А солнце печет и печет… И листья на дубу, свернувшись в трубочки-цигарки, не шелохнутся: тишь, безветрие. Стелется над исхлестанной гусеничными траками степью знойное марево. Сейчас оно опять утонет в густой бурой пыли. Танки рванулись вперед, на высоту "Огурец".
Капитан Бадамшин был хозяином своего слова: он делал из нас танкистов. И, знаете, у него это получалось.
18
В день, когда назначались ночные занятия, после обеда полагался отдых. И хочешь не хочешь спать - все равно в постель. И ни гугу! Замри! Отбой! Генка, тот, как он сам выражался, с Морфеем на "ты". А мне ни разу не удалось использовать эти часы по прямому назначению. По Генкиному совету пробовал считать в уме до тысячи, декламировал про себя все известные мне стихи. Не помогало. Уснуть никак не мог.
А здесь, в учебном центре, будто кто снотворного добавлял в пищу. Только доберешься до постели, натянешь простыню до подбородка, как погружаешься в блаженное состояние невесомости. И сразу же начинается самое невероятное многосерийное широкоэкранное действо. Иногда цветное. И я его непременный участник. Здорово!
- Хитер же ты, старик, - как-то сказал Генка. - Но я рад за тебя.
- В каком смысле?
- Научился все-таки сутки сокращать. До маршала-то, выходит, теперь быстрее дошагаешь. Солдат спит, а служба идет.
Но в этот день уснуть не удалось.
К полудню со стороны "гнилого" угла выползло небольшое седоватое облачко с рваными краями. Спустя полчаса, не более, оно превратилось в огромную черную тучу, закрывшую полнеба. Не успели мы войти в палатки, как по небу с треском полоснула ветвистая небесная электросварка. Следом вторая, третья… И началось. Канонада, будто целая танковая дивизия вышла на прямую наводку и начала хлестать осколочными. Удар за ударом. Треск, грохот. Ослепительные вспышки молнии.." Попробуй усни.
- Ну и разошлась небесная канцелярия, испортит нам всю тактику, - проворчал Карпухин.
- Пронесет, - уверенно сказал сержант Каменев. - А и не пронесет - что из того? Гроза - не помеха…
Нам предстоял выезд на тактические занятия. Сразу после отдыха. И на всю ночь… Готовились к ночным заранее. Флажки, фонарики, светящиеся указки… Тренировки "пеший по танковому"… Беседы о мерах безопасности… Собрание… Социалистические обязательства взяли… Словом, готовились.
И все зазря.
Занятия не состоялись.
Помешала-таки, вопреки прогнозам сержанта, гроза.
* * *
… Туча, так и не пролив ни единой капли из своих дождевых запасов, грохоча, откатывалась за увал. Над нашим палаточным городком вновь сияло солнце.
- Ну вот, а вы беспокоились, Карпухин, - весело заметил сержант Каменев, обращаясь, собственно, ко всему взводу, когда мы уселись в кузов транспортной машины. - Небесная канцелярия, она тоже шурупит…
Подошел Бадамшин. Он тоже с нами. Лейтенант Астафьев доложил о готовности взвода к занятиям.
- А механики где? - поинтересовался ротный.
- Все трое на полигоне. У танков…
- Порядок. Тогда тронулись…
- У Сухореченского родника надо остановиться, товарищ капитан. Термоса наполним, - попросил Астафьев.
- О чем речь… Поехали…
Но остановились мы раньше, не доезжая до Сухореченского родника. Машина еще не взобралась на увал, как наперерез ей на взмыленной низкорослой лошаденке выскочил всадник. Он, бросив повод, размахивал руками и что-то кричал. Бадамшин выскочил из машины.
- Танкисты, браточки! Беда! Горим! Молния! - бессвязно выкрикивал всадник. - В Сухоречье. В усадьбе. Правление горит. Беда!
Капитан, ни слова не сказав, сел в кабину. Машина, подпрыгнув, рванулась с места.
