- Эй ты, тяпай!
- Куды прешь!
- Доро-оги!
А баба стояла на телеге, крутила возжами, поглядывая то на катившуюся за ней лавину, то на старенький похилившийся мост. На ременных шлеях клубилась пена, но упаренная кобыленка, с виду похожая на беременную блоху, скакала из последних сил. Баба прогрохотала по мосту - я еле успел посторониться.
- У-ух, отчетливая бабенка! - послышался голос нашего лейтенанта.
Он был без фуражки, на белом лохматом конишке. Гимнастерка, мокрая до нитки, прилипала к широкой спине. Когда он слазил с коня, под гимнастеркой заиграли тугие, скрученные мускулы.
- Окатило меня там, - кивнул лейтенант в сторону Яропольца и провел обеими ладонями ото лба к затылку, приглаживая мокрые волосы. - Фуражку сорвало в воду, унесло. Да еще… Проскурякова ранило, - добавил он, кидаясь на мост, навстречу хлынувшему с того берега потоку; Проскуряков был командир отделения.
Немцы отбомбились и, разомкнув кольцо, приняли прежний порядок, пошли цепочкой. Бомбежка не причинила большого ущерба: две-три лошади, засеченных осколками, несколько раненых и одна искореженная зенитка, около которой погиб и ее расчет. Мост немцам разрушить не удалось, потому что бешеная пальба, поднятая зенитчиками, а так же из ручных пулеметов, винтовок, автоматов, не позволила самолетам снижаться. Истребители сопровождения, видя, что советских "чаек" в воздухе нет и отбомбившаяся шестерка спокойно, благополучно дойдет до своего аэродрома, решили призаняться штурмовкой юркинского моста. Тут зениток не было, и они могли снижаться сколько угодно. Правда, они не имели бомб, зато - нетронутый комплект снарядов и разрывных, зажигательных пуль.
Следом за бабой вкатились на мост двуколки, покрытые брезентовыми шатрами на два ската. Их было много, целый обоз. Лейтенант стоял в конце моста и пропускал их первыми, не давая другим повозкам встревать сбоку, затормаживать движение. На брезентах и на бортах двуколок краснели широкими полосами санитарные кресты. В повозках лежали тяжелораненые, в большинстве, не очнувшиеся от хлороформа после операции, произведенной в санбате на передовой позиции.
Куда, куда ломишься! - орал лейтенант на калмыковатого ездового-артиллериста, который, сидя верхом на круто-крупном коне, ударял его толстой витой плетью и направлял на мост, ломая быстрое и спорое течение обоза.
- Тихо! Тихо! - покрывая грохот колес, крикнул лейтенант, когда тронулось орудие. Шестерка грудастых лошадей тащила в двойной упряжке пушку. Лейтенант опасливо посмотрел, как под колесами прогинаются доски щелеватого, подопревшего настила.
"Подломится…", - подумал я и… подломилось. Одно колесо обрушилось в пролом. Заемные запотевшие лошади, роняя рхлопья пены, перебирали копытами, но не могли выдернуть колесо. Хриплая брань ездовых, лошадиный топот, властные команды лейтенанта… - все это захлестнуло дробным перестуком крупнокалиберных пулеметов и близким смертным свистом опускающихся на мост истребителей.
- В ямку… в ямку… - квохтал около меня боец, соскочивший с зарядного ящика.
Мы разом прыгнули, сгорбились голова к голове и, помирая от страха, прислушались, как, высверливая пропеллерами воздух, пронеслись над мостом "мессершмитты".
- Коряков, в закон-мать! - гроханул лейтенант.
Вскочив на ноги, я увидел его у орудия, огнисто-рыжего и залитого кровью. На мосту, исщепленном разрывными пулями, лежали, не подымая голов, ездовые. Щепка, отлетевшая от перил, ударила лейтенанта в лицо, окровянила.
- Почему не стреляешь по самолетам? - ляскнул он на меня зубами, - Тащи мне сюда ту жер…
Он показал было рукой на жердину, лежавшую на рогатке у потухшего костра, но не договорил и бросился от орудия. К мосту со стороны Яропольца подкатила открытая легковая машина, из которой выскочил рослый и широкий в плечах командир с тремя шпалами.
