– Братцы, да там у них эта… рация! – вынырнул из штольни еще один боец. Беркут узнал его: ездовой, подвозчик снарядов ефрейтор Хомутов, батарейное прозвище которого – "Хомут-Главартиллерия" – прижилось в гарнизоне с первого дня. – На Москву, на большие чины выходить можем. Что скомандуем, то в столице и будут делать.
– Ага, женке своей скомандуешь, она сделает, – остудил его часовой.
– Оставайся здесь. Усилить наблюдение, – добавил от себя капитан. И в то же мгновение все четверо присели, голова к голове.
Пулеметная очередь сначала жестко причесала козырек над входом, потом рубанула чуть ниже, по перемычке между штольнями…
– Еще немного, и они основательно зажмут вас здесь, как в западне, – напророчествовал Беркут вынырнувшему из-за одеяльной занавеси с фонариком в руке Кобзачу. – Вокруг полно камней. На рассвете набросайте cтeнку, прикройте вход со стороны реки.
– А что, мысль, – прогудел хриплым голосом старшина. – Обязательно набросаем. Сюда проходите, тут мои батарейцы как раз "желанных гостей" шнапсом отпаивают… Так вы уж с пониманием, товарищ комбат.
Свою группу из восьми человек старшина называл батареей, а Беркута – комбатом, и после каждой вылазки капитана к шоссе или к селу укоризненно тянул: "Да что вы все "шмайссеры" да карабинчики приносите, товарищ комбат? Нет чтобы пушчонку притащить… Пусть даже фрицовскую, нетудыствольную". Однако сам ни в одну вылазку идти не вызвался.
"Нельзя его брать на вылазку, – определил однажды Мальчевский, и тем спас старшину от ехидной подковырки Глодова типа: "А вы сходите и добудьте!" – Если возьмем с собой, фрицы подумают, что двое спаренных бегемотов ползут. Из бердичевского зоопарка сбежавшие".
"Райский закуток" батарейцы создали в двух соединенных между собой небольших выработках. Пол здесь был устлан сеном; в углу, возле щели, чадил неуклюже сложенный камин, стены обвешаны плащ-палатками и шинелями.
– Лейтенант Кремнев, – представился старший разведгруппы.
Белый маскхалат его уже висел на веревке над печкой, на самом жарком, "старшинском", месте; из-под расстегнутой гимнастерки виднелись вязаный джемпер с прорезью на груди и тельняшка.
Кремневу было уже за тридцать. Коренастый, с обветренным грубоватым лицом, исполосованным несуразными морщинами, он почему-то напомнил Беркуту рыбака из какого-то фильма. Не хватало разве что рыбацкой робы и брезентовой шляпы.
– Рад видеть живым, лейтенант.
– Радист Коржевой, – сразу же представил Кремнев неохотно поднявшегося у печки широкоплечего паренька-коротышку. – И сержант Исмаилов, – кивнул на лежащего в нише. Сапоги с Исмаилова уже сняли, ноги и руки оттерли и укутали одеялами. – Прошли к вам через линию фронта. По приказу штаба армии.
– Вы действительно разведчики? Я имею в виду: обучены и служите в разведроте? – первое, что спросил Андрей, садясь на подставленный кем-то занесенный сюда с хутора табурет.
– Это уж как по святому, товарищ капитан. Дивизионная разведка. Кроме радиста, конечно, – устало объяснил Кремнев. – Он у нас эрмитажная ценность.
– Как же вы дошли до нас? Непросто было, я так понимаю, – молвил Беркут только для того, что бы спровоцировать лейтенанта на рассказ.
– Погибельно шли. Выступило семеро, прибыли трое.
– И в самом деле, погибельно, – разочарованно молвил комендант, сразу же разочаровываясь в способностях и самого лейтенанта-разведчика, и его группы. Хотя и понимал: на фронте всякое случается, тем более – на линии фронта.
– Мне нужно еще хотя бы двое бойцов, хорошо умеющих ползать, – несмело как-то попросил Кремнев, словно опасался, что людей капитан не даст. – Своих достать хочу. Одного мы потеряли еще при переходе фронта, и к нему не доберешься. Но трое остались уже здесь, на льду реки. Мы вышли к ней значительно ниже по течению, чем предполагалось. Пришлось долго ползти.