До Сухоречья рукой подать. Сразу за увалом, в низине, возле пруда, центральная усадьба Сухореченского колхоза. А дальше, через овраг, обсаженный карагачом и орешником, вытянулось вдоль пыльного тракта село Сухоречье…
… Уже полыхала кровля. Люди, суетясь, горланя, вытаскивали из правления шкафы, столы, стулья…
Несколько человек с баграми пытались сорвать с крыши горящие стропила. Две пожарные машины, хлюпая насосами, выбрасывали через брандспойты кривые струи воды.
Капитан выпрыгнул из кабины. Подбежал председатель - высоченный однорукий мужчина.
- Берите у баб ведра, ребята, - скороговоркой бросил он, - как бы на избы не перекинулось. Воду из пруда! Бегом, ребята!
- Пожар от молнии, бабушка говорила, водой не гасят. Тут молоко нужно, - вставил Генка, но его никто не слушал.
Огонь на крыше разрастался. И было ясно, что вряд ли удастся погасить его, хотя машины по-прежнему хлюпали насосами. Мы с Генкой выхватили у девчонок-подростков большущие ведра и уже собирались помчаться к пруду за водой, как к нам подошел возбужденный хромой старик.
- Хлопчики, родименькие, - заголосил он, - казна у меня гибнет… Казна гибнет…
- Какая еще казна? - спросил Генка.
- Колхозная казна гибнет, - причитал старик, судя по всему, бухгалтер или кассир.
- Где она?
- Под столом в большой комнате. В несгораемом…
- Чего ж ты, дед, панику разводишь? В несгораемом - не сгорит…
- Он по названию несгораемый… Ящик, обитый жестью… Под столом, в большой комнате.
- А, черт! - ругнулся Генка, бросая наземь ведро.
Я не успел и слова сказать, как Карпухин сорвался с места, в один прыжок подскочил к пожарнику с брандспойтом. Тот окатил его с ног до головы струей, и Карпухин метнулся на горящее крыльцо.
- Стой! Куда?! - выкрикнул, увидев солдата, капитан Бадамшин.
Но было уже поздно. Генка скрылся в дыму, валившем клубами из сеней.
- Астафьев! Кто позволил? - раздраженно спросил ротный.
- Никто не позволял, товарищ капитан.
Бадамшин от злости выругался.
- Что стоите? Таскайте воду! - закричал он на нас и сам схватил брошенное Генкой ведро.
Со звоном полетели оконные стекла, не выдержав жара. Генки не было. На глазах начала прогибаться крыша. Генки не было. Пламя вырвалось из крайнего от крыльца оконного проема. А Генки все не было… К горлу подступил тугой комок, и никак не унять дрожь в руках и коленках. Кричала, голосила толпа. А Генки все не было… Я и сержант Каменев бросились к капитану.
- Т-товарищ к-капитан, - кажется, мы оба начали заикаться, - р-разрешите…
Крайние стропила рухнули, одно из них упало прямо на крыльцо. Над крышей взметнулись длинные багровые языки. В ту же секунду на крыльце появился Карпухин. Одной рукой прижимая к боку ящик, другой, закрыв лицо, он, шатаясь, пытался перелезть через горящее бревно…
- Беги, солдат, беги! - закричали ему из толпы…
Комбинезон на Генкиных плечах, на коленках горел.
От него клубами валил белесый пар.
Капитан, сержант и я, не сговариваясь, бросились ему навстречу. Все произошло в одно мгновение. Кто-то из нас выхватил у Генки ящик, кто-то перетащил его самого через бревно. Кто-то вырвал у пожарника брандспойт и сбил пламя с Генкиного комбинезона.
Потом мы отвели Карпухина в сторонку, отдали деду ящик с "казной" и снова побежали тушить пожар.
Дома отстояли. И правление тоже. Правда, огонь полностью уничтожил крышу. Сгорели перегородки в доме, крыльцо… Пострадали сенцы… Одним словом, капитального ремонта не миновать.
Мокрые, в перепачканных комбинезонах, разгоряченные, собрались мы возле машины.
- Все? - спросил капитан у лейтенанта Астафьева.
- Так точно, все налицо.
- Как чувствуешь себя, герой-пожарник? - Капитан Бадамшин легонько похлопал Генку по плечу.
Карпухин, прищурившись, смотрел на капитана и глуповато ухмылялся. Брови и ресницы у него начисто выгорели. На лбу, на щеках черные от сажи полосы.
