе немецкого оружия! Вспомни, Грета, вспомни!
"Нет, нет, нет", - твердила она себе.
- Ну, хватит, - холодно отчеканил Ленц. - Это приказ. Выполняйте.
…Приказ?… Приказ! Разве я не солдат? Разве все мы - не солдаты?…
Грета уже не могла ни сомневаться, ни бороться. В ушах звенели какие-то стандартные фразы о долге, о фюрере. Как завороженная, она поднялась и пошла в кабинет отца.
Разведчик расстегнул ворот: отчаянно сжимало сердце, воздух казался разреженным, как в горах.
Но едва послышались шаги возвращавшейся Греты, он с усилием заставил себя принять небрежно-деловитую позу и застрочил с ленивым видом в блокноте.
- Принесла. - Ее зубы стучали. - Смотреть при мне, вынести не дам.
- Умница, - похвалил Ленц. - Отец не должен ничего знать.
Он взял кожаную тетрадь и с нарочитой медлительностью стал расстегивать металлические застежки на переплете.