- Товарищ подполковник… - начал скороговоркой лейтенант.
- Докладывайте генералу.
Лейтенант крупным быстрым шагом подскочил к машине, в которой сидел боком, повернувшись к реке, худощавый генерал в шинели с красными кантиками и тремя серебряными звездочками в красных, угольниками, петличках. Вытянувшись в жилу, руки по швам, лейтенант отчеканил:
- Товарищ Командующий. На переправе находится: на большом мосту 54-й понтонный батальон, на малом мосту 640-й артполк. Неприятельскими самолетами выведено из строя зенитное орудие, имеются потери. Докладывает начальник переправы командир курсантской полуроты МВИУ лейтенант Заваруев.
Командующий поднес ладонь к козырьку фуражки. На узком худом лице его как то отдельно ото всего жили красивые, удлиненные в разрезе серые глаза.
- А почему без головного убора?
- Воздушной волной сорвало, товарищ Командующий.
- Ну вот, воздушной волной… От волны ложиться, падать, укрываться надо. Так вам и голову сорвет однажды.
- Вы-то, товарищ Командующий, я знаю, не падаете, - возразил лейтенант и посмотрел на генерала светлыми лихими глазами.
Командующий не слышал последних слов: он смотрел на холмистый восточный берег, вдоль которого тянулись проволочные заграждения, ежи и надолбы, окопы, замаскированные хворостом, охапками листвы.
- Да… да, можете быть свободны, - рассеянно ответил он на вопрос лейтенанта и, оставив машину, пошел на бугор.
Длинная кавалерийская шинель извивалась между ногами в широком ходу.
Подполковник Бурков, начальник инженерной службы армии, побежал тяжелой рысцой за генералом. Из двух "газиков", сопровождавших генеральскую машину, вылезли, разминая ноги, автоматчики охраны.
Тем временем мы, ухватившись всем народом за обгоревшую, но крепкую, просунутую в колеса жердину, втащили орудие. Нет-нет, я поглядывал на командующего армией. Вот он каков, Рокоссовский! Как дорого дал бы я, чтобы знать, что думал он, стоя на остром и сухом, точно старинный курган, холме. Видел ли он, как над Ламой, русской рекой, упоминающейся в древнейших летописях, кружил, как и тысячу лет назад, коршун, раскинув темные стальные полудужья крыльев? Видел ли, как корчилась в страшных конвульсиях Россия, косматая, огромная, раненая, раздираемая душевными муками? Высокий и прямой, Командующий ощупывал глазами местность, поводил рукой и показывал начинжу на увалы и перелески, на складки земли, более удобные для скрытого накапливания наступающих войск противника, нежели для нашей обороны. Позиция на Ламе была дурна, но это была последняя позиция… за ней стояла Москва!
Переправа шла своим ходом. Дело спорилось у лейтенанта: подгоняя одних, сдерживая других, он регулировал движение, давал старому мосту мерную и выносимую нагрузку. На закате солнца на мост въехал кавалерист на исхудавшем, полузагнанном коне. На груди у него болтался подвешенный ремнем за шею автомат, сбоку торчала кожаная сумка, набитая бумагами, - связной. Он торопился. Врезался в поток и, виляя между подводами, прижимаясь к перилам, начал пробираться на другой берег. Низенькая горбоносая лошадка оступилась в канаву. Хозяин дал ей шпоры в ребрастый бок и она, подминая тычки, выскочила на полосу заграждений.
- Мины! Мины! - шумнул я.
Всадник, верно, не расслышал, махнул плеткой. В сумасшедшем намете злая калмыцкая лошадь понесла по прибрежной поляне, где под пластами дерна пупырились противотанковые, страшной силы, мины. Несколько взмахов… все мы застыли в ужасе. Но только тогда, когда передние ноги коня коснулись чистого поля, задними ногами конь ударил в мину. Из земли сверкнуло пламя, оглушительный раздался взрыв, взметнуло клочья дерна и глыбы земли, потянуло острым запахом гари. Дым рассеялся… Кавалерист скакал уже далеко, то оглядываясь назад, то припадая к гриве.
