Весть о его местонахождении долго пробивалась в полк. Здесь уже смирялись с мыслью, что молодой пилот пропал без вести, так ни разу и не побывав в грозном бою. А когда узнали, что Лоран жив, обрадованные, сразу же снарядили к нему грузовик.
Летчик невредим, "як" прибуксирован, а летать Лорану не на чем: все истребители заняты.
Пуйяд вопросительно смотрит на Агавельяна, тот придирчиво оглядывает машину.
- Постараемся восстановить, - говорит старший инженер, в раздумье растягивая слова.
- Как быстро?
- Если не к утру, так к завтрашнему вечеру.
Пуйяд недоверчиво покрутил головой. Он знал, что загвоздка не только в основательном ремонте, но и в запасных частях, которых не было.
- Сделаем все возможное и невозможное, - вторично заверил Сергей Давидович.
Поздним вечером в штабе полка раздался телефонный звонок. На другом конце провода - генерал Захаров.
- Срочно примите меры к сохранению техники. Есть данные о том, что на рассвете ваш аэродром подвергнется бомбардировке…
Этого еще не хватало!
Пуйяд срочно разыскал Агавельяна. Тот, услышав распоряжение, за голову схватился:
- Вай-вай, как все успеть? Куда машины девать? Позади - деревня, впереди - река, слева - голая степь, справа - овраг.
Пуйяд понимал старшего инженера. Однако знал и другое: Сергей Давидович найдет выход из сложного положения.
Ночь была тревожной. Никто не мог уснуть, все чутко прислушивались к любому шороху ветерка.
Еще не зажглась заря, когда в небе раздался прерывисто завывающий гул "юнкерсов". Летчики в ярости сжимали кулаки - в темноте они были бессильны. А гитлеровцы, зная это, спокойно зашли на аэродром, сбросили светящиеся авиационные бомбы. Те повисли над летным полем, ярко осветив все вокруг. Но фашисты не увидели ни одного истребителя. Их как будто корова языком слизала. Бомбардировщики пометались в поиске целей, поревели двигателями и убрались несолоно хлебавши. Решили, что произошла ошибка в разведывательных данных или дали маху в собственных расчетах. Когда же совсем рассвело, даже французы оторопели: "яков" на прежних местах не оказалось.
Пуйяду ночью передали доклад старшего инженера о том, что самолеты надежно укрыты, но где именно, посыльный не сообщил. А в степи несколько позже авиамеханики начали разбрасывать копны сена. Только теперь все удивились: вчера-то их не было там.
Пуйяд отправился на поиски Агавельяна, чтобы в знак благодарности пожать ему руку, а тот встретил его словами: "Товарищ командир, самолет Лорана восстановлен".
Командир полка заключил своего заместителя в объятия и трижды, по русскому обычаю, поцеловал.
- Таких инженеров я никогда раньше не встречал, - признался Пьер, вытирая выступившие слезы. - Как вам удалось все это проделать? Как управились?
- Был ваш приказ, - ответил Агавельян. - А вот и "як" Лорана.
- Откуда запасные части?
- Со сбитого самолета соседнего полка. Он упал в десяти километрах от нас.
- Снова придут жаловаться?
- Обещали вечером приехать.
- Что же я скажу на сей раз?
- То же самое, что и в прошлый: объявите мне десять суток ареста. Жалобщики, как и прежде, уйдут довольные. Мы же имеем исправный самолет.
- А если потребуют обратно винт и стойки шасси?
- Обещайте вернуть все на второй день после Победы.
- Ну и хитер же ты, инженер. Хитер и на язык остер.
Ходоки из соседнего полка к вечеру действительно явились. Кричали, требовали прекратить "грабеж" Агавельяна. Убыли, утешившись наложенным на него взысканием. Но про себя подумали: "Нам бы такого инженера, горя с запчастями не знали бы".
