Оркестр еще играет, посреди зала топчется несколько пар. Но уже воцарилась невыносимая скука. Наконец они двинулись к выходу - дамы впереди, мужчины за ними, препираясь, кому идти первым. Вестри всех подгоняет.
В гардеробе, уверенные, что их никто не видит, Брейво и Олена прячутся в углу. Вот-вот наступит рассвет, от свежего воздуха подымается тошнота.
Минейко берет Крисю под руку, он не хочет воспользоваться машиной банкира. Толстая дама с лысым господином влезают раньше всех. Вестри целует Крисе руку.
- Если я вам когда-нибудь понадоблюсь… - многозначительно говорит он.
- Будем надеяться, что не понадобитесь, - обрывает Минейко. - Подпоручик, - окликает он Брейво, - хватит копаться!
Брейво отскакивает от Олены и щелкает каблуками. Подталкиваемый Вестри, влезает в машину Потоцкий.
Тут подъезжает еще какой-то автомобиль, его фары бросают яркий, слепящий сноп света. Машина останавливается. Кто-то выскакивает из нее. Ослепленные светом фар офицеры и их дамы закрывают ладонями лица.
- Какой это идиот так забавляется? Потушить! - орет Минейко и сразу осекается.
- Поручик! - слышится звучный бас. - Черт знает что! Кто вам разрешил шляться с какими-то…
- Генерал! - бормочет Минейко. - Это моя невеста…
- Плевать мне на ваших невест! Во сколько отходит поезд? Где билеты? Как вы смели без разрешения…
- Вы же сказали… мы должны были ночевать…
- Вы будете ночевать на гауптвахте. Садитесь!
Вестри, словно он только и ждал этого приказа, проворно влезает в машину, автомобиль трогается. Бедняга Брейво поплелся с двумя дамами. Крися прижимает к глазам платочек.
- Слава богу, что ты не в армии! - обратилась к мужу толстая дама. - Я бы умерла со стыда…
- Вот видишь! - философски заметил лысый господин. - Там, в зале, ты меня ни во что не ставила. Женщины всегда так… - фамильярно повернулся он к Вестри. - Им бы только мундир…
Жена грубо обрывает его. К счастью, они живут неподалеку, на Вильчей.
- Очень приятно было познакомиться. Я - Кебысь, магистр права, из Городского управления, - бубнит на прощание лысый господин.
Вестри почти вытолкал его из машины и, сердито фыркая, уселся в углу. Автомобиль мчался по пустынным улицам. Потоцкий впал в какое-то полуобморочное состояние и очнулся от толчка в локоть.
Машина подъехала к гостинице "Бристоль", где остановился Потоцкий. Вестри помог ему вылезти, и на Потоцкого нашел внезапный приступ сердечности:
- Благодарю, благодарю, дорогой председатель! Вы были так любезны.
- Ладно, ладно, сенатор. Выпейте черного кофе.
- Было очень приятно. Эти ребята, эти дамы. Вы правы. Польки - самые очаровательные женщины в мире, не правда ли?
Пробормотав что-то невнятное, Вестри пожал руку Потоцкого:
- Ну, время позднее…
- Да, время - деньги, - машинально проговорил Потоцкий и вдруг вспомнил, для чего он, собственно говоря, пришел на свидание с Вестри. - Деньги, пан председатель, - это как раз то, чего нам не хватает. - Он отвел Вестри в сторону. - Вы так любезны… у меня, знаете, в Воложине затруднения… Очень прошу вас помочь мне… - И умолк.
- В чем, в чем помочь? - нетерпеливо переспросил Вестри. - Вы тоже продаете акции? Ох, уж эти мне патриоты!
- Какие акции? Какие патриоты?
- А что же? Переводите капитал в Швейцарию? В Америку? Валюта? Вы меня извините, может быть, завтра?..
- Нет-нет! Что вы! - Потоцкий схватил его за руку. - Никаких переводов! Краткосрочный заем под имение, вторая закладная…
- Ха-ха-ха! - разражается Вестри веселым смехом. - Под закладную? Что вы говорите? И к тому же краткосрочный? Ха-ха-ха!