Всадника этого лейтенант вспомнил вечером, когда мы шли с ним от моста в село. На фоне сумеречного неба виднелся белый силуэт старинного барского дома, принадлежавшего сто лет назад теще Пушкина. От Ламы пахло пресной сыростью. Лейтенант сильно втянул широкими ноздрями воздух и, на-ходу оборачиваясь ко мне, проговорил:
- И что ты думаешь, Коряков, он всю войну так и проскачет, этот сегодняшний. Подрываться будет, да не подорвется. Около смерти сто раз пройдет, а все жив останется…
Возле избы, покосившейся и вросшей одним боком до окошек в землю, расположилась на отдых маршевая рота в полном походном снаряжении, с мешками, котелками, лопатами. На шинели, разостланной по земле, лежал длинный зевластый пулемет. Бойцы облепили его со всех сторон, опираясь на спины друг друга. Приподнявшись на носки, мы с лейтенантом увидели в середине молодого красноармейца, который, сидя на корточках, смущенно улыбаясь, поворачивал пулемет так и этак, но не знал способа обращения.
- Получили пулеметик… собаке под хвост! - говорили бойцы.
- Вот и воюй так-то…
- Погоди, ребята, может, механик какой найдется, разберется, что к чему.
- На кой тебе механик, я сам лучше всякого механика в пулеметах понимаю. Максима, Льюиса, а Дегтярева, так с завязанными глазами разберу и соберу.
- А этот… и где они такой добыли, чорт их знает!
- Американский. Америка, сказывают, теперь нам оружью шлет.
- Вот ить какое блядство! Сколько лет тянули жилы… на оборону, на оборону! А пришло обороняться, Америке надо в пояс кланяться. Наша-то оружья где?
- Тю-ю, дурак! Ай, мало его на границах оставили? Вон у нас, коло Ржева, полон еродром самолетов достался немцу.
- Ты сам чорт непонятный, тебе про одно, а ты про другое. Я за винтовки спрашиваю, а не за самолеты.
Лейтенант толкнул меня локтем.
- А ведь это те, что мы в Волоколамске видели.
Действительно, мы эту роту уже видели позавчера в Волоколамске. Выехав из Болшева поздним вечером, мы приехали в древний деревянный городок за полночь. Шофер, изредка присвечивая фарами, повез нас темными переулками на окраину города, где помещался инженерный отдел штаба 16-й армии. Остановились у избы, возле которой спали, сидя на заваленке, привалившись спинами к бревенчатой стене, бойцы. Некоторые лежали на земле. Наш грузовик, подворачивая к избе, чуть не переехал передним колесом ноги, перекрученные обмотками. Перед фарами метнулась, взмахнула руками растерянная, испуганная фигура молодого красноармейца.
- Посередь улицы бы ложился, - заругался шофер. - Чтоб тебе во сне собаки яйца отъели… Винтовку, то не проспал, не утащили?
- Винтовку… Надо ее иметь, винтовку-то! - заговорил боец - Гонют на фронт, а винтовок не дали. Пока так идите, из армейских складов в Волоколамске получите. Вот и ждем-пождем…
Это и был паренек, который так кряхтел над пулеметом, что выпустил от усердия и прикусил зубами кончик языка.
- Ну-ка, пусти, товарищ, может я помогу беде, - тронул лейтенант рукою плотную, жаркую загородку.
Бойцы расступились. Лейтенант вступил в круг. Подошел Шурка Яковлев, тоже склонился над пулеметом.
- Не американский это пулемет, - объявил лейтенант. - По американски нас учили в Болшеве. Тут и буквы совсем другие.
- Филолог! - позвал меня Шурка. - Есть случай отличиться.