Пуйяд действительно не знал такого горя. Сергей Давидович правдами и неправдами создал в полку склад, месяцами позволявший выходить из положения, не надеясь на скудные плановые поставки. Узнали об этом в вышестоящем штабе - прислали специальную комиссию, наделавшую много шума. Но в конце концов веские доводы о постоянной боеготовности "Нормандии" взяли верх. После этого никто не перечил даже тогда, когда Агавельян ухитрялся комплектовать "чужими" хорошими специалистами созданную им ремонтную мастерскую.
А комплектация штата шла разными путями. Так, один из заводов прислал в полк мастеров по восстановлению обшивки самолетов. Прислал на время. Они понравились Сергею Давидовичу, уговорил их остаться навсегда. Руководство предприятия послало об этом докладную записку в самую Москву. Но в верхах, как только речь зашла о "Нормандии", пошли ей навстречу. А ПАРМ - подвижная авиаремонтная мастерская - расширялась, хорошо оснащалась и начала производить то, что под силу было только заводам. Здесь возвращали в строй истребители, ранее отправлявшиеся в ремонт без возврата. Это стало возможным благодаря тому, что в полку наладили восстановление отдельных агрегатов, клапанов и насосов, приступили к изготовлению прокладок, фильтров и других дефицитных деталей.
Видя заботу русских авиаспециалистов об образцовом состоянии самолетного парка, французские летчики проникались к ним все большей симпатией. Это чувство постепенно перерастало в дружбу, потом - в настоящее боевое братство.
Согласно первоначальному статусу "Нормандии" какое бы то ни было идеологическое влияние на ее личный состав исключалось. Соответственно в ней не было общественных организаций. Но так было до тех пор, пока эскадрилья состояла сплошь из французов. А с приходом советского инженерно-технического персонала встал вопрос о создании партийной и комсомольской организаций: в полк влилось двадцать членов ВКП(б) и около тридцати членов ВЛКСМ.
Разумеется, ни о каком замполите не могло быть и речи. Но без секретарей - партийного и комсомольского - никак не обойтись.
Пуйяд далеко не сразу согласился с этим. С одной стороны, он, как и многие другие "нормандцы", сумел увидеть, что руководящая роль Коммунистической партии - основа наших побед. Но, с другой стороны, договор есть договор, он для того и подписан, чтобы строго выполнялся каждый его пункт.
К тому же, для Пуйяда не вполне ясна роль партийной и комсомольской организаций в полку. Беспокоило, что они займутся внедрением коммунистического учения в сознание французских летчиков. А Пуйяд должен вернуть на родину полк лишь одной ориентации: борьба за освобождение Франции от фашистских оккупантов и вишистов.
- Да поймите, коммунисты и комсомольцы станут вашей самой надежной опорой, - убеждал Пуйяда старший инженер. - У них первейший долг - служить общему делу: разгрому гитлеровской Германии. Кроме того, они будут во всем примером…
- Примером в вашей коммунистической учебе? - переспросил Пуйяд. - Нам обещают прислать кюре. Что же будет тогда? Вы - сами по себе, мы - сами по себе. Вы учитесь, мы молимся. А кто будет технику готовить, кто летать?
- Кюре останется здесь без работы: что-то я не замечал среди вас верующих. А партийной и комсомольской организациям хлопот будет предостаточно, - ответил Агавельян.
- Каких?
- Самых важных - обеспечивать отличное обслуживание самолетов, строго взыскивать с нерадивых, воспитывать у наших людей еще большее чувство ответственности, укреплять дисциплину.
- Ив этом вся суть работы коммунистов и комсомольцев?
- В полку "Нормандия" - да.
- В таком случае создавайте свои организации, только при двух условиях: к летчикам они никакого отношения не будут иметь, и вы не должны проводить собраний, - смирился Пуйяд.
Условия жесткие, но пришлось согласиться.
Так в каждой эскадрилье появились партийные и комсомольские группы. Полковых организаций, во избежание осложнений с французской военной миссией, создавать не стали. Хотел того Агавельян или не хотел, он, как старший среди инженерно-технического персонала, автоматически оказался в роли партийного и комсомольского руководителя. Прибавилось забот, зато в его руках оказались мощные рычаги влияния на подчиненных.
