- Похвальные мечты. Тем не менее не сожалейте. В рейхе это не принято. Так уж повелось, что сожалеть начинают после того, как обер-диверсант рейха совершает свой визит, который для многих врагов рейха заканчивается арестом и виселицей тюрьмы Плетцензее, - мягко, с предельной вежливостью объяснил граф. - Достаточно вспомнить о разгроме гнезда заговорщиков в штабе армии резерва, под крылом генералов Фромма и Ольбрихта.
Метнув взгляд в сторону обер-лейтенанта, граф вычитал в его глазах: "А вот это уж лишнее!". И Зонбах был прав. Но, переведя взгляд на графа, обратил внимание, что беспардонный намек на то, что центр заговора 20 июля находился в штабе "родной" ему армии резерва, никаких особых эмоций у того не вызвал. Наоборот, реакция его оказалась неожиданной:
- Я догадываюсь, о чем вы думали, отмахиваясь от доклада лейтенанта Торнарта. Что англо-американцы, движущиеся в направлении Альп со стороны Франции, просто дураки. Им достаточно было выбросить на плато роту своих коммандос, чтобы захватить Шварцбург, превратив его в мощный плацдарм для развертывания своих диверсионных отрядов в тылу наших войск.
- Теперь я понимаю, что думал явно не о том, о чем обязан был думать комендант альпийского укрепрайона. Вы правы, полковник. К счастью, русским сюда пока что не дотянуться. Что же касается наших западных противников, то они явно недооценивают диверсионно-партизанские методы войны, иначе давно создали бы в этих горах десятки горных разведывательно-диверсионных плацдармов. Учитывая при этом сепаратистские настроения некоторой части баварских "запасников" и дезертиров. Словом, сегодня же извещу Скорцени, что включаю вас в свой штаб.
При упоминании о сепаратистски настроенных "запасниках" и дезертирах, граф высокомерно взглянул на Зонбаха, только теперь заподозрив что-то неладное, однако обер-лейтенант сделал вид, что внимательно осматривает прилегающие к стенам замка заледенелые скалы. С ответом он не торопился только потому, что определялся с формой реакции. И опять она оказалась неожиданной:
- Мне не хотелось бы дожить до того дня, когда бои пойдут под стенами Шварцбурга, - явно взгрустнул граф, опять избегая темы сепаратизма.
- А напрасно. Должно же наступить время, когда замок графа фон Ленца наконец-то по-настоящему заявит о себе как альпийская твердыня. К тому же находящаяся под командованием его наследственного владетеля. Кстати, приходилось ли когда-либо его обитателям выдерживать настоящую осаду?
- Два штурма местных бунтовщиков и несколько атак горных разбойников, которые так и не сумели ворваться в замок. Когда в долине появился один из полков Бонапарта, мой предок приказал пушкарям замка зачехлить свои орудия и лично вышел на переговоры с полковником, только вместо ключей от ворот в руках у него была бутылка "Бордо". Для офицеров он устроил прием, а солдатам позволил спокойно развести костры на берегу озера.
- Любопытная тактика, - по-крестьянски почесал подбородок Штубер. - Оч-чень любопытная.
Он хотел добавить еще что-то, но в это время рядом появился фельдфебель Зебольд. Он доложил, что его "фридентальские скалолазы" прощупали склоны и обнаружили три условных тропы, которые Штубер тут же приказал заминировать, а на вершине каждой из них выстроить каменные гнезда с бойницами для стрелков. Два таких же дзота он приказал сотворить на плато по обе стороны дороги.
- От казни за предательство, - вернулся он к милой беседе с графом, - вашего предка, очевидно, спасло только то, что он принадлежал к королевской семье?
- От казни?! С какой стати, барон?! Наоборот, он был награжден за то, что своим гостеприимством и дипломатией на трое суток задержал полк, которого французский генерал безнадежно дожидался под стенами настоящей крепости в пятидесяти километрах отсюда, но в другой долине.
