Горпищенко заметно похудел за эти дни и очень устал. Это отчасти следы бессонницы, отчасти недоедания - продуктов стало не хватать. И боеприпасов не хватало, и человеческих резервов тоже. Из-за этого и посылает их полковник с вечера в этот неравный бой, где нужно будет действовать больше хитростью и матросской находчивостью, чем силой. Где уж тут силой, если фашистов четыреста, а матросов двадцать пять! Только полная безвыходность заставила полковника пойти на такой шаг, а не какая-то там стратегия или тактика. Если бы у него в окопах было вдоволь бойцов и оружия, он ни за что на свете не бросил бы матросов в этот отчаянный бой.
Полковник склонился над картой, над этой проклятой горой, которая зовется Каракуба, показывает разведчикам, что и где у фашистов расположено. Вот дзоты и доты. Дальше минометные батареи. Там склады боеприпасов. А по эту сторону горы - передовая. С левого фланга стоит румынский батальон. Надо их столкнуть лбами, немцев и румын.
Две ночи длилась подготовка к этому походу разведчиков во вражеский тыл. Патронов было в обрез, и по приказу полковника ровно в полночь каждый боец бригады сделал в сторону врага по выстрелу и после этого что есть мочи кричал "ура". Фашисты, переполошась, думали, что началась атака, и всю ночь бросали в нашу сторону снаряды и мины, чертили небо ракетами. Так продолжалось две ночи подряд - врагам не давали спать. А на третью ночь никто не стрелял, никто и голоса не подал, и немцы спали спокойно. Вот в эту ночь и должны были двинуться разведчики во вражеский тыл.
- Орлы мои! Горные орлы! - сказал полковник. - Выбросьте из головы, что у врага есть какие-то особые боевые качества. Выбросьте и забудьте. Если его крепко ударить, по-нашему, по-черноморски, он сразу станет отползать. Его надо остановить. Остановить и уничтожить. Это сделаете вы. Ваше задание - пройти в тыл врага и сорвать наступление, которое он готовит. Принять удар на себя. - И, распрямившись, спросил: - Кто несет знамя!
- Я, - тихо сказал Прокоп Журба и прижал к ноге древко с обернутым вокруг него красным полотнищем.
- Не подведешь?
- Нет, товарищ полковник, - еще тише ответил Прокоп.
Разведчики, сразу растаяв в ночной темноте, двинулись так тихо, что даже веточка не шелохнулась за ними вслед, ни единый камушек не покатился в пропасть. Они ползли по-пластунски, как тогда, до войны, на Малаховом кургане. И матросу Журбе вспомнились слова: "Ползи, матрос. В бою это как находка будет". И они ползли. Дикими тропами, горным перевалом, царапаясь об острые камни и колючую проволоку, забывая обо всем на свете. Полковника теперь не было с ними, но его наука не прошла даром.
На гребне каменистого перевала сорвался в пропасть матрос Остапенко. Он даже не вскрикнул, чтоб не всполошить врага. Сорвался и второй матрос, веселый гармонист Калинин, и тоже не вскрикнув принял смерть.
Прокоп и сам чуть было не полетел вслед за ними вместе со знаменем. Каким-то чудом повис над холодной пропастью, ухватившись за последний кустик.
Это был страшный поход. Они ползли, казалось, вечность, пока наконец не заползли во вражеский тыл, на эту проклятую гору Каракубу. Притаились. Теперь все зависело от матроса Журбы. Даже не отдохнув как следует, он стал взбираться еще выше, на вершину каменной горы, и там водрузил красный флаг. Развернул его, пустил по ветру. И знамя отозвалось родным шелестом, словно вещая птица с родной полтавской стороны. Когда Прокоп вернулся к разведчикам и доложил командиру, что задание выполнено, началось самое трудное.
Одна группа рванулась к большой землянке и забросала ее гранатами. Вторая - подняла на воздух склад С боеприпасами. А третья, в которой был Прокоп Журба, подбила вражеский танк, взбиравшийся на гору на выручку своим. Сам Прокоп отполз на левый фланг и забросал бутылками с горючей жидкостью румынский блиндаж, который вспыхнул, как щепка, потому что был покрыт сухим камышом. Немцы, думая, что в румынские окопы уже ворвались матросы, открыли минометный огонь по румынам. А в эту минуту ночную тьму вдруг прорезал острый луч прожектора с нашей стороны. И в его серебристом, слепящем луче гордо трепетал красный флаг. Так вот для чего нужно было водрузить флаг. А матрос Журба ничего об этом не знал.