– То-то думаю: с чего вдруг вся эта пулеметная симфония? Лейтенант Глодов – вот он, знакомьтесь – даже предположил, что началось наступление.
– Наступления пока не предвидится, – заметил Кремнев.
– Вас просили передать мне это? – насторожился комендант.
– Нет, это всего лишь мое предположение.
– А что же в таком случае велено передать? – ужесточил тон Беркут. – Вы ведь понимаете, что интересуют нас не предположения.
– Да все я прекрасно понимаю, – горестно улыбнулся Крменев. – Однако передать просили то же самое, что уже передавали вам по рации: "Держаться до последней возможности".
Беркут и Глодов с грустью в глазах переглянулись. Они были явно разочарованы, однако понимали, что высказывать это разочарование Кремневу бессмысленно.
– Почему у вас такие потери? – все так же жестко спросил его капитан, удивив этим лейтенанта, считавшего что с потерями уже все выяснено. – Напоролись на засаду? Вас засекли и преследовали?
– Уже хотя бы потому, что навьючили нас по-святому, как ишаков. В рюкзаках, под завязку – патроны и гранаты. Тряпками обмотаны, чтобы не гремели. А все равно – полная демаскировка. К тому же оба берега – вражеские. А главное, в сто потов, товарищ капитан, в сто потов… Прошу хотя бы двух бойцов. Хочу пройти по следу, подобрать мешки и оружие. На рассвете их подгребут немцы.
– Надеюсь, раненых там, на льду нет?..
– Раненых мы бы не оставили – это по-святому. Последний погиб метрах в ста отсюда. Приказ был четкий: доставить вам радиста и рацию. Во что бы то ни стало: радиста и рацию. Вот радист, вон рация. Так что по-святому, что-что, а приказ мы выполнили.
– И когда назад?
– Не положено "назад". Велено оставаться здесь, для усиления разведки и диверсионных действий.
""Велено оставаться"! – мысленно повторил Беркут, поднимаясь. – Представляешь ли ты себе, лейтенант, что здесь будет, возможно, уже завтра утром? И что значит "оставаться здесь"?"
Он попытался, насколько это возможно было при свете керосинки и отблесках пламени, всмотреться в лицо Кремнева. Единственное, что бросилось в глаза – перед ним спокойное и немножко грустноватое лицо смертельно уставшего человека. Сдержанного, мужественного, но и в самом деле смертельно уставшего…
– Людей я вам сейчас дам. И все же вопрос: лично вы… профессиональный военный разведчик?
Кремнев осмотрел солдат. Очевидно, то, что он должен был сказать, предназначалось не для всех.
– Можно сказать, что да. Начинал в морской пехоте. Потом специальные курсы армейских разведчиков. Снова морская пехота. Под Ленинградом. Госпиталь… После лечения оказался в танковой дивизии. Особый отдел. Не сработался. Чуть сам не попал под трибунал. В звании понизили. В конце концов снова вернулся в разведку.
– Богатая биография!
– Только просьба, капитан, подробностями ее больше не интересоваться.
Андрей еще раз всмотрелся в лицо Кремнева. Да, сдержанное и мужественное. То, что человек является профессионалом (не важно, в каком деле, сама профессия для Андрея не имела значения, главное – убедиться, что тот или иной человек действительно профессионал) – ценилось Беркутом особо. Как редкий дар и величайшая заслуга. А если человек к тому же сдержан и мужественен…
– Старшина, – кивнул на телефонный аппарат, – Мальчевского и Арзамасцева сюда. Немедленно. Поведешь нас троих, – объяснил он лейтенанту.
– Вам-то зачем? – удивился разведчик. – Любых троих бойцов.
– Решено. Займите кто-нибудь ватник. Шинель в таких делах только сковывает.
– На все четыре вылазки на шоссе капитан сам водил, – уважительно объяснил разведчикам Кобзач, отдавая Беркуту свой просушенный ватник.