Смех, которым разразился после этих слов Штубер, вызвал у графа искреннее недоразумение, дескать, что в этом смешного?
- И я так понял, что опыт своего предка вы намерены использовать и во время появления здесь заблудившего полка американцев?
Граф снисходительно, сверху вниз, осмотрел офицера службы безопасности и процедил:
- Не исключено.
- Смелый ответ.
- Мы, Ленцы, всегда руководствовались суровыми обстоятельствами, а не высокопарными эмоциями.
"Что ж, - в том же тоне, только уже про себя, процедил Штубер, - будем считать, что с комендантом нам явно "повезло". А в слух произнес:
- Позволю себе, на всякий случай, напомнить, граф фон Ленц, что с представлениями к наградам у "гестаповского Мюллера" всегда было туговато. К виселице представить - это пожалуйста!
5
Их любовные встречи в мастерской Ореста напоминали свидания не ко времени впавших в библейский грех подростков. Софи никогда так, сразу, не входила в это святилище иконописца, а какое-то время наблюдала за его работой, стоя у двери, как бы прячась за незавершенной статуей "Святой Девы Марии Подольской", затем подходила все ближе, а заканчивалось тем, что, захватив ее в плен, словно половец зазевавшуюся пастушку-славянку, Гораш - эта, не ведающая предела сил своих гора мышц. - брал ее, терзал, безжалостно насиловал прямо на своем "эскизном" столе, среди несовершенных ликов будущих святых великомучеников и бренных телес прекрасных блудниц.
Но даже в эти минуты сексуального блаженства мерцающее сознание Софи выхватывало из растворяющейся в эротическом бреду реальности одно из последних полотен Ореста: "Распятие пленника перед каменным "Распятием Христа", "Могильную жатву", при которой босой, без ремня, в расстегнутой, распущенной гимнастерке солдат выкашивает поле колосящихся армейских крестов с напяленных на них касками; "Непорочное зачатие обреченной" - в которой отделение солдат жизнерадостно насилует девчушку-партизанку под наброшенной на сук цветущей вишни петлей…
- Вы божественно талантливы, Огест! - как всегда в моменты сильного волнения Софи начинала "гаркавить" и говорить с четко улавливаемым прононсом, на французский манер великосветских одесских "барышень". - Вы неподражаемо мудры и талантливы, мой непостижимо возвышенный… - томно произносила она в такт движениям тела мужчины, при которых вся она двигалась вместе с кипой набросков и зарисовок, вместе со столом и, казалось, со всем флигелем замка Штубербург, родового ристалища баронов фон Штуберов. - О нет, XX столетие уже не породит более одаренного мастера кисти и резца, нежели вы, мой неподражаемый творец, мой Огест!
Этого мужчину, дарящего ей в минуты экстаза какую-то завораживающую, сугубо женскую боль, она обожала куда меньше, нежели его непостижимые по своему сюжету и психологизму образов полотна; а его лошадиной неутомимостью и бычьей грубостью восхищалась куда меньше, нежели утонченностью лика его "Девы Марии Подольской", сотворенной им почти в трех десятках вариантов. Так уж получалось, что его от природы безмерная и бесформенная фигура привлекала Софи куда меньше, нежели утонченность линий тех Иисусов, которых он так щедро и безжалостно, но в то же время так мастерски распинал на своих "распятиях"…
Но Софи, как никто в этом вечно воюющем, залитом кровью мире, отдавала себе отчет в том, с каким воистину гениальным человеком свела ее судьба. И чем бы она сама ни занималась на выжженных и предельно очерствевших полях войны, высшее призвание ее на земле этой грешной - спасти блистательнейшего из мастеров; поддержать, возвысить, разбередить его все еще дремлющий талант, восславить и увековечить его скульптуры, иконы и полотна.