- Ну да, на год, на два самое большее…
- Ха-ха-ха! - захлебывается от смеха Вестри. - Не может быть! А на более длительный срок не хотите? - Он вдруг перестает смеяться. - Теперь, дорогой сенатор, счет идет не на годы. На неделю хотите? - Вестри похлопал его по плечу и влез в машину.
6
Всю вторую половину дня, переходя с одного заседания на другое, Бурда никак не мог отделаться от чувства, что его постигла крупная неудача. Тягостное и неясное настроение угнетало, как несварение желудка. Но разобраться в причинах не было времени. Может быть, на него так подействовала грязная комбинация Вестри, а может быть, собственный слишком поспешный отказ в пекарском вопросе? Ясно было только одно: происходит что-то скверное, что-то такое, что может разрушить его психологическое убежище, в котором он укрывался все эти месяцы. Чего доброго, страх и беспокойство, мучившие поляков уже с марта, могут вдруг овладеть и им, Бурдой? Вечером он вернулся домой совершенно разбитый. Хотелось побыть одному, чтобы наконец спокойно подумать обо всем, однако он боялся этих размышлений.
Бурда уселся за письменный стол. В надежде еще хоть ненадолго оттянуть неприятный разговор с самим собою он решил написать письмо сыну, подпоручику, в Бохню. Он еще бился над первой фразой, не зная, что посоветовать сыну в столь трудной ситуации, когда в прихожей загремел знакомый, звучный, воистину генеральский бас.
Визит этот для Бурды не был неожиданностью. О пребывании в столице бригадного генерала Домб-Фридеберга толковали и в министерстве, и на Нововейской улице, комментируя его довольно просто: видно, старой перечнице снова мерещится слава Наполеона. Ясно, что в своем очередном паломничестве к "сильным мира сего" Фридеберг не мог обойтись без министерского покровительства Бурды.
В первую секунду Бурда обозлился: даже письма дописать не дали. Потом мелькнула мысль, что Фридеберг пришел весьма кстати - по крайней мере можно будет дать в письме какой-то конкретный совет, и министр двинулся навстречу генеральским объятиям. Бурда стоически перенес поцелуи, подкручивание сарматских усов и прочие номера Фридеберговского репертуара: генерал с каждым годом все больше отождествлял себя с героями исторических романов Сенкевича.
И вот они оба сидят в гостиной. От света низкой настольной лампы черты их лиц заострились, тени от бровей закрыли лбы, глаза спрятались. Может, это и к лучшему. Бурда знает, с чем пришел генерал, значит, маневрировать будет нетрудно. Лишь бы удалось как-нибудь сократить его предварительную декларацию.
- Ну, как прошло очередное путешествие? Что ты искал на этот раз, - обмотки, пилотки?
Фридеберг сразу попался на удочку этой внешне безобидной темы.
- Вот уже четверть века, как за мной тянется репутация интенданта, - проворчал он. - Еще с довоенных времен. А я как раз, мой дорогой, ненавижу хозяйство и преклоняюсь перед военной наукой. Ты помнишь, как я просился на передовую? И как назло…
- Неужели опять ничего?
- Если бы ты только знал! Мне стало известно, что даже Пороле, тому самому Пороле, которого в свое время за пьянство убрали из батальона, даже ему что-то приготовили. Я тут же приехал, но где там…
Бурда нарочито зевнул, чтобы показать, что такие дела для него слишком мелки, и тем самым вызвать собеседника на большую откровенность. Он не ошибся.
- Знаешь… - Фридеберг наклонился к нему и, наморщив лоб, взъерошив усы и многозначительно подняв палец, зловеще зашептал: - Они не только недотепы, они и пораженцы! Например, Кноте, тот прямо говорит: "Держаться Вислы!" Ты понимаешь? Силезию, Познань, Лодзь - все отдать! Раньше бы такого коленкой под зад. А сейчас даже ему собираются что-то предложить…
Бурда встал. От слов Фридеберга мороз подрал по коже. Он знал Кноте, не любил его, но считал хорошим офицером. Висла! А что, если та тяжесть, что давила его вот уже много часов, вызвана неудачной комбинацией Бека? "Не может быть! - сказал он себе решительно и вместе с тем как-то механически. - Не может быть! - мысленно повторил он. - Об этом даже думать нельзя. Но если подойти теоретически, да… но что тогда остается?"
