- Чтоб его вовек не знать всего того, что на фронте, - вздохнула Варвара.
Дочери смолчали. Оксана спокойно припудривала нос, Ольга укладывала косы. Потом оделись, молча взглянули одна на другую, подбежали к матери, поцеловали в лоб:
- Бывай здорова, мамулька, и не тужи. Мы тут недалеко, почти рядом. Позови - и мы снова прибежим.
Взялись за руки и выбежали из дому. Совсем молоденькие… Во дворе задержались, стали рвать последние цветы. Оксана - раненым в госпиталь, а Ольга - в штаб обороны. Варвара уже и не спрашивала, любуясь дочками в окно. И полетели, легкие и аккуратные, как ласточки.
Варка согрела на плите в баке воду, стала стирать белье, которое они вчера сняли, переодевшись в чистое. Не заметила, как рассвело, заалело на горизонте и из-за тучи выглянуло солнце. Его лучи коснулись Юлькиного лица, защекотали ресницы, и девочка проснулась:
- Ой, мамулька, солнышко!
- А! - вскочил на постели Грицько. - И поспать не дает. Вот уж языкастая.
- Грицько! - окликнула мать.
- А чего она орет? "Солнышко"! - буркнул Грицько, кутаясь в одеяло.
- Вставайте уж да пойдем. Вот чайку попьем и двинемся, - сказала Варвара, расставляя на столе чашки.
- Опять этот чай! - сердито заметил Грицько.
- Сегодня с молочком, сынок, - похвасталась Варка.
- Ого! Тогда я уже умываюсь, - соскочил с постели Грицько и сразу заплескался, громко фыркая и приплясывая возле умывальника.
Попили чаю с молоком и черными сухарями, и Варка отослала детей погулять на свежем воздухе, пока она прополощет белье. День занимался хороший и, наверное, солнечный, потому что море стало замолкать. Детям она приказала:
- Да смотрите мне прячьтесь, когда зенитки загремят.
- Ладно, мама! - крикнул с порога Грицько.
Они играли в садике у окон, и Варка их хорошо видела, возясь возле оцинкованного корыта. Грицько тянул какие-то провода, прикреплял их к столбу, словно собираясь натягивать паруса. Юлька посадила в палисаднике куклу и тыкала вокруг нее зеленые веточки, посыпая землю белым песком. Разводила садик.
В небе тихо, ясно. Замолкло немного и на фронте, или, может, устала Варка за ночь и уже не слышит грохота и грома? Может, и так. Хорошо, если сегодня будет тихо, она спокойно закончит работу, а дети подышат немного свежим воздухом. Вон как уже разрумянились. Юлька совсем розовенькой стала. И парень не такой желтый и слабый, как в бомбоубежище.
На море угасает крутая волна, тают белые барашки, рыбачьи лодки выходят на главный рейд забрасывать сети. Поднимаются на гору груженные снарядами грузовики, тяжело ревут перегретыми моторами. Где-то играет радио. Наверное, у вокзала. Только море, как и вчера, пустое и безмолвное. Кораблей нет. Они снова не пришли ночью оттуда, с уже далекого теперь Кавказа. А она так надеялась на корабли. Думала, хлеба привезут, сахара. И может, хоть немного мяса ребятишкам и масла. В магазинах его давно нет.
Отжала белье, сложила его на скамейке - пусть стечет немного, а сама принялась подметать. Дети щебечут у окошка, не ссорятся. Вот и переделала все домашние дела. На сердце легко стало, тепло, как всегда бывает матери, когда она управится с делами и может посидеть минутку, сложив на коленях свои горячие, натруженные руки. Домела комнату, стала собирать на фанерку мусор и уже хотела было разогнуть спину…
Но не разогнула. Не успела. Только услыхала, как над головой что-то страшно и громко засвистело, словно в дом ввинчивали гигантское острое сверло. А потом тяжелый гром упал на голову и сбил Варку с ног. Сразу. Наповал. Даже не ойкнула. Как стояла, так и грохнулась о землю, распластав большие жилистые руки. Только в растерянности крикнула:
- Ой, доченька!