Ему нужна была женщина, поэтому Софи, отбрасывая какое бы то ни было сентиментальное копание в своих чувствах, становилась его женщиной, его наложницей, воплощением его самых развратных фантазий. Ему нужна была заступница, и Софи использовала все свое желание, все свои возможности, чтобы спасти его, вырвать из подземелий "Регенвурмлагеря", перехватить на пороге газовой камеры или "Лаборатории призраков", плодящей зомби-рабов и зомби-воинов. Ему нужен был меценат и толкователь его творений, поэтому Софи добилась, чтобы отставной генерал фон Штубер приютил Ореста Гордаша со всеми его статуями и набросками, выделил под мастерскую один из флигелей замка, наделил едой, защитой и крышей над головой…
- Эти ваши полотна, Огест!. Они стоят кисти выдающихся мастеров Средневековья… Поскорее бы закончилась война, и самые лучшие музеи мира, самые известные картинные галереи, аукционы и выставочные залы почтут за честь…
С трудом ублажив свою неукротимую страсть и какую-то необъяснимую, инстинктивную ярость, Орест, так и не проронив ни слова, оставлял растерзанную женщину посреди стола и, как ни в чем не бывало, возвращался к мольберту.
Любую другую женщину это холодное безразличие повергло бы в уныние, но только не Софи. Да и появилась она в мастерской мэтра не в поисках нежных слов и мужских ласк. Для утонченных плотских утех существуют столь же чувственноутонченные, истосковавшиеся по женским ласкам мужчины. Она же пришла сюда ради нового полотна, которое еще только зарождается. Солдат возвращается домой по дороге, выходящей на склон горы, уводящей куда-то в поднебесье, при этом в каждой придорожной иве видится ему образ бегущей навстречу матери, жены, дочери или сестренки… - и так до подпирающих небо черных дымарей пожарищ, оставшихся на месте сожженного карателями села.
Софи обратила внимание, что теперь уже в полотнах Ореста почти отсутствовали национальные определения. Солдат - это просто… солдат, человек войны; Мать - просто мать каждого из тех солдат, которых обстоятельства разбросали по полям войны… Общечеловеческое видение, вселенское понимание людского горя как высшей морально-этической, христианской субстанции - вот то, что определяло тематическую канву большинства произведений этого периода творчества талантливейшего мастера…
При взгляде на любое полотно Ореста она тотчас же принималась мысленно толковать его сюжет, его зрительный ряд, его смысловые подтексты, причем делала это с таким вдохновением, словно стояла посреди Лувра, перед ведущими искусствоведами мира. "Перед вами, господа, еще одно полотно мастера Ореста, созданное в подземельях "Регенвурмлагеря" кистью человека, прошедшего через все круги войны и рождавшего свои сюжеты между пылающей печью крематория и вакантным гробом зомби-морга сатанинской "Лаборатории призраков""…
- Обер-лейтенант Софи, - не отрывая взгляда от одного из уже завершенных полотен, она по голосу узнала медлительного, престарелого капитана Ферна, ординарца генерала фон Шту-бера. - Вас просят к телефону. Полковник Ведлинг. Как всегда взволнован.
- Когда мужчины просят меня, капитан, они всегда жутко волнуются, - мило улыбнулась Софи.
У капитана была странная привычка: он преднамеренно оставался на пути Софи, пока она буквально не натыкалась на него, и только потом чуть отступал в сторону. В его коренастой фигуре еще улавливались отзвуки былой лихости, но, катастрофически быстро стареющий, теряющий свой облик в густом плетении морщин и несуразно лысеющий, он уже не способен был производить какого-либо впечатления на женщин. Единственным, что еще хоть как-то определяло его статус, оставался мундир вермахта со знаками различия капитана, которым он гордился, как своим последним мужским атрибутом.
Поначалу Софи несколько раз пыталась приучить его к обращению "герр Ферн", однако ординарец барона-генерала всякий раз вежливо поправлял ее: "Капитан Ферн", обер-лейтенант Софи; впредь только так: "капитан Ферн". При этом он всегда обращался к ней, присоединяя к чину не фамилию, а имя: "обер-лейтенант Софи".