- Нормально, товарищ капитан.
- Нормально… А брови, ресницы где?
Генка дотронулся пальцами до надбровья.
- Мать честная, - огорчился он. - Спалил. Ну да шут с ними, может, черные вырастут - брюнетом буду. Рыжие из моды выходят…
Подошел председатель, колхозники.
- Спасибо, Мансур Валиуллович. Всем твоим хлопцам спасибо, - сказал он Бадамшину, обнимая капитана единственной рукой. - По-фронтовому действовали, молодцы!
Из-за спины председателя протиснулся дед-бухгалтер.
- Сергей Василич, - дискантом проговорил старик, обращаясь к председателю, - дозволь, как порешили, самолично вручить солдату причитающуюся ему премию за отвагу на пожаре.
- Давай, дед Михей, действуй!
Дед Михей подошел к Карпухину вплотную.
- Вот что, внучек, за подвиг твой при спасении народного добра члены правления постановили наградить тебя премией. Прими от полного сердца, - дед протянул Генке маленький сверточек.
- Значит, выходит, я тут подзаработал на пожаре? - Генка встал. - За спасение добра причитаются солдату ассигнации? Интересуюсь суммой.
- Пятьдесят целковых, - наивно ответил старик.
- А в несгораемом, позвольте полюбопытствовать, сколько было?
Мы недоуменно переглядывались между собой, испытывая чувство неловкости от Генкиных слов. Но никто не вмешивался в его разговор с дедом Михеем.
- Триста двадцать четыре рублика! Ведь в наличности больших сумм держать не полагается, - словно оправдываясь, отвечал бухгалтер.
- Не богатая казна, - сказал Генка и, четко повернувшись через левое плечо, как на строевой, пошел к машине.
- Премию-то, премию, - забеспокоился дед Михей и засеменил за Генкой, норовя поймать его за рукав комбинезона. - Премию-то прими, внучек дорогой.
- Да вы что, дедушка дорогой, на смех солдата поднимать взялись? - сердито отрезал Карпухин. - Да нешто солдат за мзду служит? Чтоб за такое дело Карпухин копейку взял? Что вы, в самом деле… Не за мзду служим, - гордо повторил Генка и взялся за борт машины, давая понять, что разговор окончен.
- Это как же так получается, товарищ капитан? - сокрушался дед. - Члены правления решили, а он?
- А я при чем? - улыбнулся Бадамшин. - Члены правления решили. И он решил. А я не решал… Вот так. Ну, что ж, Сергей Васильевич, счастливо оставаться… До свиданья, товарищи.
Капитан приказал Астафьеву сесть в кабину, а сам уселся с нами в кузове. И мы поехали обратно, в учебный центр. Занятия капитан отменил. Всю дорогу балагурили. Уже перед самым шлагбаумом Бадамшин спросил Генку:
- Как же вы так, Карпухин? Без спросу прямо в огонь? А?
- Виноват, товарищ капитан, - сказал Генка. - Я у вас еще тогда, когда вы занятия на полосе препятствий проводили, хотел попросить разрешения…
- Ну и что же?
- Не решился.
- Почему?
- Если честно, страшновато было.
- А сейчас?
- И сейчас страшновато. Но ведь казна, товарищ капитан…
- Вы, товарищ Климов, обязательно напишите в солдатскую газету про "пожарника", - посоветовал ротный.
Дня два потом Карпухина иначе как "пожарником" никто во взводе не величал, А он и не обижался.
19
За все время службы ни я, ни Генка ни разу не побывали дома. Другие солдаты, пока мы жили на зимних квартирах, по субботам и воскресеньям ходили в город, в увольнение. Но на меня и на Карпухина эта самая высокая привилегия солдатской службы по причинам, вполне понятным нам обоим, не распространялась.
Было обидно, конечно. Жить от дома в двадцати минутах езды на трамвае и ни разу не побывать у родных, согласитесь, не сахар. И только, когда вышли в учебный центр, обида улеглась. Тут все оказались на одинаковом положении: увольнений не полагалось никому. Офицеры и те не каждый выходной ездили к семьям.