Заметив флаг, фашисты стали отступать в долину к селу. И вот тут-то их полоснули из автоматов матросы. На повороте уже загорелся второй вражеский танк, преградив собою путь остальным танкам, спешившим на подмогу пехоте.
Это было величественное и страшное зрелище. Но на востоке посерело, и разведчики отошли с боем через проклятое ущелье, на дне которого лежали искромсанные тела Остапенко и Калинина. Разведчики несли с собой трех раненых и двух убитых. Кроме того, каждый был увешан трофейными автоматами и пистолетами.
Разведчики застали полковника в землянке. Он кричал в телефонную трубку летчикам:
- "Сокол"! "Сокол"! Я - Горпищенко! На склоне высоты сто двадцать шесть и одна мне мешают хорошо укрепленные автоматчики, несколько минометных батарей. Я иду в наступление. Прошу вашей работы.
Да. Это началось наступление на высоту, с которой только что вернулись разведчики. Батальон пошел в атаку. И матрос Журба, забыв об усталости, влился в поток атакующих, что есть мочи выкрикивая:
- Бей гадов! Бей! А нам воды дайте! Слышите?.. Воды и хлеба!
…Павлу Заброде пришлось схватить его за руки, а то матрос мог вывалиться за борт. Неужели и у Журбы началось! Двух похоронил, а она подобралась и к третьему.
На востоке занимался алый рассвет, словно кто-то разлил по морю горячую кровь.
Врач стал слегка тормошить матроса за плечо, спрашивая:
- Прокоп! Слышишь, Прокоп! Что с тобой, Прокоп?
Матрос вздрогнул и, открыв глаза, со страхом поглядел на море.
- Ох, какой же мне сон только что снился, а вы разбудили, - с обидой проговорил он.
- Какой? - обрадовался Павло, видя, что это не галлюцинация.
- Ну, как наяву было, когда я знамя на Каракубу вынес, а прожектористы осветили его ночью. Помните?
- Помню, - еще больше обрадовался Павло. - Тогда все наши газеты об этом писали.
- Писали, - вздохнул матрос Журба.
- Вас всех наградили за эту операцию, - напомнил Заброда.
- Да, а вы мне все испортили, - попрекнул его матрос.
- Как это, Прокоп?
- А так. Разбудили на самом интересном месте: как мне полковник часы дарил. Снял со своей руки и подарил. Еще и поцеловал при всех. Где он теперь, наш Павло Филиппович, товарищ Горпищенко?
- На Кавказе. Где же ему быть! Вот доплывем, там и увидишь, - успокаивал матроса Павло.
- Неужели доплывем? - удивился матрос.
- А как же! Уж по всем срокам получается: земля где-то здесь, близко… Давай-ка воду пить, голубчик. Давай…
Они вытянули из глубины воду, попили и сполоснули руки и лица. Потом опять вытянули свежей и, еще раз напившись, улеглись на носу шлюпки.
Лежали молча, не шевелясь, дремали. Павло радовался, что матрос Журба чувствует себя неплохо.
Около полудня матрос неожиданно спросил:
- Павло Иванович, а где ваша Оксана?
Павло вздрогнул и не сразу ответил. Он медленно расстегнул пуговицу на боковом кармане, вынул оттуда маленькую фотографию Оксаны. Посмотрел на нее печальным взглядом и горько вздохнул.