В Красной Армии это был, пожалуй, единственный в своем роде случай: коммунисты и комсомольцы работали, действовали, платили членские взносы, но не были до конца оформлены организационно, не имели возможности коллективно обсуждать свои дела.
Парторги Шилин, Бесчастный и комсорги Зорихин, Паранин вошли к Агавельяну с предложением хотя бы изредка проводить открытые партийно-комсомольские собрания. Надо же как-то обобщать передовой опыт, отмечать лучших, критиковать отстающих.
Сергей Давидович подумал, подумал и сказал:
- Проведем короткое собрание под видом информации об итогах работы за месяц. Докладчиком буду я.
Вначале все шло по плану. Агавельян обстоятельно рассказал обо всем проделанном, дал оценку отношения к делу каждого инженера, техника, механика. Досталось начальникам парашютной и противохимической служб старшим лейтенантам Вартанетову и Петросяну за то, что, имея больше других свободного времени, они мало помогали товарищам. Досталось и механикам Богданову, Капралову, Васильеву за допущенные промахи в работе.
На информации каждый выслушал бы, что заслужил, и делу конец. Но это было собрание. Партийно-комсомольское, да еще открытое. Традиционно начались прения. Кое-кто из подвергшихся критике брал слово, приводил объективные причины, другие делали замечания сослуживцам, высказывали пожелания.
Вдруг появились Пуйяд и Лебединский. Остановились в сторонке, прислушиваются. Агавельян внутренне стушевался, но сворачивать начатое не стад: слишком уж горячий, деловой разговор завязался. По собственному опыту он знал, что от такого разговора будет большая польза.
Лебединский между тем переводит Пуйяду выступления. По их содержанию, по столу президиума, накрытому красной материей, по тому, что ведется протокол, оба догадались, что здесь происходит.
Пуйяд обратился к Агавельяну:
- У вас собрание… Нарушаете договор.
- Вы правы, товарищ майор, у нас идет собрание. Открытое. Толкуем о нашей с вами боевой работе. Можете присутствовать. Не понравится - закроем.
Пуйяд был не из тех, кто из-за уязвленного самолюбия, ни с чем не считаясь, принимает скоропалительные решения. Он кивнул, мол, согласен, послушаю. Ему и Лебединскому сразу уступили место на скамейке.
Прения продолжались. Слово взял механик Пуйяда. Сержант Василий Ефремов сначала говорил о собственной оплошности, вызванной спешкой. Заверил всех, что ничего подобного впредь не допустит. Затем обрушился на Капралова - механика самолета де ля Пуапа:
- Как ты, Александр, можешь оправдывать свою неряшливость, за которую упрекал старший инженер? Да у тебя и сейчас пуговицы на комбинезоне еле держатся. Ну, оторвется одна из них, укатится, забьется между тросами - заклинит рули управления. Из-за тебя может погибнуть прекрасный пилот, наш большой друг. Представь себе такие последствия - слова не вымолвишь в оправдание. Наш комсомольский долг - ежедневно обеспечивать летчикам абсолютную надежность боевой техники.
После этого выступления Пуйяд заявил, что желает послушать и других ораторов.
Дальше объектом критики стал сержант Анохин - по его вине чуть не разбился самолет. Тот самый "дар православной церкви", который лишний раз символизировал патриотизм советских людей. (Пьер Пуйяд втайне вынашивал мысль в лучшие времена доставить этот "як" в Париж - как историческую реликвию.) Анохин не проверил надлежащим образом крепление замка шасси, и на посадке машина получила повреждения.
В этом была виновата служба Агавельяна, а конкретно - Анохин. И вот теперь он сполна получал на орехи от своих же товарищей.
Пуйяд впервые встречался с такой практикой и впервые начал осознавать, что десятки самых грозных приказов не могут сравниться с этим собранием по своей эффективности и силе воздействия на человека.
Анохин то бледнел, то краснел, наконец взмолился:
- Товарищи, пусть у меня отсохнут руки, если еще раз допущу такой промах!