Пулемет оказался польский. На нем стоял герб "Жечи Посполитой". Повидимому, его захватили в Польше осенью 1939 года. Красная армия понесла такие потери оружием, что через четыре месяца войны на фронт стали посылать всякую заваль вроде этого польского пулемета. На производство винтовок переходили заводы, вырабатывавшие прежде кастрюли. Попадались новые, помеченные 1941 годом, винтовки с грубыми нешлифованными стволами, коряво, одним топором вырубленными ложами. Ходили слухи, что плохо выделанные винтовки разрывало при стрельбе; бойцы их бросали. Появился приказ Сталина: за потерю винтовки - расстрел; раненых в госпиталь без винтовок - не принимать. Бойцам, получившим тяжелые ранения и в беспамятстве потерявшим оружие, отказывали в перевязке, первой помощи. Бойцы ползли обратно на поле боя и гибли, истекая кровью, попадая в плен к наступавшему неприятелю.
- Ну его к лешему, - отступился лейтенант от пулемета. - В нем спецоружейник не разберется. Яковлев - отдыхать. Коряков - тоже. Корякова я еще вызову. Комиссар приедет, привезет капсюли - ваше отделение… я вам говорил - вы заступаете Проскурякова… вы обеспечите мосты зажигательными трубками. Понятно?
- Товарищ лейтенант, разрешите мне задержаться, с этим пулеметом покончить, - попросил Шурка.
- Брось, ничего у тебя не выйдет, - ответил лейтенант, говоривший курсантам "вы", когда дело касалось службы, и "ты" во всех остальных случаях.
- Выйдет! Заело меня… инженерная честь моя не позволяет бросить.
- Ну, если заело - оставайся, мне то что.
Жадно-любопытствующими глазами следили бойцы за шуркиными руками. Непонятные механизмы всегда "заедали" Шурку: у него выработалась привычка разгадывать их секреты. Трогая отдельные части пулемета, щелкая рычажками, он понимал их взаимную связь, взаимодействие. Наверное, он был хорошим инженером: погрузился в работу, не замечая ни шума на улице, ни жаркого сапа обступивших его бойцов, ни кислой удушающей вони их шинелей, ни того, что стало темно, опустились густые сумерки.
- Отодвинься, не засти, - сказал он молодому красноармейцу, и тут все увидели, как под умелыми руками пулемет стал распадаться на части. Шурка разгадал машину. Он снова собрал ее четкими уверенными движениями.
- Кто у вас тут голова? - поднялся Шурка. - Покажу, но чтобы с одного раза понял.
- Помкомвзвод, выходи.
Придвинулся сержант, который говорил, что умеет разбирать "Дегтярева" с завязанными глазами. Шурка показал ему устройство польского пулемета, объяснил взаимодействие частей. Помкомвзвод оказался понятливый.
- Научишь остальных, - кивнул ему Шурка.
- Вот спасибо тебе, товарищ, - сказал помкомвзвод. - А то командир роты пошел искать оружейную летучку, да где же ее найдешь в такой каше!
Поздним вечером я пошел к командиру полуроты. По всему горизонту подымались багровыми высокими заревами пожарища. Трассирующие пули - фиолетовые, зеленые, желтые - чертили косые линии на темном беззвездом небе. На цветастую вышивку накладывались искряные шнуры ракет. Полоса грохота и смерти с каждым часом приближалась к Яропольцу.
В избе у лейтенанта сидел комиссар Никонов. На попутных грузовиках он проделал сегодня конец из Яропольца в Москву и обратно. Несколько дней небритая голова его заросла серой щетиной. Опираясь руками о скамейку, он смотрел, морщиня лоб, как лейтенант открывал квадратные картонные коробочки. В коробочках, точно папиросы, лежали алюминиевые капсюли.
- Мензелинск? Где это такое? - спрашивал лейтенант.
- В Татарии. Километров восемьдесят от Казани.
- Далеко… пешком. Как они дойдут?
Открывая дверь, я уловил обрывок разговора. Пока лейтенант распаковывал еще какой-то ящик, привезенный из Болшева, я обратился к комиссару:
- Училище эвакуируют, товарищ старший политрук?
Комиссар поднял усталые глаза и нехотя ответил:
- Да, уезжают наши.
Не требовалось быть психологом, чтобы заметить растерянность комиссара. Давно-ли он вертел языком цитаты из Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина?