На фотографии остался только высокий Оксанин лоб, тяжелая, уложенная пышной короной коса и глубокие, ласковые глаза. А все лицо растаяло и исчезло. Его смыла морская вода. Павло передал карточку матросу, и тот долго рассматривал ее, потом тихо проговорил:
- Хороша. А я и не знал, что Оксана ваша. Пока в порт не приехал на эвакуацию, не знал. Помните, когда нас бомбили, а Фрол Каблуков кричал, что у него казенные деньги…
- Помню…
Павло взял у Журбы фотографию и, спрятав обратно в боковой карман, успокаивающе проговорил:
- Оксана тут, возле меня… Ты не волнуйся. Лежи спокойно…
Глава десятая
А в это время бедная Оксана венчалась в старой, полуразвалившейся церкви. Здесь недавно еще был склад различных музейных экспонатов, теперь же шли богослужения. Ободранный, без креста купол церкви торчал над страшными руинами Севастополя. Открыв ее, немцы притащили в Севастополь какого-то монаха, чтобы тот заправлял всеми церковными делами. Сначала сюда почти никто не заглядывал, и комендант вынужден был издать приказ, в котором говорилось, что ни один гражданский акт не будет считаться действительным, если его не оформит церковь. И волей-неволей пришлось людям идти в церковь за официальными справками: полиция и гестапо преследовали непокорных. Со временем бродячий монах откопал несколько допотопных старух, из Бахчисарая привез каких-то стариков на костылях, которые и составили церковный совет. Временами кто-нибудь из севастопольцев из любопытства забегал в эту заплесневевшую нору, где только и было добра, что наспех написанные две иконы да подвешенные на шомпольных цепях лампадки, изготовленные из снарядных гильз. Один зайдет, второй заглянет, с удивлением пожмут плечами и, не задерживаясь долго, бегут дальше своей дорогой, а в церкви снова пусто - чужая она людям.
Когда Оксана заявила матери, что выходит замуж за врача Момота и будет венчаться в церкви, Варка Горностай только руками всплеснула, опускаясь на скамью. Тяжко заплакала, горько затужила:
- Да чтоб тебя свет не держал, девка! Да чтоб ты сквозь землю провалилась, чем так меня осрамить перед моряцкими людьми! Да чтоб ты света божьего не видела, да чтоб бомба упала перед твоей церковью, окаянная твоя душа…
- Мама, не митингуйте. Я его люблю, - решительно заявила Оксана.
- Любишь? Ты его любишь? - разъярившись, Горностаиха бросилась на дочь с кулаками.
- Люблю, и ничего вы мне не сделаете, - в отчаянии сказала Оксана.
- А твой Павло? Куда глаза-то запрячешь, когда он вернется с нашими? - заплакала Варка.
- Да где он, Павло, мама? Разве я не искала его среди убитых и раненых? Разве мало я по лагерям ходила, среди пленных искала? Нет, мама, Павла. Нет! - вздохнула Оксана.
- Что ж ты, окаянная, нашим скажешь, когда вернутся в Севастополь? Они же все-таки вернутся, девонька, рано или поздно, а вернутся. Не может того быть, чтобы немчура вечно властвовала в нашем Севастополе…
- Там видно будет, - равнодушно отмахнулась Оксана.
- Не будет видно, не будет, - чуть не задохнулась от возмущения мать. - Все кости наших в могилах перевернутся, когда услышат о таком бесчестье. Кто он такой, этот Момот? Захожий, и все тут!
- Любимый, - холодно проговорила Оксана и побледнела.
- Любимый? - ударила кулаком о кулак Варка. - А была у собаки конура? Да ты знаешь, кто он такой?
- Знаю, мама…
- А может, у него где-то жена осталась и дети? Видно пана по жупану. Раз его немцы учителем взяли, а теперь врачом поставили, проныра он - и все тут. Куда ты голову суешь, ягненок глупенький? Подумай!
- Думала уже. Хватит с меня, - отрезала Оксана.
- Жаль, что отца тут нет! Он бы тебе надумал, линем по заднице. Тем линем, что матросов при царе били на всех кораблях… О, он бы тебе устроил свадебку. Он бы тебе показал, как с немцами хихикать и компанию водить. Я видела. Все люди плюют тебе вслед, всем ведь известно, как ты на Приморском бульваре вертишься, паскудница.
- Мама! Перестаньте, мама! - умоляюще прошептала Оксана.
- Не дождешься, не будет тебе моего благословения! - все больше свирепела Варка, а слезы застилали ей глаза.