– Прямо к немцам?
– И назад.
Лейтенант отказывался всерьез воспринимать сказанное. Поход в тыл врага все еще оставался для него неким таинством, в которое могли быть посвящены и на которое решались только избранные.
– Это, конечно, странно. Но пусть и так, – стоял на своем Кремнев. – Только вопрос: зачем самому командиру лишний раз рисковать?
– Чтобы вкус к подобным рейдам не терять. Лейтенант Глодов, возьмите с собой одного бойца. Того, первого убитого разведчика, что лежит у косы, оставляем вам. Сами пойдем за двумя дальними.
– Вещмешок доставить, тело оставить на льду?
– Ты что, лейтенант?! Тело тоже сюда.
– Так ведь хоронить все равно негде. Разве что склепы вымуровывать.
– И вымуруем. Со временем.
Арзамасцев прибыл сразу же. Все уже были готовы выступить, задерживался лишь Мальчевский. Наконец и его разыскали где-то на посту возле штольни, уводящей в плавни. Появившись в укороченной франтовской шинели, в шапке набекрень, он с первого взгляда понял, зачем понадобился здесь, и привычным жестом поправил рукоятки двух торчавших из сапог немецких штыков:
– Только так, зашнуруем: без пальбы, без шороха, – произнес он то, что обычно говорил перед каждой вылазкой. – Подошли, и в ножи.
Все, кто был в райском закутке – кроме ничего не понявших разведчиков – рассмеялись.
– А если ранят, не квакать! – добавил за него Арзамасцев то, что неминуемо должен был добавить в подобной ситуации сам Мальчевский.
– Тебя, ефрейтор, это особенно касается, – поправил шапку у него на голове младший сержант.
29
Луна, как и раньше, все так же неистовствовала в своем холодном мерцающем сиянии, только небосклон стал прозрачнее, словно где-то там, за дальней далью этого ночного галактического лепестка, оно уже переплавлялось в ранние, пока что несмелые лучи солнца.
Мороз усиливался, и еще недавно такой мягкий, влажный снег теперь поскрипывал под ногами сухой жесткой крупой. Также предательски он будет поскрипывать и под их телами, когда придется ползти.
Пригибаясь, перебегая от валуна к валуну, вся группа вслед за Беркутом спустилась на лед по левому берегу косы, со стороны плавней, и начала все дальше уходить вниз по реке.
– Там что, немцев нет? – показал Кремнев рукой на темневшие заросли камыша.
– На болоте им не сидится. Немецкие посты могут быть чуть ниже, вон за той кручей, – тихо ответил капитан, не оглядываясь и не останавливаясь. Лейтенант шел за ним след в след, как по минному полю.
– Черт возьми, знали бы мы… А так держались средины реки и заползли уже с той стороны косы. Хорошо еще, что коса высокая, сразу заметно.
– Дистанцию! Лед потрескивает, – предупредил Беркут. – Лейтенант, дальше веди ты.
– Группа, бегом, – была передана по цепочке команда, как только Кремнев взял на себя роль проводника.
Это был отчаянный бросок. Кто-то там, в середине цепочки, громыхал сапогами так, что, казалось, должны были подняться по тревоге все прибрежные гарнизоны в радиусе пяти километров. Но все же эту, более затемненную, "приплавневую" часть реки они прошли на удивление быстро и спокойно.
А залегли они, когда до первого погибшего оставалось метров двадцать и тело его уже четко выделялось серым холмиком чуть в стороне от лунной дорожки.
"Усилился мороз, немецкие посты попрятались и попросту прозевали нас, – попытался объяснить это фронтовое чудо Андрей. – Иначе при таком "протопе" они бы нас перестреляли".
– Рюкзак мы оттащили. Метров на двадцать левее. Снегом притрусили, – вполголоса объяснил Кремнев, когда Беркут замер рядом с телом разведчика. – Чтобы немцы не сразу обнаружили. А пулемет бил с правого берега.
Он уже не отползал, а короткими перекатами начал забирать влево. Еще кто-то из бойцов отделился от цепочки и пополз ему наперехват.