Ко всеобщему удивлению, слова попросил Пуйяд. Был он предельно лаконичен:
- Если механик надежен, летчик не волнуется в полете. А что недавно случилось с Лефевром? Все улетели на задание, а он остался. Почему? Пушка перед этим дважды отказывала. Пилот потерял веру в механика по вооружению. Я сказал об этом Агавельяну, а кому еще жаловаться, не знал. Теперь знаю: партийно-комсомольскому собранию… Потихоньку, пусть никто об этом не знает, проводите такие собрания хоть каждый месяц. Я буду только благодарить за них.
То, что большинство новичков завысило цифру часов налета, не вызывало сомнения еще с начала тренировок.
Инструктором к Жаку де Сент-Фаллю определили Дюрана. Перед первым совместным вылетом он спросил у подопечного:
- На чем тебе приходилось летать?
- На "Моране-четыреста шесть" и "Девуатине-пятьсот двадцать", - был ответ.
- Коль имел дело с "девуатином", то, надеюсь, никаких проблем у нас не возникнет. "Як" - не слишком сложный самолет.
Дюран предложил де Сент-Фаллю занять место в кабине, показал, как запускать двигатель, сам сел в инструкторское кресло.
- Выруливай на старт.
Грунтовой аэродром с ярко-зеленым травяным покровом понесся назад под крыльями истребителя.
До сих пор Жаку приходилось отрывать машину только от бетонки, оборудованной световыми аэронавигационными средствами обеспечения взлета и посадки. А тут - два солдата с красными и белыми флажками в руках да полотняный знак "Т" посреди летного поля. Для Сент-Фалля, привыкшего к комфортным аэродромным условиям, все здесь внове, необычно. А это настораживает, повышает напряженность, порой выводит из равновесия.
Уже на рулении Жак почувствовал себя не в своей тарелке. А когда солдат-стартер взмахнул белым флажком - дал разрешение на взлет, Жак так резко двинул сектор газа, что самолет стрелой сорвался с места; пилоту показалось, будто он сидит верхом на пушечном ядре. У него даже мелькнула мысль: "Соврал о налете и очутился в положении барона Мюнхгаузена".
Дюран видел по расстроенному лицу Жака; тот мало что соображает. Пора убирать щитки, регулировать шаг винта, начинать разворот, а Сент-Фалль сидит как истукан, не пытаясь что-либо делать.
Скорость уже 400 километров в час, аэродром уходит… Дюрану пришлось хорошенько треснуть Сент-Фалля по спине, чтобы привести его в чувство.
- Разворачивайтесь! - закричал.
Жак с перепугу заложил такой крен, что, казалось, машина вот-вот перевернется.
- Что за коленце? - спросил Дюран.
- Глубокий вираж.
- Не вираж, а глубокий мираж! - зарычал Дюран. - Хватит. Иди на посадку. Аэродром видишь?
- Вижу, - снова соврал Жак и тем еще более усугубил свое положение.
Более-менее выровняв "як", он стал растерянно всматриваться в землю, но нигде не мог обнаружить очертаний взлетно-посадочной полосы. Совершил много, поворотов и доворотов, пока отыскал полотняный "крест". Не отрывая от него взгляда, начал снижаться.
Самое ужасное произошло на посадке: трижды дал такого "козла", какого давно не видывали "нормандцы". В последний раз грохнулся с двадцатиметровой высоты. Самолет, чудом не рассыпавшийся, начал пробежку.
На стоянке Жак не осмеливался повернуться к Дюрану. А так как тот молчал, рискнул заговорить первым;
- Это, наверное, было не слишком блестяще.
Ожидал взрыва негодования, но услышал спокойное, доброжелательное:
- Видно, долго не летал. Полагаю, еще два-три полета и войдешь в норму.
Прошло несколько дней. Аса из Сент-Фалля явно не получалось. Сменили инструктора, передали его Лефевру, о котором говорили, что он и медведя может научить летать.
Этот возился недолго. После двух совместных вылетев преспокойно заявил:
- Завтра выпущу в небо одного.
Сент-Фалль остолбенел. Он ведь недавно чуть не сломал шасси при посадке. Заметив его замешательство, Лефевр спросил:
- Не хочешь или боишься?