Ольга не выдержала и тоже вмешалась в спор, вбежав с улицы, где стирала белье. Она подмигнула Оксане, чтобы та шла с глаз долой, и тихо сказала матери:
- Мамуля, ну хватит вам сердце тревожить. Разве вы ее не знаете? Она же у нас каменная. Ей хоть кол на голове теши. Успокойтесь, мама… Пусть уж идет, если приспичило… Пусть сама перед людьми краснеет. Да и нам легче будет. Что ни говорите, а хозяин в доме нужен. Как можно в такое время без хозяина? Они же заклюют нас, проклятые. Момот хоть будет в полиции огрызаться. И харчи кое-какие будет приносить… Как-никак, а он врачом у них работает.
- Не хочу его харчей. Не хочу. Лучше с голоду помру, - упрямилась Варка. - На фашистов работает.
- А я? - вдруг спросила Ольга. - А наша Оксана?
- Да ну вас. Не мучайте хоть вы меня, - растерянно проговорила Варка. - И работай - горе, а не работай - вдвое. На каторгу загонят, если не работать. Уж и не пойму, что тут творится, бедная моя головушка…
- А вы, мама, и не разбирайтесь. Все идет к лучшему, - тепло улыбнулась Ольга, обняв мать за плечи.
- Ох, блюди себя, дочка! Блюди хоть ты, - вздохнула Варка.
В дом вбежал растрепанный Грицько. Босой, оборванный. В бескозырке, но без ленточки - снял ее и куда-то запрятал. Загорелый, худой. Держа в руке жестяное ведерко, еще с порога закричал:
- А я рыбу принес! Вон какая! На базаре такой не купишь!
- Где ты ее взял? - бросилась мать.
- Немцы дали.
- Немцы? - побледнела Варвара.
- Ага!
- Какие немцы? - пристала к сыну. - Кто же?
- Ну, рыжий Вульф. Тот, что Ольге пропуск выдал. Он говорил, что и на свадьбу к Оксане придет.
- Господи, смилуйся! - заломила руки Варка. - Уже с немцами роднимся…
- А он ничего фриц, - заметил Грицько. - Сразу узнал меня в порту. Только что-то спросил у боцмана Вербы обо мне и пустил к ним в артель. Они ловили, а я им помогал. Вот и дали гостинчик… Жарь-ка, мама, мне некогда. Пообедаю и снова айда в порт. Если буду исправно работать, мне Вульф еще и карточку на хлеб даст. Боцман Верба так сказал.
- Матерь божья! Да что они со мной делают? - вздыхает Варка.
- Ничего. Наливайте поесть чего-нибудь, мама, - просит Гриць.
- Да иди уж умываться, иди, - подтолкнула его Ольга.
- Я чистый. Из моря только что вылез, - сказал Гриць. - А как у тебя дела? Что на Морзаводе делается?
- Завалы разбираем. Железный лом. Только бы на хлеб заработать.
- Ну и как?
- Ничего. К приходу наших все разберем. Ставь стены и пускай завод. Все будет готово. Так что, когда отец с Кавказа приедет, прямо к станку и встанет. Надо же как-то перетерпеть, - насупила брови Ольга. - Ты же еще мал, Гриць…
- Мал! Я теперь старший у вас. Можно сказать, хозяин дома… Мал. Пока-то он еще придет, этот Момот, сюда, да и придет ли он вообще! - засмеялся Гриць.
- Да чем он тебе не угодил, этот Момот? - так и бросилась к нему Оксана.
- Пусть попробует не угодить! - блеснул глазами Гриць. - Я только спрашиваю у вас, где он будет жить? У нас или на своей квартире?
- У нас, - твердо сказала Оксана. - А где же ему жить, когда женится?..
- Оксана! Не мели ерунды! - прикрикнула мать, но не заворчала, не стала ругаться, а отошла к печке и загремела посудой.
Этот Момот свалился будто снег на голову, и Варка не знала, как теперь быть. Он пришел к ним в дом случайно, и Оксана, оказавшаяся в этот день дома - у нее был выходной, - вдруг засмущалась, стала послушной и расторопной, не знала, куда усадить гостя. Она, казалось, угадывала его малейшее желание и все время старалась угодить, словно была виновата и боялась его.