– Так мы что, за телами?! – подполз к Беркуту Мальчевский.
– И за телами тоже.
– Тогда меня какого черта позвали?! – он спросил это так, словно настроен был тут же махнуть на них всех рукой и вернуться на косу.
– Не понял?
– Нашли могильщика! Я-то думал, что ворвемся германцу в казарму, и в ножи его.
– До ножей дело тоже дойдет, – заверил его Беркут. – Но чуть попозже, а пока делай, что приказано.
– Да здесь и без меня справятся, товарищ капитан. На берегу, вон, полно немчуры. Поэтому вы покопайтесь тут, а я в гости к ним схожу…
Беркут улыбнулся. Этот парень все больше и больше нравился ему, и капитан мог лишь сожалеть, что не встретил Мальчевского где-нибудь в лесу под Подольском. В "группе Беркута" он пришелся бы очень кстати. А еще мелькнула мысль: "Если уцелеем, нужно будет вырвать его из стрелковой роты и взять с собой за линию фронта".
– Подожди, может быть, сходим вместе, – сказал он Мальчевскому.
– Чтобы, значится, в два ножа, попугайчиков этих нидерландских с веток снимать? Приемлю, комендант, по-архиерейски приемлю.
В это время подполз солдат, которого прихватил лейтенант Глодов.
– Что, этого тащить? – деловито поинтересовался он, показывая на убитого.
– Нет, кардинал эфиопский, вон того! – прошипел Мальчевский. – Тащи, кого дают. – И вдруг совершенно иным, встревоженным голосом добавил: – Только ты его так, аккуратненько. Голову смотри не порань.
– Да мертвый он.
– Хоть и мертвый, а все ж таки своя живая душа. Зато потом, если придется, я тебя тоже… нежненько тащить буду, – по-вороньи ворковал младший сержант, помогая приумолкшему бойцу протянуть несколько первых метров.
Уже уползая, Беркут все время прислушивался, прикидывая: вот Глодов и солдат уже у края косы, вот заползают в залив между косой и плавнями… Теперь, кажется, все уже на косе!..
– Шепотульки, шепотульки, шепотулечки мои… – тяжело сопел-напевал Мальчевский, все время нагоняя капитана и бодая его головой в сапог. – Крохотульки, крохотульки, крохотулечки мои…
– Эй ты, – не выдержал Кремнев, переворачиваясь на бок. – Ты еще поднимись и строевую затяни.
– Сохранять молчание! – вполголоса, но властно прикрикнул Беркут, уже как бы на обоих.
Во всех четырех вылазках, в которые Мальчевский ходил вместе с ним, он напевал только эту свою дурацкую песенку. И сначала капитана это тоже слегка раздражало. Но он щадил младшего сержанта: может, страх забивает, а может, своеобразный заговор от пули. Поди знай!
Лейтенант неожиданно приостановил движение и чуть приподнял руку. Беркут и Мальчевский почти одновременно ринулись к нему, только Арзамасцев остался чуть-чуть позади. В последнее время ефрейтор и на вылазки ходил неохотно, и в бою старался быть поближе к каменоломням, или же стремился поскорее заползти под ближайший каменный козырек. Что-то происходило с ним – Андрей это заметил.
– Не понял, – еле слышно произнес капитан, оказавшись плечом к плечу с разведчиком. – Что случилось?
Впереди, прямо по курсу, чернела вмерзшая в лед колода, а рядом с ней – еще какая-то коряга. Но Кремнева остановило не это.
– Так ведь и я тоже ничего не пойму. Откуда тут второй взялся? Их, вон, двое лежит, – ошарашенно как-то нашептывал лейтенант.
– А должно быть? – деловито поинтересовался Мальчевский, успевший подползти к разведчику справа.
– Один. Тот, что первым пал, остался метрах в пятидесяти от него.
– Ну, остался. Потом подполз… – деловито объяснил Мальчевский.
– Убитым остался, – раздраженно уточнил Кремнев.
– Все равно подполз. Вдвоем и убитому веселее. Покурить можно.