Он заговорил, с трудом подбирая слова:
- Слушай, Генрик, мы знаем друг друга уже много лет. Вместе вступили в эту жизнь, набедокурили сколько могли и, наверно, вместе уйдем. Черт побери, когда же быть искренним, если не сейчас, с глазу на глаз…
- Ты знаешь, Казик…
- Ты вот военный по призванию, с большим опытом, так скажи, что ты думаешь? Чего мы будем стоить, если это случится? Пойми меня правильно. Я тебя за язык не тяну…
- Казик, заткнись! - Фридеберг тоже встал. - Как тебе не совестно? Я, конечно, скажу все, что знаю и думаю…
Они смотрели друг другу в глаза. Бурда, видимо, вложил в этот взгляд очень многое, и Фридеберг, почувствовав, какое значение придает тот его словам, с минуту обдумывал, что сказать, чтобы не слишком ранить Бурду. Просьба быть искренним вызвала у Фридеберга как раз обратный результат. Он не нашел ничего лучшего, кроме беспомощного "если бы".
- Ты ведь отлично знаешь, что восточный вариант мобилизационного плана был подготовлен нами еще несколько лет назад… Ну и укрепления…
- Это я знаю. - Бурда махнул рукой, не надеясь услышать что-нибудь новое. Фридеберг поспешил вернуть потерянное доверие.
- Наверху - балаган. Генеральный штаб почти не существует. Твой любимец Ромбич разрывается на Части, но… ты ведь сам знаешь, какой он. К тому же не так легко восстановить то, что испортил Гонсеровский. Ну а чего стоит Рыдз, всем известно… - Он заглянул в глаза Бурды - они были словно кусочки льда в стакане воды - и сразу пошел на попятный: - Верховный главнокомандующий, разумеется, провел весьма полезные изменения в организации командования на высшем уровне. В масштабе армии, например…
- Скажи коротко и ясно: выдержим?
Фридеберг с ходу отрезал:
- Выдержим. - И через минуту добавил: - Немцы не сумасшедшие - Франция, Англия, Россия…
Бурда сел. Ему не хотелось дальше слушать. Механически, словно забивая молотком гвозди в твердый кирпич, он повторял про себя: "Все это глупости, все это глупости, не в этом дело…"
Между тем Фридеберг, с радостью отделавшись от крупных проблем, весьма охотно вернулся к своим наболевшим вопросам:
- Я уже говорил тебе о мобилизационном плане. Вся система мобилизационных запасов была запланирована с расчетом нашего наступления на восток. В марте мы кое-как справились с резервистами. При всеобщей же мобилизации, хо-хо, тут все придется менять. Но волнует это только нас, а не генеральный штаб. А сколько других недостатков? Взять хотя бы специальное оружие. Нам позарез нужны противотанковые ружья. А тут с ними все носятся как с писаной торбой. Подумаешь, секрет!
- Словом, мы вполне готовы, но только на кратковременную демонстрацию, - поморщился Бурда. Его охватила такая злость на Фридеберга, словно именно он был виновником такого плачевного положения. - Не понимаю, почему тебе нужно командовать армией? Чтобы скорее получить коленкой под зад?
Фридеберг от волнения чуть не поперхнулся.
- Как?! Ведь всем что-то дали. Пороле, даже Кноте что-то обещают. А я что? Хуже других? Ты знаешь, как у нас трудно с повышением. А эти вот-вот получат по второй звездочке. И за что? За то, что несколько месяцев походили в командующих армией? Ты понимаешь, какой будет в верхах переворот? Пороля еще полгода назад командовал дивизией. А теперь бывший его начальник может у него быть командиром этапных пунктов. Тут не о чем и говорить: кто сейчас не получит армии, через год пойдет в отставку. Может, ты меня тогда поддержишь, дашь какое-нибудь воеводство, а?
В холле зазвонил телефон. Бурда поспешно вскочил - поскорее бы избавиться от назойливых просьб Фридеберга. Целых три минуты он давал по телефону согласие назначить кого-то вице-старостой.