Как бы там ни было, а Софи все еще деликатно флиртовала с Ферном, всегда помня о том, что впечатление о ней генерала Штубера прежде всего будет зависеть от мнения капитана, который был для него и ординарцем, и денщиком, и дворецким, и просто сослуживцем, при том, что в любой из этих ипостасей относился к генералу, как к своему случайно "дослужившемуся" воспитаннику.
И флирт этот постепенно оправдывал себя. Капитан уже дважды заставал ее "сексуально распятой" на эскизном столе мастера Ореста, однако, деликатно ретируясь, скрывал это разоблачение от генерала. Софи улавливала это по поведению барона Карла фон Штубера: скрывал! И это спасало Софи. Дело в том, что с самого начала генерал воспринял ее, как невесту Вилли. В этом он убедил себя еще во время ее первого посещения замка Штубербург. Поэтому, когда Софи прибыла сюда вместе с художником Орестом Гордашем, генерал воспринял это со вполне понятной отцовской ревностью и подозрительностью. Софи даже стала замечать, что генерал начинает исподволь следить за ней.
Все это так, но в то же время барон Карл фон Штубер и сам несколько раз страстно порывался обнимать ее за талию. Жерницки понимала, что сексуальный сумбур, возникающий в голове несостоявшегося свекра, но вполне состоявшегося и довольно состоятельного владельца родового замка, крайне опасен для их сосуществования под одной крышей, и ждала момента, чтобы как-то упредить назревающий конфликт. А пока что была признательна капитану за его умение тактично умалчивать то, что разглашению в стенах замка никак не подлежало.
- Так чего жаждет полковник Ведлинг, капитан?
- Сказал, что вас ждет приятная командировка.
- И больше ничего? Никаких иных слов? Ничего не просил передать мне, пусть даже полушутя?
- Ничего больше, - не понятна была капитану настойчивость ее вопросов. - Очевидно, для того и сказал, чтобы я охотнее разыскивал вас, обер-лейтенант Софи, в недрах замка.
- Коварность всех полковников мира общеизвестна.
Как-то Софи сказала Ведлингу: "Жизнь разведчика полна вселенских курьезов, господин полковник, об этом можно судить хотя бы по судьбе моего бывшего шефа адмирала Канариса".
"До сих пор не верю в то, что адмирал Канарис - сам адмирал Канарис! - мог предпринять что-либо такое…", - начал было изощряться Ведлинг, однако Софи прервала его: "В отношении адмирала мы с вами такие же единомышленники, как и во всех остальных взглядах на судьбы рейха. Поэтому не сочтите за труд: если вдруг почувствуете, что кому-то захочется отправить старую абверовку Софи Жерницки в тюремную камеру к адмиралу, намекните ей об этом фразой: "Вы по-прежнему дороги мне, обер-лейтенант Жерницки". Как угодно: по телефону, если от вас потребуют вызвать меня для ареста, или в присутствии нашей с вами общей любимицы Инги, но обязательно намекните. На ту же фразу, вместе с воздушным поцелуем, обещаю расщедриться в трудную для вас минуту и я, господин полковник".
Теперь всякий раз, когда ей сообщали о звонке Ведлинга, она прежде всего пыталась выяснить, не произнесена ли была именно эта безобидная фраза.
6
Не дожидаясь, пока фюрер предоставит ему слово или хотя бы закончит представление, гаулейтер Тироля Франц Гофер поднялся и, нервно одернув полы френча, неожиданно высоким, фальцетным голосом произнес:
- Да, мои товарищи по партии, я предложил фюреру создать в горах Тироля неприступный редут. И считаю, что поступил правильно, как велят обычаи и традиции воинственных тирольцев
Седой, сутулый, Гофер напоминал не ко времени состарившегося тирольского пастуха, которому чуждо было само понятие армейской службы и на которого только сегодня утром напялили эсэсовскую форму. Чувствовал себя в ней Франц, как сельский пастор - в костюме Отелло на подмостках бродячего театра.