– А, капитан, что скажешь? – повернулся разведчик лицом к Беркуту. Балагурство Мальчевского явно раздражало его.
– То же самое: что их там двое лежит.
– Но ведь не должно. И на засаду не похоже.
Луна померкла. Над рекой сгущался фиолетово-синий ночной туман. Тем не менее на оголенном, продуваемом ветром просвете довольно широкой в этой месте реки четко очерчивались два темных силуэта. Приподнявшись на локтях, Беркут убедился в этом.
– Может, действительно один оказался раненым и подполз?
– Говорю же: исключено, – резко ответил Кремнев. Он знал, что Беркуту хорошо известен святой закон разведчиков: ни в коем случае не оставлять на территории врага ни живых, ни мертвых. Ну, мертвых в их ситуации еще объяснимо: рация, радист, особое задание. Но чтобы раненого!.. – Не то пущу себе пулю в лоб.
– Лучше в рот. Белогвардейцы все так стрелялись, – с той же невозмутимой убедительностью посоветовал Мальчевский. – Интеллигентно получалось и красиво, как в кино.
И, не дожидаясь "благодарности" лейтенанта за своевременный совет, начал уползать вправо, как бы обходя лежащих.
– Может, прямо сейчас и продемонстрируешь, младший сержант? – вслед ему прошипел Глодов.
– Там что, село? – спросил Беркут, не обращая внимания на этот своеобразный обмен вежливостями. Невдалеке, прямо напротив них, чернело какое-то строение. Чуть ниже по течению угадывалась крыша еще одного.
– Вроде хутора. Здесь они нас и прихватили. Пока прошли – двоих потеряли. Весь этот берег переполошили.
– А тот? – кивнул влево.
– Тот, слава богу, молчал.
Еще какое-то время они внимательно всматривались в два холмика, лежащие метрах в двадцати от них. Луна постепенно угасала, и силуэты расплывались, угрожая вот-вот раствориться. Тем временем Мальчевский все забирал и забирал вправо, держась поближе к торосам и снежным барханам.
Но теперь он двигался совершенно неслышно.
– Оставайся, прикроешь, – прошептал Кремнев, уползая влево; они с капитаном как-то незаметно перешли на "ты". – Я по-святому.
– Немцы? – только сейчас услышал Беркут чуть позади сопение Арзамасцева.
– Будь готов прикрыть, – ответил он, доставая пистолет из сдвинутой за спину кобуры.
И тоже начал подползать к убитым, забирая чуть влево.
– Братки… – сначала Андрей решил, что это ему послышалось. Но тот, что лежал слева, неожиданно чуть шевельнулся и снова, уже громче роздалось: – Братки, вы? Братки! Стой, стреляю…
– Свои, – довольно громко отозвался капитан, понимая, что первая очередь достанется ему. – Потерпи.
В ту же минуту Кремнев и Мальчевский почти одновременно поднялись и бросились к раненому. Обрадованный и удивленный, Беркут тоже начал подбираться уже на четвереньках, чтобы побыстрее, но при этом все время посматривал на берег: как бы он тоже "не ожил".
– Мишка! Коннов, браток! Куда тебя?! – встревоженно и в то же время с нежностью хлопотал возле бойца Кремнев, ощупывая его и оттаскивая подальше от убитого. – Как же так? Мы ведь решили… Возьми мою шапку.
– Нельзя. В затылок меня… Ранен я, так получается…
– В голову? – прилег рядом с Конновым Беркут. – В голову тебя? Больно?
Эти, прошедшие через два года кровавой войны, потерявшие десятки друзей и сотни однополчан, офицеры вдруг начали вести себя, подобно насмерть перепуганным подросткам, впервые увидевшим человека, оказавшегося на грани жизни и смерти.
– Чесанула. По черепу прошла, – шептал Коннов. – Вы меня снова на живот. На живот переверните, – подсказывал он. – Крови что-то… многовато…
– Что ж ты вещмешок-то не бросил, чудак? – обрадованно шептал Кремнев, послушно переворачивая бойца на живот и утаскивая за собой, поближе к левому берегу. – Сейчас перевяжу, сейчас. Под берег, в тень…