Но Фридеберг, оказывается, не остыл и сразу же ринулся в атаку:
- Слушай, Казик, я как раз хотел об этом поговорить с тобой. Еще не все потеряно, сейчас формируются две армии резерва Верховного главнокомандования. Это, конечно, не совсем то, но… лучше синица в руке, чем журавль в небе.
- Но я-то ведь…
- Ты хорошо знаешь Стахевича. И с Каспшицким лично знаком…
- Ну?
- Объясни им, черт побери. За кого они меня принимают? Что, я хуже Пороли? Ольшине из Гродно тоже дали какую-то оперативную группу. Только я ничего не получил. Я, из Первой бригады …
- Ну ладно. - Бурду возмутила такая непосредственность. - Ну, дадим тебе армию, а дальше что? Ты выиграешь войну?
- Но ведь… Англия, Франция… Немцы не сумасшедшие, ты же сам говорил… - Фридеберг потерял весь свой запал и почти заикался. Бледный, с красными жилками на носу и щеках, он наклонился вперед и всем своим видом, как четверть часа тому назад Бурда, умолял об искренности. - Ты у власти, кто, как не ты, должен знать, что это все значит?
Такой быстрый переход от назойливости к бессильному отчаянию был столь неожиданным, что Бурда смягчился. Ничего не поделаешь, придется, словно неприкосновенным солдатским пайком, поделиться с тем, кого он так неосторожно поверг в бездну сомнений, - поделиться своей системой головоломных, логических предпосылок, при помощи которой вот уже несколько месяцев он оборонялся от грозных вестей, мрачных подсчетов и паники, охватившей высшие сферы.
- Мы ведь говорили об этом еще в мае. Гитлер должен знать, что тут пахнет войной, войной в невыгодной для него ситуации. Надо надеяться, что он опомнится и вернется к политике дружбы с нами, к той политике, которая так много ему дала.
- А вдруг не опомнится?
- Ну, мой дорогой! - Бурда развел руками. - Все зависит от дипломатии. Важно, чтобы перед Гитлером была ясная альтернатива: кнут или пряник. Кнут, если Данциг или Данцигский коридор покажутся ему более важными, чем великий исторический путь на Восток… Пряник, если поумнеет. Понимаешь?
- Не совсем…
- Видишь ли, мой дорогой, политика - вещь куда более сложная, чем командование… даже армией… У Гитлера, видно, в голове все помутилось. Он запамятовал, что без нашей помощи не получил бы и четверти того, что уже обрел. Хочет зарезать курицу, которая несет ему золотые яйца…
- Выходит, эта курица - мы?
- Допустим. Чтобы получить пустяковое преимущество, потому что Данциг и так у него в руках, а через коридор он ездит сколько ему угодно, - вот ради этого временного, символического преимущества он теряет…
- Но если это только символическое преимущество, то почему мы так упорствуем?
- О, мой дорогой! Сейчас решается и наша судьба.
Попробуй отдать Данциг, и через несколько дней от нас ничего не останется!
Он вспомнил, что кричал сегодня тот офицерик.
- Нет, даже на армию нельзя положиться. Ты знаешь, как у нас ненавидят Гитлера. - Бурда хотел сказать еще о евреях, но вовремя спохватился. - Гитлер глубоко антипатичен, но в политике на чувствах далеко не уедешь. Мы должны осторожно маневрировать. С этим народом дураков…
Фридеберг обдумывал его слова. Молчание явно затягивалось. Бурде тоже начало казаться, что все эти столь безапелляционные аргументы Бека звучат довольно фальшиво, и он попробовал все подытожить и упростить:
- Короче говоря, либо с нами как с полноправным партнером двинуться на Восток, либо в одиночку против всех нас, в том числе и против, России. Англичане в Москве для того и ведут переговоры, чтобы он поверил в реальность второго выхода…
- Почему мы все-таки не хотим принять русской помощи?
- О боже мой! - ужаснулся Бурда. - Второй выход - это крайность, Мы заинтересованы не в уничтожении Гитлера, а в правильном его использовании. Наконец-то ты понял? Третьего пути нет. Поэтому-то я и не принимаю все так близко к сердцу, как… другие. Я верю, что разум победит.