- Не уверен, - чистосердечно признался Жак.
- Это потому, что все надеешься на дядю, сидящего в задней кабине.
Вечером Жак узнал, что он определен в 1-ю эскадрилью, которой командует лейтенант Леон - смелый, отважный человек, больше всего презирающий в людях нерешительность. Сент-Фалль знал о том, однако не подавал виду, что волнуется перед первым самостоятельным вылетом.
Прошел он сравнительно благополучно.
- Ну вот, в целом неплохо справился. Можешь летать себе на счастье, - сказал Лефевр.
На следующее утро объявили о перелете в Городечно. Взмывали в воздух парами. Леон взял себе ведомым Жака. А тот никогда в жизни не летал в строю. Но снова промолчал, боясь гнева командира, который запросто мог дать ему путевку в Раяк на доучивание.
В небе Сент-Фалль выглядел, как потом говорили, "чертом на резинке". То отстанет, то обгонит ведущего, то окажется в самом конце группы. Леон сначала думал, что ведомый проявляет элементарное лихачество. Но когда дело дошло до посадки на аэродром, показавшийся Жаку величиной с носовой платочек, все стало ясно. Пилот кружился до тех пор, пока не улеглась пыль от последнего самолета. Заходил на приземление несколько раз - и все ошибочно: с большим недолетом или перелетом.
- Пропадет ни за понюшку табаку, - сказал наблюдавший Пуйяд. - Дюрана, Лефевра ко мне!
Когда те, запыхавшиеся, прибежали, Жак уже чиркал колесами грунт, не уменьшая обороты двигателя. Его несло и несло, пока перепуганный насмерть солдат-финишер не вскинул над головой крест-накрест флажки - сигнал на выключение двигателя.
Жак еще рулил, а Пуйяд распекал Дюрана и Лефевра:
- Как вы проверяли Сент-Фалля? Эх вы, мастера воздушной акробатики!
- Да он же заявил, что много летал.
- Во сне! В мечтах! На языке!
Подрулил взмыленный Жак. Открыл кабину, спрыгнул на землю.
- Марш на учебный самолет! - жестко сказал ему Пуйяд. - Слетаем вместе. Итог был неутешительный.
- Вас на задания выпускать нельзя, - сделал вывод командир полка. - Тренируйтесь. На этот раз - с Фуко.
Расчет Пуйяда был прост: если от всех Жак скрыл уровень своей подготовки, то Фуко не будет втирать очки, поскольку они раньше служили вместе и вместе прибыли в "Нормандию". Фуко же летал неплохо, уже участвовал в боевой работе. Вот пусть и займется своим другом.
- Фуко, не выдашь меня? - напрямик спросил Жак.
- Это не в моих правилах, но ты ходишь по лезвию бритвы.
- Ничего. Скоро освоюсь, все наладится.
- К сожалению, такое происходит не с тобой одним. Другие чудачат не меньше.
- Дорогой Фуко, не надо нотаций, лучше займемся делом.
"Занятие делом" кончилось тем, что на третьем самостоятельном вылете Жак приземлился "усами в траву", сильно повредил "як", но чудом остался живым-невредимым.
Примчался Пуйяд. Его красивые вьющиеся волосы взъерошились, глаза налились кровью, голос прерывался:
- На каком месте глаза у вас?! Думаете, русские специально дают самолеты, чтобы мы разбивали их?..
- Ты что, свихнулся? - более "учтиво" обратился к нему Фуко после ухода командира полка.
А Жака душила жгучая горечь не столько от того, что он виновен в аварии, а от страха: теперь-то его наверняка отправят на Ближний Восток.
- Нечего рычать на меня, лучше узнал бы, что со мной сделают, - ответил он другу.
Ужинать не пошел. На нарах в полусгоревшей хате, несмотря на все беды, уснул мертвым сном: парню было немногим больше двадцати.
На рассвете почувствовал, что кто-то дергает за ноги.
- Вставайте! - услышал властный голос Пуйяда.