Цитаты были его капиталом, на них он строил свое благополучие. И оказалось… построил карточный домик! На фронте происходило такое, чего нельзя было объяснить цитатами.
- Получайте сотню капсюлей, - сказал лейтенант, протягивая мне коробку. - Большой и малый мосты, восемь мостиков на противотанковых рвах, электростанция в доме Павлика Морозова, - все это вы обеспечите мне к утру.
- Есть.
- Выполняйте. Что еще, чего вы стоите?
- Фонарик нужен электрический, товарищ лейтенант. Под мосты ночью лазить. И потом… обжимы.
Лейтенант накрутил на палец рыжий чуб и дернул:
- Обжимы! Фонарик - пустяк, мой возьмете. А обжимы? Товарищ старший политрук, как же так, что они вам их не дали?
- Не дали и все тут, что я с ними драться буду? - ответил комиссар угрюмо. - К полковнику Варваркину ходил, докладывал, ничего не добился. - Ну-у, говорит, не может быть, чтобы вы там, на фронте, не достали. Это нам в тылу теперь ничего не дадут. Все заявки на оборудование срезали, а сосунков еще пять тысяч дали - обучай на пальцах. Так и не дал.
- И вы тоже… подрывник! - посмотрел на меня лейтенант с укором. - Уезжали из училища, о чем думали? Такой пустяк, обжим, не могли в карман спрятать?
- Украсть из ротного имущества? - засмеялся я. - Их всего то на роту было выдано два обжима. Вы же знаете, что пришел начальник технического снабжения, велел сдать.
Техническое снабжение! - буркнул лейтенант. - Я с ним и сам, как собака, излаялся.
Обжим - вещь пустячная, но крайне необходимая в подрывном деле. По форме, это - плоскогубцы, но с полукруглыми, зубчатыми выемками. Выемки образуют маленькое круглое отверстие по диаметру капсюля. Когда в капсюль вставляется детонирующий или бикфордов шнур, необходимо его обжать, чтобы шнур не выпадал, держался вплотную - сердечко шнура к сердечку капсюля. Без обжима подрывник, как без рук. Между тем, обжимов недоставало даже в столичном Военно-инженерном учидище.
- Послать его к командиру роты? - спросил лейтенант.
Комиссар отрицательно покачал головой.
- Неудобно… подполковник Бурков.
- Ничего неудобного! Вот что, Коряков. Домик за церковью, с палисадником, белыми ставнями, видели? Пойдете туда. Это - квартира подполковника Буркова, но вы не теряйтесь, идите смело. Там приехал командир нашей роты. У него есть обжим, личный. Попросите - от меня.
В темных сенях я нашел ощупью скобку и отворил дверь, обитую старым, облохматившимся войлоком. Из избы напахнуло солонцеватым запахом квашеной капусты, подгоревшего сала. Хозяйка стояла у шестка и жарила картошку. Огонь, игравший в кирпичах, под сковородкой, освещал ее простое, усталое лицо,
- Здравствуйте, мамаша, - приветствовал я хозяйку. - Подполковник тут остановился?
- Есть какие то в горнице. А кто они будут, подполковники аль ишо кто, нам не сказано. Военные…
Дверь в горницу была приоткрыта. Виднелись окна, занавешенные полосатыми половиками. В углу, под бумажными кружевами, украшавшими божничку, стоял стол, покрытый серой домотканной скатертью. Широкий в плечах, медвежковатый подполковник и худой, костистый капитан сидели, ужинали. Донесся голос капитана Голодова:
- Подрывники, они будут находиться при своих объектах, действовать в одиночку. Надо им указать место сбора. Прикажу: по выполнении боевого задания направляться… куда? В районе Истры деревню наметить, я думаю.
Глухой смешок подполковника Буркова:
- Место сбора им… на том свете. Это же смертники! Неужели вы не понимаете?
Ноги сделались ватными, я привалился плечом к дверному косяку. Встряхнулся, постучал. Капитан поднялся мне навстречу.
- Обжим? Да я его в Княжьих горах оставил, первой полуроте.
Подполковник крикнул от стола:
- Какие тут обжимы? Зубами! Зубы молодые, крепкие? Так вот, зубами!