Фридеберг наконец согласился с оптимистическими выводами Бурды и снова принялся за свое:
- Ну, так ты согласен и поговоришь со Стахевичем?
- Со Стахевичем? Ну что ж. Только я ничего не гарантирую. Тебе ведь известно, что у него там всеми делами заправляет Ромбич?
- Знаю, знаю. Но ты его как-нибудь обойдешь или задобришь. Приедешь потом, старик, ко мне, я такой себе штаб организую…
- Кстати, о штабе. У тебя есть адъютант?
- Конечно.
- Хороший?
- Я плохих не держу… - Но, взглянув на Бурду, тут же добавил: - Для командующего корпусом он хорош… А в чем дело?
Теперь наступил черед Бурды. Это было не так легко, его преимущество до сих пор было слишком явным. Закусив губу, он умолк в ожидании, что генерал ему поможет. Но так и не дождался.
- Ты помнишь Янека? Моего сына… - начал Бурда с раздражением.
- Ну как же! - Фридеберг даже хлопнул себя по колену от радости, что наконец понял. - Янек, такой сорванец. Где он сейчас? Наверно, в лицее?
- Он подпоручик.
- Не может быть! Как время летит! И где служит? В Варшаве?
- Нет, в Бохне, командует взводом.
- Какой ты чудак, почему сразу ко мне не прислал? Давай его сюда… - Он остановился, подумав. - Правда, сам понимаешь, сейчас нет штатов. Но как только примусь за формирование штаба, милости прошу, возьму его в адъютанты…
- Очень тебе благодарен. Что ни говори, единственный сын. А в пехоте далеко не уйдешь.
- Ну ясно. Это я тебе твердо обещаю. Сразу же, как только получу армию… или какую-нибудь оперативную группу. Название меня меньше всего интересует, словом, как только приступлю к работе, сразу же заберу его. А в отделе кадров сам все улажу. "Ян Бурда", - записал он в блокноте. - Отлично!
- Когда ты возвращаешься? - спросил Бурда. - Ты ведь приехал на машине?
- Ну что ты! Там такие дороги! Машина может на ходу развалиться. Ужас! Смотри, как получается, иногда бедность и отсталость бывают даже на руку. Вот чехи, почему их так легко оккупировали немцы? Потому что они построили хорошие дороги. Нет, я утром возвращаюсь поездом. В десять часов восемь минут.
- А этот… твой адъютант, где он сейчас?
- Наверно, пошел к девочкам. Он у меня там все с ума сходил. Такая дыра, и к тому же все обо всех известно. Зато здесь! Я его отпустил, завтра в девять должен явиться.
Бурда улыбнулся, думая о том, как бы поскорее спровадить гостя. В холле снова зазвонил телефон.
Фридеберг несколько раз зевнул. Он тоже ждал удобного случая, чтобы встать и попрощаться: все дела тут были улажены. Обрадовал же его Бурда, заговорив о сыне! Теперь не одна дружба будет руководить хлопотами министра в генеральном штабе. Словно после тяжкого труда, он рассеянно посмотрел на хозяина: когда же наконец?..
Бурда взял телефонную трубку, бросил вполголоса "алло", скривился, добавил еще раза три "Да" и раза два "Слушаю", потом "Бурда у телефона", потом "Да, господин генерал". Вдруг он оглянулся, ища глазами кресло, тяжело опустился на сиденье и долго молча слушал. Но вот наконец хриплым, как будто потухшим, голосом буркнул: "Понимаю". Потом почти крикнул: "Я сейчас сообщу! Сегодня - нет? Завтра утром? Слушаюсь!" - и, продолжая держать трубку, несколько раз повторил: "Да, конечно". Обеспокоенный Фридеберг подошел к двери. Стало тихо, только голос незнакомого генерала неразборчиво бурчал в аппарате… "Слушаюсь!" - сказал напоследок Бурда, поднялся и швырнул трубку.
Это был уже совсем другой Бурда. Он сразу осунулся, щеки запали, резко обозначились монгольские скулы, глазные впадины углубились и стали почти черными, губы побелели, нос заострился.