По воскресеньям на спортплощадках, на местном стадионе сразу же после завтрака начиналась, как говорил Генка, солдатская "коррида". Организовывались всевозможные спортивные состязания. Перетягивание каната сменялось бегом в мешках, двухпудовая гиря уступала место гранате. Кто больше выжмет? Кто дальше бросит? Кто выше прыгнет? Кто быстрее доскачет до финишной черты на одной ноге? А болельщиков, болельщиков! Как в Лужниках!
Нынче для нашей роты "коррида" наполнена особым смыслом. Состязания с легкой Генкиной руки окрестили турниром в честь молодого прапорщика Альхимовича. Накануне был зачитан приказ о присвоении звания прапорщиков нашим однополчанам. Фамилия Альхимовича в приказе значилась, согласно алфавиту, первой. Ух, и покачали же мы нашего старшину!
Как всегда, спортивные состязания начались под улюлюканье болельщиков. Наша рота от других в этом деле тоже не отстает. Горластая!
Вот тот солдат с прической "под Котовского", плясун из третьего взвода, только что в составе взводной команды получил флакон тройного одеколона в качестве приза за победу в совершенно уморительной комической эстафете - на последнем этапе парень быстрее всех проскакал на четвереньках, а теперь подбадривает своих городошников.
- Шайбу, шайбу! - выкрикивает плясун. И ему вторит весь третий взвод.
Мы с Генкой вместе с товарищами по взводу заняты во многих номерах турнира. И канат тянули, и взбирались по шесту, и с двумя снарядными ящиками в руках, наполненными песком, переходили по бревну через довольно глубокую канаву. Приз мы тоже заработали. Прапорщик Альхимович после обеда пришел к нам во взвод и поздравил с заслуженной победой в силовом многоборье. А мы, растроганные, вылили ему на форменную рубашку полфлакона заработанного приза.
- "Тройной"? - поинтересовался прапорщик.
- Ну что вы, товарищ старшина, виноват, товарищ прапорщик, - запротестовал Генка. - Чай, мы не из третьего взвода, будем мы за "Тройной" надрываться. У нас марка посолиднее: "Душистый горошек". Можете самолично убедиться.
Альхимович убеждаться не стал, поверил на слово.
- Товарищ прапорщик, - продолжал Генка, - уж очень, на мой взгляд, однобоко у нас проходят спортивные праздники. Не все виды спорта в почете у нашего спорторганизатора товарища сержанта Каменева.
- Что вы предлагаете, Карпухин? Критиковать - дело нехитрое.
- Умственных занятий мало. Почему бы не организовать блицтурнир в домино, например? Во флотского! А?
- Это "козла", что ли, забивать? Нашел умственное занятие…
- А как же, товарищ прапорщик, каждой костяшкой с умом надо стукать. Это ведь не канат тянуть, - под хохот всего взвода закончил Карпухин.
- Ох, Карпухин, Карпухин, - пробасил сквозь смех прапорщик, - беда с вами, право. Однако молодец… Вот уедете все скоро, скучно без вас станет…
- Мы уедем, другие приедут. Когда же вам скучать-то, товарищ прапорщик?
- Верно, скучать некогда… А все-таки… Привык я к вам…
- А когда мы уедем, если не секрет, товарищ прапорщик? И куда?
Альхимович ответил не сразу. Достал портсигар, пистолет-зажигалку:
- Ну, кому "гвардейских"? Угощайтесь, хлопцы.
Давали нам по пайку сигареты "махорочные", переименованные в солдатском обиходе на "гвардейские". Крепости они невероятной. Помню, Николай Антропов все никак не решался начать курить.
- Да ты попробуй, - поучал его Генка. - Сначала без затяжки, а потом привыкнешь, само пойдет.
- Ну тебя к лешему, - отказывался Николай. - От такой сигареты лошадь сдохнет.
- А какой мерзавец лошадям сигареты дает? - возмущался Карпухин. - Ты, Антропов, на чистую воду его, классового вредителя, за ушко, как говорится, да на солнышко. А то всех лошадей такой поморит. И знаешь, к чему это приведет?
- К чему? - полюбопытствовал Антропов.