Может, это и есть подполье, которое так ищут гестаповцы? Нет, Момот совсем не похож на такого человека. Худой и высокий интеллигент в пенсне, с клинообразной бородкой и начинающими седеть усиками. На руке старенькое пальтишко с бархатным потертым воротником. Как раз к тому времени разгулялся шторм, пошли дожди, сразу похолодало, и Момот даже галоши нацепил и зонтик носил с собой. Нет, не такие подпольщики должны быть в Севастополе.
Момот называл Оксану на "вы", был с ней строг и холоден. Правда, он жаловался Варваре, что остался до сих пор холост, потому что все учился на врача и потом занимался практикой. По состоянию здоровья в армию его не взяли, а из сельской больницы под Бахчисараем направили в госпиталь, где он работал как вольнонаемный. Только не следует говорить оккупантам об этом, он скрыл от них о работе в военном госпитале. Там, в госпитале, он и познакомился с ее Оксаной. Там он видел и Павла Заброду. А недавно просматривал списки врачей, попавших в плен к немцам, но Павла Заброды в тех списках нет.
Он советовал Варваре быть сейчас очень осторожной, потому что в Севастополе кто-то уже разбрасывает большевистские листовки, отпечатанные на машинке. С гитлеровцами шутки плохи. И тут же при Варке строго приказал Оксане, чтобы она, идя домой из типографии, всегда себя внимательно осматривала и перетряхивала все вещи. Сумочку, карманы. Не приведи господи, попадет туда хоть одна типографская буква или какой-нибудь полиграфический знак. Остерегайтесь, Оксана, берегитесь…
Варваре Игнатьевне интересно, сколько ему лет. А сколько можно было бы дать? Да дело не в годах! Он может привести сколько угодно примеров, когда старики женились на молодых, и имели детей, и хорошо жили. Да он и не на много старше Оксаны. Она будет с ним счастлива. Скоро оккупанты дадут ему отдельную комнату при городской больнице.
- Не знаю, ничего я не знаю, - с сердцем говорила Варка.
- Да тут и знать нечего. Мы любим друг друга. Давно встречаемся. Проголосовало наше время, - медленно и логично доказывал Момот.
- Проголосовало?! - удивленно, каким-то чужим голосом спросила Варка.
- Да, - блеснул льдинками пенсне Момот.
- А те, что головы свои сложили, и те, что на Кавказ уплыли и скоро вернутся в Севастополь, проголосовали?
Момот опустил голову и ничего не ответил. Она даже затряслась от злости, еле сдержалась, чтоб не выгнать его из дому. Только бросила куда-то в сторону, холодно и раздраженно:
- Кощунство! Среди горя и крови свадьбу праздновать. На пепелище родного дома. Нас люди проклянут. Такое горе везде, такое горе!
Момот поднялся и спокойно прошелся по комнате. Оксана гладила платье. Ольга чинила заводскую спецовку. Грицько готовил в сенях рыбацкие сети, не обращая внимания: на домашнюю перебранку. Он уже привык к тому, что мать сердилась на Оксану из-за врача, и не вступал в разговор. Не стоит мать злить. Ей и гак достается. Хорошо, хоть его не ругает и пускает в порт на работу к боцману Вербе.
В доме стало тихо. За окнами шумел густой дождь, у разбитого вокзала немец играл на губной гармошке тирольскую песенку. Сожженная огнем и солнцем, севастопольская земля жадно вбирала долгожданную целительную влагу. И от этого запах пожарищ и трупов стал еще острее. На руинах Корабельной стороны глухо и страшно рвались мины, выискиваемые немецкими саперами. Грохот стоял над разбитым городом, словно тут до сих пор шли бои.
Горе. Она правду сказала о горе, эта седая, убитая несчастьем женщина, оставшаяся без хлеба и денег в родном городе.
Врач Момот подошел к стене и снял старую гитару с большим голубым бантом. Усевшись на скамье, тихо заиграл старинную матросскую песнь о кочегаре. Он вел мелодию без слов, и только там, где повторялся припев, врач вдруг четко промолвил новые слова, которых никто еще не знал. Он проговорил их нарочито медленно, словно хотел, чтоб Варвара запомнила:
…И волны бушуют вдали,
Большое народное горе -
Враги в Севастополь вошли…