Услышав это заявление, Гитлер откинулся на спинку кресла и нервно забарабанил пальцами по столу. Гофер допустил серьезную ошибку, о которой пока что даже не догадывался - он помешал фюреру выдать идею Альпийской Франконии за свою собственную. Тем более что идея создания "Альпийской крепости" как таковой Гоферу тоже не принадлежит. По опыту совещаний у фюрера Скорцени знал, что подобной оплошности тот не прощает.
- Горцы будут сражаться до конца, - вдохновенно продолжал тем временем гаулейтер. - Тирольцы и баварцы станут теми германскими племенами, с союза которых начнется новое возрождение рейха. Так что ждем ваших приказаний, мой фюрер!
Выступление гаулейтера Тироля вместило в себя одну-единственную важную информацию, которая хотя ничего и не меняла в отношении к идее "Альпийской крепости", зато удовлетворяла неизысканное любопытство присутствующих: замысел-то, оказывается, созревал далеко от Берлина, вдали от кабинетов рейхсканцелярии. При этом обсуждение могло бы и завершиться, но фюрер упорно подбадривал высших руководителей черной гвардии рейха. Возможно, только поэтому Гиммлер неохотно поднялся и предложил:
- То, что в состав Альпийской Франконии войдут горные регионы Германии и Австрии - совершенно естественно. Аншлюс является следствием вполне понятного стремления некогда раздробленного германского народа к единству, - произнося все это, Гиммлер мрачно изучал стол перед собой, не демонстрируя при этом никакого энтузиазма. - Уверен, что, с точки зрения дипломатии, а также исходя из международных правовых основ, этот факт не может давать никаких серьезных оснований для протеста.
- Вы говорите сейчас не как рейхсфюрер СС, а как сицилийский адвокат, - не удержался Гитлер.
Присутствующие замерли: так обращаться с рейхсфюрером СС! Такого не должен был позволять себе даже Гитлер. Однако же в последнее время он позволял себе подтрунивать не только над Герингом, но и над Гиммлером. Поражения на фронтах вызывали у него разочарования во многих старых соратниках.
Гиммлер замялся. То, о чем он должен был сейчас говорить, очень неудачно накладывалось на "сицилийского адвоката". И потом, почему именно "сицилийского"? Разве он пытается защищать мафию?!
- Но совершенно иную реакцию вызовет включение в состав этого государства части Италии, - все же набрался он мужества продолжать. - Невообразимый шум поднимется сразу же, как только разведке союзников станут известны планы создания Альпийской Франконии. Первыми возмутятся король и премьер Италии. Их сразу же поддержат англо-американцы, Швейцария, Испания, Португалия… И вместо Италии-союзника мы получим Италию-противника, воинство которой станут усердно подогревать патриотическими призывами "восстановить историческую справедливость", "быть верными воинственному духу предков…".
Только сейчас Гиммлер поднял голову, и свет неярких люстр осветил голубовато-свинцовые воронки его очков. Скорцени вдруг почувствовал, что между фюрером и Гиммлером назревает нечто ранее пригашенное. Вполне вероятно, что магистру ордена С С надоело вести затяжные поединки за право быть вторым в рейхе, с переменным успехом оттесняя от фюрера его официального преемника рейхсмаршала Геринга. Имея за собой столь мощную, организованную и влиятельную силу, как войска СС, и такую административную государственную власть, какой наделен сейчас Гиммлер, поневоле задумаешься: "А почему, собственно, я должен бороться за право быть вторым, а не первым?".
- Кроме наших войск в этой части Альпийской Франконии будут базироваться и дивизии союзника - Муссолини - с вальяжной раздраженностью объяснил Гитлер. - Основная масса которых, наряду с отрядами местных сил сопротивления, станут активно действовать заранее подготовленные диверсионные отряды СС, вермахта и гитлерюгенда…