- К всеобщему застою прогресса и культуры. Ни одного исторического фильма нельзя будет посмотреть. Как его без лошадей снимешь? Гусар, уланов, красных дьяволят на велосипед не посадишь…
Конечно, Генкина беседа тут ни при чем, но Антропов начал курить наравне со всеми. Я тоже до службы не курил. А тут пристрастился. Да и как не пристраститься, если самый обыкновенный перерыв именуют перекуром. А еще такое бывает: объявят этот самый перекур, а тут куда-то сбегать надо, что-то принести. Кого посылают? Некурящего. Раз сбегаешь, другой принесешь, а потом волей-неволей курить станешь. Как все, так и я не обсевок в поле.
… К портсигару прапорщика Альхимовича потянулись со всех сторон солдатские руки. Понятно, у каждого свои имеются. Но тут случай особый: сам ротный старшина угощает.
- Спрашиваете, когда отъезд ваш намечается и куда? - повторил Генкины вопросы Альхимович, пряча в карман опустошенный в один миг портсигар. - Секретов тут нету. Скоро отъезд. Срока точного не знаю. Однако скоро. А куда - этого, сами понимаете, и ротный не знает. И комбат, думаю, не знает. Может, как говорилось с первого дня, в Группу войск. А может, и еще куда. Словом, эти вопросы Генеральный штаб решит.
Вот ведь, Генка, какие мы с тобой, оказывается, шишки на ровном месте. Разумеешь? Сам Генеральный штаб решает, куда направить Климова да Карпухина.
- Что же мы сидим-то? - спохватился прапорщик. - Футбол скоро начнется.
И мы наперегонки, как в детстве, мчимся на стадион, чтобы успеть занять места поближе к центру поля. Но куда там! "Прокурили" все самые лучшие места. Пришлось идти на другую сторону, рассаживаться против солнца.
Едва мы устроились, как кто-то сзади цепко обхватил мою голову руками. Я вскочил на ноги.
- Боже мой, Цезарь… Привет, дружище! Какими судьбами?
- Так нынче наши футболисты с вашими играют. Я с командой и пристроился. Специально тебя и Генку повидать хотел. Как у вас дела-то?
- Как сажа бела, - ответил за меня Генка. - По выговору с занесением влепили обоим. И в город ни разу не пустили…
- Н-ну? - удивился Кравчук. - А у меня как будто все в ажуре. В политехнический поступаю.
- Поздравляю, Цезарь.
- Спасибо.
- А Марина? - спросил Генка.
- Все нормально. Я ей про вас рассказывал. Просила привет передать при случае…
Начался матч между нашей "Броней" и "Молнией" из части Крохальского.
Жара, что ли, подействовала на футболистов - они пешком ходили по полю, то и дело выбивали мяч в аут. Ряды болельщиков начали заметно редеть. И мы тоже выдержали только один тайм. Вместе с Кравчуком пошли к своим палаткам. Сходили к речке. Заглянули в столовую.
Рабочий по кухне, оказавшийся Генкиным знакомым, принес нам графин квасу, ледяного, ядреного.
- Вот, старик, на какие напитки перешел твой покорный слуга и почитатель Геннадий Карпухин, - проговорил Генка и залпом осушил кружку.
- Напиток хаять нельзя - добрый. А в такую жарищу - самая благодать, - похвалил квас Цезарь.
- И я про то же самое, друг дорогой, хоть поэт и утверждал совсем иное по поводу взаимоотношений класса и кваса. Но ведь мы-то не класс, а орудие в руках класса…
- Философствуешь по-прежнему?
- По-прежнему, и даже еще больше, - заметил я.
- А что ж остается делать? Еще, что ли, по одной? Эй, земляк, - крикнул он в раздаточное окно. - Не найдется второго графинчика?
В окне показалось лицо солдата.
- Чего орешь, не в лес пришел, - осек он Генку.
- Милый, ты уж лесом-то не пугай. Сообрази-ка лучше еще один графинчик. Со льда, дорогуша… Понимаешь, гостя принимаем. Из соседней части. Не ударь в грязь лицом, гвардеец… Мы к тебе, с твоего позволения, еще ужинать придем. С другом. Можно, да?
Солдат махнул рукой: