Ну, проверил участковый квартиру, да, подтвердилась информация, что беглый на притоне в этой самой квартире, на первом этаже пятиэтажки.
В ответ на стук в дверь, в лютой ярости кричал ему нелюдь тот: – Давай, участковый, заходи, на тебя и топор и ружье припасено, сегодня смерть твоя пришла, готовь гроб себе!
Вызвал Соколов тогда группу захвата, так как из оружия у него лишь форменная рубашка, да пустая кобура.
Прибывшая группа была малочисленной, всего два человека, зато в полной экипировке, с касками, бронежилетами, автоматами, пистолетами, и спецкарабином в придачу.
В общем, началась тут стрельба – пальба, Соколов только людей успевал отгонять от притона, затем штурм!
Во время штурма, когда Соколов и два бойца выбили двери притона, накрыв группу местных жуликов этой самой дверью, бандиту удалось вскочить, он схватил топор, видя перед собой беззащитного и безоружного участкового, с силой метнул в него топор.
Два бойца в полной броне, отпрыгнули по сторонам, конечно и Соколов мог уйти с линии атаки, но в данный момент, из соседней квартиры выскочили малые дети, и участковый в прыжке назад, отталкивая их, закрыл детей собой.
Участковый не особенно верил в чудеса, но в этот момент произошло необъяснимое: Андрей был готов поверить, что время остановилось, и летящий прямо в голову топор, застыл в воздухе, затем, словно пробудившись, время пошло очень быстро, топор-убийца неисповедимым путем поменял траекторию полета, и больно ударил участкового в левое колено. Оставшись без оружия, преступник сдался милиции.
Что было дальше, Андрей никогда не забудет, нет, это не то, как его грузили на "Скорую помощь" ребята с автоматами, а запомнилось то, что когда его выгружали со "Скорой" перед больницей, к нему подошел один из замов мэра Гадецкого, толсторожий, рыжеволосый, Селев, и как-то по крысинному, плотоядно улыбнувшись, поинтересовался: – Что здесь, учения?
Увидев набухающую от крови повязку, на ноге участкового, цинично поинтересовался, а знает ли он, что его мать до инфаркта довел именно мэр Гадецкий, сорвав на ней злость, а в больнице ее лечили, по указанию свыше не от инфаркта, а от болезни желудка!
При этом городской чиновник выразительно посматривал, на кобуру участкового, и взгляд его красноречиво спрашивал, как отомстишь ему за смерть матери?
Соколов не помнил, что ответил тогда этому чиновнику, помнится, что побелел весь-весь, и сердце свело от знакомой боли, нет, ничего он не ответил тогда этому человеку, да человеку ли?!!
Даже когда зашивали рану, Андрей не чувствовал ничего, хотя на душе было невыносимо больно.
Еще больнее было, когда он, прогуливаясь на костылях на улице, вероятно случайно, повстречал полковника Ужикова, который "порадовал": – Ну, что, довоевался? Против тебя начата служебная проверка, готовься к наказанию, рапорт за задержание, на твою госнаграду я порвал, и вообще, ты поступил, как свинья, нечего тебе было там делать! Выздоравливай, затем марш на медкомиссию, и вон из органов!
Что самое удивительное, даже те, кого он считал друзьями, предали, испугавшись проведать его на дому.
– За что? – молча плакал у прекрасного деревенского пруда лейтенант, горячие слёзы беззвучно катились из его усталых глаз по обветренному лицу и падали в чистые родниковые воды, – За что..?!
Впрочем, молился за своих обидчиков наш лейтенант, ибо воистину "не ведают, что творят!".
Но время шло, и действительно на участковом все зажило, как на собаке. Едва выйдя на работу, Соколова вызвал к себе начальник отдела кадров, и старательно пряча глаза, подал ему бумажку – направление на медкомиссию: – Бери, Андрей, не расстраивайся, там уже все решили за нас, готовься на гражданку, а так у тебя сегодня последний рабочий день, прогуляйся по участку…
Солнце светило ослепительно ярко и празднично, как и тогда, в тот день, когда началось наше повествование.
Участковый шел, слегка прихрамывая на раненую ногу, до дома оставалось не так уж и много. Переходя дорогу на светофоре на включенный для пешеходов зеленый свет, привычно поздоровавшись с неторопливо, гуськом переходящей "зебру" группой воспитанников детского сада с воспитателями, Андрей услышал рев несущейся автомашины.
Так и есть, нарушая все возможные правила, на светофор вылетел на огромной скорости, большой черный джип с тремя шестерками на номерах, мэр Гадецкий, как всегда пьяный!
Что думал и чувствовал в те минуты Андрей, мы уже никогда не узнаем, по словам очевидцев, он выскочил вперед и закрыл собой группу детей.
И – о чудо! Словно бы включилась какая-то неведомая сила, словно невидимой стеной, закрывшая участкового и детей от грозящей опасности, и чёрный джип, словно ревущий зверь, стал запрокидываться и ложиться набок, как игрушечная машинка, и тут случилось непредвиденное, от стайки детей, отделилась маленькая девочка – несмышленыш и бросилась в туже сторону, куда падала машина.
В прыжке вырвавшись из-под щита спасительной защиты, Андрей сумел отбросить девочку в сторону, а вот сам уберечься не смог, многотонный ревущий джип, накрыл его, всей своей звериной тяжестью.
Когда приехала "Скорая помощь", все уже было кончено, у смятого, закопченного джипа, с отвалившимися и обгоревшими номерами, лежало два трупа, слева – обугленного, как головешка пьяного мэра, справа – абсолютно не тронутого огнем, нашего участкового, у которого стояла на коленях и плакала воспитатель детского сада, та самая юная школьница, которую когда-то он спас от насилия…
Хоронили участкового Соколова при небольшом скоплении народа, с утра шел дождик, омывший следы недавней трагедии, затем прояснило, и выглянуло солнце, ярко одаряя всех своим светом и теплом, словно бы ничего и не случилось, говоря всем своим видом, жизнь продолжается, и жизнь удивительна и прекрасна.
Народ шушукался, мол, в этот же день, погребают мэра Гадецкого, там вся тусовка, куча "меринов", говорят даже приехал зам. губернатора, и даже есть решение назвать именем мэра одну из городских улиц.
Не многие пришли из РОВД, а те, что и пришли, пристыжено и сконфуженно молчали, и в глазах многих, читалось если не осуждение, то непонимание.
Из руководства присутствовал только начальник отдела кадров капитан Качанов, ему и предоставили слово, он подошел к гробу, хотел что-то сказать, но закашлялся, даже старого служаку пробила слеза: – Не могу, вы понимаете, я ничего не могу… ни сделать, ни тем более исправить…
В это время, небо полностью прояснилось, и вдруг на небе, над местом похоронной церемонии, показалось светлое облако, и в тот же момент, из гроба исшёл ослепительный, яркий свет, который был подобен свету сварки, и тысячи сверх ярких ослепительных прожекторов.
Откуда-то сверху, зазвучала строгая торжественная песнь, будто бы сам Небесный хор воспел, отдавая дань высших почестей Приходящему.
Когда гимн стал не терпимо громким, а свет – невозможно ярким, люди увидели ослепительный шар, как бы с крыльями, парящий над гробом, подобно голубю.
Многие тогда божились, что видели в этом шаре фигуру как бы светоносного Ангела, вид которого был дивен и прекрасен, и его одеяние блистало чистотой первого снега.
Когда потрясенные люди очнулись, первое, что они заметили, что все стоят на коленях, с молитвенно поднятыми руками, а над ними, по всему небосклону, сияет немыслимыми красками, ярче любых бриллиантов, радуга, и не сразу все заметили, что ГРОБ БЫЛ ПУСТ!
Тишина
Всем павшим при исполнении служебных обязанностей на Кавказе
ПОСВЯЩАЕТСЯ
О, августейший август!
Ласковый ветер весело играл с зелёной травой, робко обнявшей суровые камни предгорий Кавказа. В высоком по-южному небе от божественного пения порхающих птиц становилось светлее. Подлетевшая и севшая на камень большая тёмно-синяя стрекоза отразила в своих томных полных тихой неги огромных глазищах фигуру подошедшего человека.
– Какая красивая, – залюбовался гигантской стрекозой, маленьким аэропланом испуганно взлетевшим при его приближении, старший лейтенант Муромцев, – у нас на севере таких нет… И, господи, тишина-то какая!
И то верно, потому что было так тихо, что даже слышно, как звенел ледяной прохладой небольшой горный ручей поблизости.
Было лейтенанту на вид лет эдак тридцать. Светло-русая чёлка выбивалась из-под его пилотки, весело блестели голубые глаза, словно показывая, что всё хорошо у него, старшего лейтенанта милиции Муромцева Ивана Борисовича.
И хотя в этот августовский вечер он был далеко от своей любимой Вологды, но о ней ему напомнил стрекотнувший коротким звонком спутниковый телефон, который он выпросил у подъехавшего на их блокпост земляка-вологжанина комбата Терещенко.
– Ало, ало, – отвечал на звонок молодой лейтенант, – как слышно?
Наконец-то трубка ожила и в ней послышался встревоженный голос жены, родной далёкий голос.
– Ваня, ты где? Всё хорошо у тебя?
– Хорошо, – прокричал в трубку Муромцев, – забросили, правда, в командировку, в Кандалакшу, со связью тут не очень… Не расстраивайся, всё хорошо у меня… Дома-то как?
– Да всё хорошо у нас, – оживилась его жена, явно поверившая в его командировку в "Кандалакшу", – мать, правда, болеет, но ничего… Все ждём тебя…
Связь, коротко затрещав, прервалась.
– Ало, ало! – не унимался Иван, тряся телефон, – Вот, черти, не слышно ничего…
Одно, конечно, радовало, что жена не раскусила его маленькую военную хитрость, и поверила в его мифическую командировку на север страны.
Ну, не расстраивать же её, находящуюся уже на четвёртом месяце беременности!
К Муромцеву неслышно подошёл комбат Терещенко и взял у него телефон: – Связь здесь такая, успел хоть поговорить?
– Да, успел, – благодарно улыбнулся капитану старший лейтенант милиции, – спасибо тебе, Сергей.
– Не боишься снайперов, что лупануть по нам могут? – внезапно спросил его армеец, – Остерегаться, Ваня, надо, остерегаться!
– Тихо у нас, Сережа, спокойно, – посмотрел на комбата своими голубыми, как ясное небо, глазами Муромцев, – не командировка, а курорт!
– Ну, ты сказанул, курорт! – пытливо глянул на милиционера Терещенко, – Говорю тебе, остерегаться надо, а то с этого курорта можно и не вернуться!
– Сам знаешь, за нами аул, дружественный нам, – заулыбался Иван, – его мы и прикрываем, как и эту дорогу, в свою очередь они помогают нам, всё на доверии. По вечерам с местными в футбол играем, хлеб, баранину от них получаем, короче, всё в ажуре: мы за них, они за нас.
Комбат с горечью покачал головой: – Не всё ты знаешь, Ваня, по свежим разведданным у нас в районе появилась банда Хасана, это до тысячи активных штыков… Не дай бог вздумают с твоим аулом за помощь федералам рассчитаться, не выдержите вы, на любой позиции не выдержите… Сам понимаешь, это не с местными красное винцо деркалить. И хотя наши вертушки охотятся за ним, но найти пока не могут, зелёнка, брат, понимаешь.
– Понимаю, – согласился с земляком старлей, – но если что, твои ребята помогут нам, правда?
– Правда, – подтвердил комбат Терещенко, – но до моего подразделения около сорока километров, если что, поспеем ли?!
– Успеете, – улыбнулся Иван, – должны успеть… У тебя ж там небольшая армия: и танки приданы, и БМ-21 "Град", да и десантники с мотопехотой чего стоят!
– Да, "Град" штука серьёзная, это тебе не мотопехота! – кивнул головой в знак согласия Терещенко, – Так ведь, Ваня, посуди сам: разведка у них не хуже нашей работает, и "чехи" на нас по определению не полезут… Впрочем, как земляк земляку, поможем милиции, и блокпост ваш прикроем! Вот что, у меня на борту БТР отделение солдат, принимай его… Правда, молодые, срочники, молоко ещё на губах не обсохло, совсем недавно от мамок… Ну, да это ничего… Вернусь в расположение, в рамках единой дислокации я тебе роту Петрова с парой танков и "Градов" на усиление направлю. Годится такой расклад?
– А то! – с воодушевлением согласился с армейцем его земляк, – Спасибо, тебе, Сереж, за помощь, спасибо, что не делишь нас на своих и чужих…
– Одно дело исполняем, общее, – строго посмотрел на Муромцева комбат Терещенко, – а что касается спасибо, так ведь встретимся в Вологде, вот стакан мне и нальешь, и выпьем мы с тобой за наше боевое братство и содружество! Сам понимаешь, я не из таких, чтобы армию и милицию делить, одно дело делаем!
Ещё раз дружелюбно посмотрев на офицера милиции, капитан Терещенко подойдя к своему БТРу скомандовал молодым бойцам оставаться на охране блокпоста и поступить в распоряжение старшего лейтенанта Муромцева. После чего, сердито фыркнув двигателем, грозная машина, набирая скорость, громыхая всеми своими колёсами, отъехала от "крепости" Муромцева и вскоре скрылась на пылящей каменистой дороге.
Старший лейтенант Муромцев не без юмора оглядел приданое ему "войско".
Эх, срочники безусые! Дети ещё, годков по 18 каждому! И за что же вас, ребята, на Кавказ?! Понятно, он – кадровый офицер милиции, у него дело добровольное и осмысленное – Родину защищать! Так ведь и в сорок первом страну отстояли такие же молодые и безусые солдаты. И вот сейчас они стояли перед ним: отделение совсем ещё юных созданий, в громоздких, явно не по размеру, неподтянутых и незастёгнутых касках и бронежилетах, за спиной которых топорщились старые автоматы Калашникова.
– Так! – посмотрел на свою "гвардию" старлей, – В вашем отделении старший кто?
– Я! – из строя выступил молодой белобрысый сержант, – Сержант Приходько, командир отделения!
– Слушай, сержант, – обратился к нему Муромцев, – размещай бойцов по точкам, вместе с моими милиционерами и со мной нас теперь двенадцать! Два неполных отделения! Рация-то хоть имеется, а то наша иногда глючит…
– Так точно, имеется, – лихо доложил сержант и выразительно щёлкнул по ларингофону армейской радиостанции, – в полной исправности, товарищ старший лейтенант!
Подошедшие к срочникам милиционеры знакомились с бойцами и совместно занимали заранее оборудованные боевые позиции.
– Эх, жаль бэтэра нет, – посокрушался Муромцев, посмотрев на сержанта-срочника, – у нас только УАЗик. Вот что, Приходько, остаёшься со мной с рацией связь поддерживать со своим командованием.
– Будет исполнено! – браво козырнул ему сержант и благодарно как-то посмотрел на своего нового командира.
– Вот и молодец, – улыбнулся ему старлей, – как звать-то тебя, сержант?
– Алексей, – робко представился Приходько, – маманя меня Лёшей звала…
– Ждёт небось мамка-то? – глянул на сержанта Муромцев, – Поди дни отсчитывает, как со службы вернёшься…
– Ну а как же, – согласился со своим начальником сержант, – мать она и есть мать… И меня, и всех наших дома матери ждут…
Внезапно их разговор был прерван мальцом Русланом, чернявым парнишкой-горцем с того самого аула, который они и охраняли.
– Дядя Иван, – обратился к нему запыхавшийся от бега мальчуган, – я с зелёнки бегу… банда Хасана там… огромная, не меньше тысячи боевиков… в наш аул идут… подслушал я их разговоры, говорят, что будут жечь и убивать за помощь русским!
– Спасибо тебе, Руслан, – тревожно посмотрел на юного горца милиционер, – беги в аул, пусть мужчины вооружаются чем могут, а старики, женщины и дети пусть уходят.
– Не успею я, дядя Иван, – едва не заплакал от бессильной злости мальчуган, – банда уже на подходе, а ваш блокпост её не удержит… Вас сметут, как сметает малую преграду разлившаяся полноводная горная река!
– Ты поспешай, однако, Руслан, – грустно улыбнулся старший лейтенант Муромцев, – мы не сдадим без боя ваш аул!
Ещё раз посмотрев на офицера милиции, мальчик заторопился в сторону аула.
– Отделение, к бою! – скомандовал старлей, – Банда Хасана на походе, а там тысяча боевиков, сержант, связь!
По радиостанции Муромцев сообщил комбату Терещенко о приближении врага и запросил помощь вертушек.
Черной грязной рекой, грозно текущей на блокпост, навалилась на них банда Хасана.
И лопнула тонкой гитарной струной так долго радовавшая всех тишина.
Горы ожили от вспыхнувшей канонады автоматных и пулемётных очередей.
Было очевидно, что максимум десять-пятнадцать минут и их сомнут и чёрная грязная селевая лавина боевиков Хасана двинется на аул и уничтожит его.
Появились первые раненые: зацепило несколько срочников и его милиционеров-вологжан. Лёгкое ранение от шквала пуль получил и старлей и сержант Приходько.
– Где вертушки?! – едва ли не кричал, разрывая своим отчаянием радиоэфир, старший лейтенант Муромцев, – У меня половина личного состава ранены, сможете помочь нам?! Нам не удержать блокпост!
– Ваня, вертушки в другом квадрате, – по рации тревожно звучал голос комбата Терещенко, – разворачиваем их к вам, но не успеют они…
– А тогда, Серёжа, – задумался на секунду милиционер и сказал, чётко проговаривая свои слова, – у меня нет иного решения, как отправить свой личный состав из-под обстрела к тебе на УАЗе… а я… остаюсь здесь… буду драться до конца и сдерживать банду пока твои гвардейцы не ударят по моему квадрату из всех своих градов… а там, может, и вертушки поспеют…
– Ты вызываешь огонь на себя, Иван, – изумлённо и горестно выдохнул комбат, – не делай так, земеля… бросай всё и уезжай на машине со всеми, и я через пять-десять минут перепашу твой квадрат своими "Градами"…
– Не получится, Серёжа, – просто ответил старлей, – если я уйду, кто подарит аулу эти минуты?! А там женщины, старики, дети… земля наша… Родина то есть, яснее и проще говоря…
– Что, один остаёшься?! – хрипло переспрашивал его комбат, – У тебя кроме твоих отделение срочников!
– Мамы их ждут дома, Серёжа, – коротко выдохнул милиционер, – пусть дождутся своих безусых пацанов… А ты будешь в Вологде… к моим зайди… скажи, что не мог я иначе… и передай им, что люблю их всех очень и прошу понять и простить… А за меня, Серёжа, ты выпей… потом… Обязательно…выпей… Прощай, комбат…
– Прощай, Ваня, – потрясённо прошептал капитан, – и прости, что не смог…
Переходя от одного автомата к другому, старший лейтенант сдерживал натиск наступающего врага, смотря, как скрылся на горном серпантине его УАЗ, увозя всё его израненное войско и надежду на завтра, которое не наступит уже для него никогда.
Рубашка милиционера была уже не синей, а красной, как боевой стяг, от множества ранений, поразивших старшего лейтенанта.
Муромцев в последний раз посмотрел на синие-синие горы, словно курящие белыми облаками и совсем близкий аул, и печально как-то улыбнулся…
У нескольких грозно поблёскивавших на заходящем солнце боевых машинах реактивной артиллерии "Град" стоял комбат Терещенко.
По его щекам текли слёзы, и прежде чем отдать команду, он на секунду задумался, и коротко скомандовал: – По квадрату блокпост!
И замер по стойке смирно в отдании воинской чести своему воину-земляку: – За Ивана Муромцева, за Родину – огонь!!!
Оглушительно рявкнули в своей боевой мощи грозные "Грады", неся смерть и разрушение так и не взятому бандой Хасана блокпосту, разрывая на мелкие клочки подошедших к милицейской крепости бандитов.
И едва замолчали "Грады" в дело вступили всеми своими ракетами и пушками подлетевшие боевые вертолёты.
А потом наступила тишина.