И стала падать в темный бездонный колодец. Ударило едким запахом пороха и мелинита, который она уже не раз слышала, когда поблизости рвались бомбы и снаряды. Горький, зловонный, противный запах. Боже мой, а как же дети? Там же Юлька и Грицько. Что с ними? Неужели не спрятались? А как они могли спрятаться, если все произошло так внезапно. Не было ни тревоги, ни гула самолетов в небе. Сразу засвистело и взорвалось. Раскрыла глаза - и ничего не видит. В доме дым. Или, может, ослепла она? Собрав последние силы, Варвара рванулась к двери, споткнулась о порог, услыхав страшный детский вопль.
- Ма-а-ма-а-а! - не своим голосом закричал Грицько.
А Юлька не закричала.
Она лежала посреди дворика, раскинув еще теплые ручонки.
Варка схватила Юльку на руки и припала к ее головке, словно хотела вдохнуть в ребенка жизнь. Юлька взглянула на мать уже невидящим, тусклым взором и закатила глаза, тяжело всхлипнув кровью. Она хотела что-то сказать, но слово так и замерло на болезненно сжатых, посиневших устах. Горячая кровь текла по рукам матери. Варка обернула ребенка мокрым фартуком, точно боялась, что хоть одна капля этой крови упадет на камень.
А снаряды свистели и рвались на соседних дворах, по всей Корабельной стороне, но Варка их не замечала. Она прижимала к груди Юльку, словно хотела сохранить еще какое-то мгновение ее уходящее живое тепло.
- Мама! - изо всех сил дергал ее за юбку Грицько. - Прячьтесь, мама!..
Он стоял растрепанный и почерневший, как земля, держа в руках Юлькин башмачок, в котором, заливая белый чулок, истекала кровью оторванная детская ножка.
Варка увидела окровавленный башмачок и вдруг закричала не своим голосом, словно только теперь поняв, что случилось. Она кричала и плакала, поднимая на руках мертвую Юльку.
- Люди! Платон! Что же это творится? Спасите! Юлечку мою… Слышите? Юльку нашу…
Она была бессильна и беспомощна в своем горе. Грицько увел ее в маленькую пещерку за домом, посадил на гладкий камень.
Варка смотрела помутневшими глазами на двор и не узнавала его. Молодые садовые деревья лежали на земле, шевеля вывернутыми корнями. Виноградные лозы были срублены осколками и перепутались с ветками старых яблонь. Весь палисадник, в котором играла Юлька, засыпало черной землей, забросало камнями. Столб упал на дорожку, обмотанный белыми проводами, по которым когда-то бежал в дом электрический ток. Дворик сразу почернел, словно его обожгло адским огнем.
Услыхав страшные вопли во дворе Горностаев, прибежала соседка и стала успокаивать Варку. Она силой отняла у нее мертвого ребенка, положила в глубине пещеры, накрыла белой простыней. Грицько помчался на завод к отцу, даже не спросив у матери разрешения.
Скоро все Горностаи снова собрались в отчем доме.
Юлька лежала в сосновом гробу на широком столе, вся в белом, укрытая до подбородка марлей. Варвара обхватила гроб руками, словно боялась, что кто-нибудь придет и унесет его. Заплаканная Оксана все время давала матери нюхать из пузырька. Платон сидел у стола, обхватив голову руками. Ольга что-то шептала Грицю, вытирая мокрым полотенцем его заплаканное лицо.
- Мама, - тихо, словно прося прощения, сказала Оксана. - Павло не может прийти на похороны. У него очень много работы. Ему трудно. Сегодня утром начался второй штурм. Вот потому они и засыпали все снарядами…
- Ох, не мучь меня, - уже не плакала, а только всхлипывала Варка. - Пусть начинают… Пусть что хотят, то и творят… А ее уже нет…
- Павло потом придет, мама.
- Ох, чем он поможет, твой Павло, дочка? Ой, что я, бедная, буду делать теперь?..
Подошла соседка, взяла Варку под руку, сказала:
- Варка, слышишь, Варка! Уже вечереет. Скоро нельзя будет ходить по улицам. Надо что-то делать. Вставай, пойдем и мы…
- Ой, доченька моя родненькая! На кого ты нас покинула?! Дай мне рученьку твою, - рыдала Варка, пошатываясь на усталых ногах.
Они вынесли гроб и пошли вдоль моря к вокзалу, а там вверх по улице Ленина, потом свернули к кладбищу коммунаров. Севастополь весь горел и был затянут едким дымом, расстилающимся над бухтами, над срубленными, с вывернутыми корнями деревьями. Бушевавший с утра огненный ураган уже затих и клокотал где-то в горах, где матросы уже не помнили, какой сегодня день.
Из-за поворота вылетели побитые осколками грузовики и, поравнявшись с гробом, остановились. С переднего соскочил техник-лейтенант Каблуков и, сняв обожженную мичманку, склонил голову.
- Ставьте на машину, - сказал он тоном, не терпящим возражений. - Мы едем мимо кладбища.
Он помог Платону поставить гроб в кузов первого грузовика. Потом посадил туда всю семью Горностаев и сам сел вместе с ними на разбитый ящик. Стукнул ладонью по кабине, и машины тронулись, но уже тихо и медленно, не так, как ехали только что.
- На ремонт веду машины, - сказал Каблуков. - К утру подремонтируем.
Платон молчал.
- Долго болела? - снова спросил Каблуков, показывая глазами на гробик.
- Не болела она. Снарядом, - глухо сказал Платон. - Во дворе играла…
- Дочь?
Платон молча кивнул и больше не проронил ни слова.
Перед кладбищем, которое желтело свежими холмиками и чернело только что выкопанными могилами, машины остановились. Каблуков помог снять гробик и, вынимая из кобуры пистолет, подал команду шоферам:
- Оружие взять!..
Шоферы выскочили из кабин, держа наготове винтовки.
- Зарядить!
Щелкнули затворы, и в небо поднялись холодные стволы.
- Салют! - скомандовал Каблуков.
Прогремел дружный залп, эхо покатилось тихой околицей, растаяло в поле, которое протянулось до самого Херсонесского маяка. Каблуков сказал:
- Прощайте! Тут вы уж сами, потому что я спешу на ремонт. - Он вскочил в кабину, грузовики взревели моторами и помчались к Карантинной бухте.
Варка посмотрела им вслед и еще сильнее зашлась слезами.
- Ну, хватит уж, будет, Варочка, - уговаривал ее Платон. - Видишь, чужие люди и те посочувствовали нашему горю. Матросы…
Отец взял гробик на плечи и пошел, тяжело переступая с ноги на ногу, словно клонился от налетавшего с моря ветра. Он еще издали увидел могильщиков, которые тут теперь, кажется, и жили. Те как раз рыли новую могилу, и над ямой поблескивали их лопаты, выбрасывая на поверхность желтую глину. Платон понес гробик прямо к ним.
Когда гробик опустили в яму и на него с глухим грохотом посыпались комья клейкой земли, Варку словно кто ударил в сердце. Она не плакала и не всхлипывала, казалось, у нее высохли все слезы. Только настойчиво стала рваться домой, будто ее там ожидало немедленное и неотложное дело. Дочки уговаривали не идти домой. Они понимали, что там ей будет тяжелее. Посмотрит на Юлькины игрушки, начнет перекладывать в сундуке ее платьица - и опять затужит да заплачет, еще беду какую натворит.
- Нельзя вам домой, мама, - сказала Оксана.
- Мне нельзя? - удивилась Варка, боязливо оглядевшись вокруг.
- Нет. Он снова начнет бить по городу. Это же не шутки, мама, - объяснила Оксана.
- Гитлер дал приказ взять Севастополь, - прибавила Ольга. - Они хвастаются, что будут встречать Новый год в Севастополе.
- Что? - встрепенулась Варка и вся задрожала от злобы. - Что ты сказала?..
- А так пленные рассказывают, - объяснила Ольга.
- Девка, говори, да не заговаривайся, - блеснула на нее глазами Варка, словно пригрозила. - Ты еще не знаешь наших людей. Что они скажут, когда про такое услышат?
- К людям тебе надо, Варочка, к людям, - оживился Платон, приходя в себя после глубокого забытья.
Пробираясь где переулками, а где и по руинам да пепелищам, они привели Варку в убежище, когда уж совсем стемнело. Положили ее на топчан и сами сели. Скоро тут собрались все свободные от работы женщины. И учительница прибежала, холодно взглянула на Варку, проговорила усталыми глазами: "Что я тебе говорила, бабонька? Зачем Юльку с собой брала? Я же просила тебя - не бери детей, а ты не послушала…"
Оксана отозвала в сторону врача и о чем-то долго с ней говорила. Платон подошел к старшей по убежищу, которую все женщины за глаза называли "боцманшей", коротко рассказал о случившемся. Лишь Ольга с Грицем сидели возле матери, не давая ей подниматься. Врач скоро вернулась вместе с Оксаной и сделала Варваре укол. Потом она уснула, Платон ушел на завод. За ним разошлись и дочери. Оксана - в госпиталь, пора было заступать в операционной на дежурство. Ночью как раз привозили раненых. Убежала и Ольга, пообещав наведаться через часок. Только Грицько остался возле матери, положил вихрастую головку рядом с ней на топчан и уснул.
Проснулась Варвара рано, наверное перед рассветом, и заметила возле себя укрытого чьей-то большой телогрейкой спящего Гриця. Не иначе комендантша укрыла его. Взглянула на длинные столы со швейными машинами и удивилась. Женщины почему-то не шили, а что-то писали и заворачивали какие-то пакеты, перевязывая их узенькими ленточками и тесьмой.
Варвара причесалась, подошла к ним:
- Что вы пишете?
- Письма на фронт.
- Кому?
- Кому придется. И подарки кладем. Скоро ведь Новый год, Варка.
- Дайте и я напишу…
- Пиши. Вон бумага и карандаш. Садись возле нас…
- Нет у меня только подарка, - пожаловалась Варка.
- Да мы тебе дадим. Вон выбирай в коробках. Вместе накупили на собранные и заработанные деньги. Вот душистое мыло, одеколон. Вот тут пачечная махорка, а вон там гребешки, лезвия, носовые платочки. Конверты и чистая бумага, чтоб матросы ответили нам. Пиши, Варка, и подписывайся четко. И адрес свой точно напиши. Чтобы тот, кто получит подарок, знал, кого благодарить. Мы все так пишем.
А на улице снова началось. Бомбы и снаряды рвались по всему городу, и потолок в убежище гудел, с него падали на головы женщинам огромные мутные капли. Если бомба или снаряд разрывались совсем близко, электричество тут же гасло и начинало мигать, словно под потолком горела керосиновая лампа и на нее дул с моря штормовой ветер.
- Мама, - ныл Грицько. - Я выгляну. Что там творится?
- Ох, хоть ты не мучай меня, - с сердцем бросала Варка, отрываясь от письма. - Сиди и замри мне, не то туда пойдешь, где Юлька наша. Сиди, чтоб я тебя и не слышала, забияка. Слышишь, что там делается?
- Слышу, - сопел Грицько, - да я хотел посмотреть…
- Вот я тебе посмотрю! - замахнулась на него Варка.
В тяжелую дверь, обшитую стальным листом, кто-то сильно постучал, и "боцманша" ее открыла. В штольню вскочил запыхавшийся и раскрасневшийся Мишко Бойчак, лихой адъютант Горпищенко, друг Павла Заброды, влюбленный в Ольгу. Он был в серой телогрейке, туго подпоясанной офицерским ремнем, на котором болталась черная флотская кобура, а в ней - тяжелый парабеллум. На груди висел автомат, через плечо - полевая сумка, полным-полная каких-то книг. Густые волосы выбились из-под серой кубанки с синим суконным верхом.
Многие женщины узнали Бойчака, бросились ему навстречу, словно он принес долгожданное спасение.
- Ну, как там у вас? - спросила "боцманша".
- Жарко, - вытер платком лоб Мишко. - Так и лезет, так и прет тучей, но мы стоим. Иногда один против десяти. Но того, что Гитлер задумал - на Новый год гулять в Севастополе, не выйдет. Мы насмерть стоим. Он, падло, еще не знает, что такое моряки, да еще тут, в Севастополе. Теперь узнает.
Взглянув на свертки и письма, Мишко удивился:
- Неужели и почту сюда перевели?! Вот чудеса!
- Нет, подарки для вас готовим. Письма поздравительные. С Новым годом, с новым счастьем…
- Вот это сюрприз! - притопнул ногой Мишко. - Ну и молодцы! Да фронт ведь большой. Всем не хватит.
- Да мы не для всех, а только для бригады Горпищенко. Для других остальные убежища готовят. Передай там, пусть ждут гостей, когда немного утихнет.
- Передам, будьте уверены, - бросил Мишко, а сам так и бегал глазами по толпе, пока не увидел Варвару. Увидел и сразу оказался, словно случайно, возле нее.
Варвара холодно посмотрела на него, закрыла платком письмо:
- А тебя чего носит в такую-то пору? Разве не видишь, что в городе творится? Не маленький уж…
- Приказ исполнял, Варвара Игнатьевна. Кровь из носу, а должен был добраться до Севастополя. Да вот бежал мимо вас и думаю, дай зайду.
- А может, от бомбы спрятался?
- Да нет. У нас этого добра и там полно. Если будем прятаться, кто же воевать станет? Не очень-то мы кланяемся их бомбам. Привыкли понемногу.
- Ох, смотри, парень…
Адъютант присел возле нее на скамейку, тихо заговорил:
- Варвара Игнатьевна, я бы просто так не забежал сюда, но я был у вас дома и все видел, все знаю. Это очень тяжело, Варвара Игнатьевна. Наши матросы так ее любили, вашу Юльку. Особенно те, у кого свои дети. Только и разговоров, что об ней да про башмаки… Я забегал только что и к Ольге, но она очень занята и не может прийти к вам. Просила, чтобы я навестил вас. Вы только не думайте, я бы и без ее просьбы это сделал. Может, вам что-нибудь надо, так скажите. Я достану… У меня приказ полковника, и, если надо, я могу все делать от его имени…
- Поздно уже, - вздохнула Варвара. - Теперь мне ничего не надо. Ничего.
- Ой, не обманывайте…
- Если бы ты остановил его, тот снаряд, когда она играла в палисаднике, а он летел, - как-то странно, словно сквозь сон, заговорила Варвара, не слыша уже Мишка. Но вдруг спохватилась, взяла себя в руки и стала щупать рукава, а потом полу его ватника, спрашивая: - Ну как они, наши бушлаты? Хороши в носке?
- Да им сносу нет, - заверил Мишко.
- А теплые?
- Как шубы!
- А не очень тяжелые?
- Как пушинка, - с улыбкой поддакивал Бойчак. - Весь фронт благодарит вас за такие бушлаты.
Варка опять не услыхала его голоса, будто провалилась куда-то в небытие. Шарит мутными глазами по влажному потолку, словно высматривает там что-то и не может найти. Сморщила в болезненной гримасе лоб, силится что-то припомнить и никак не припомнит. Не слышит она ни грохота, ни грома, от которого так тяжко стонет вся земля, и потолок, и стены, и весь белый свет. Перед глазами до сих пор стоит кладбище, и комья земли гремят о детский гробик. Да еще матросы стреляют из винтовок в небо. А кто тот старший, откуда родом? Звать его как? А она не спросила. И захлопотавшийся Платон не спросил. Так и полетел моряк на машинах в какой-то ремонт. Но зачем же в ремонт, если машины исправны? Довезли их до самого кладбища, а сами поехали дальше.
- А ты его случайно не знаешь? - вдруг спрашивает Варка, вновь возвращаясь мыслями в холодное каменистое подземелье.
- Кого, Варвара Игнатьевна? - удивляясь, пожимает плечами Мишко.
- Ну, того моряка, который салют отдавал в честь моей доченьки. Привез нас на машине и приказал всем шоферам стрелять. Славный человек. Видно, старший над шоферами. Я хочу его найти. Помоги мне.
- Хорошо. Помогу. Я расспрошу о нем Ольгу. Вы же передайте Ольге, что я был у вас, не обманул. Скажете?
Варвара Игнатьевна равнодушно смотрит на него, словно видит впервые, отрицательно качает головой:
- Не скажу. Ничего я не скажу. Пусть она сама распутывает, раз напутала. Ее судьба где-то в Ленинграде, под водой… Не упрекай меня, парень… Иди себе своей дорогой…
- Ладно, я сейчас уйду, - тихо бубнит Мишко и пятится к двери, поманив за собой Грицька.
- Что это с мамой? Странная она какая-то?
- Не знаю, - пожимает плечами парнишка. - И меня хотела ударить. И не отпускает от себя ни на шаг. Наверное, в голове что-то сделалось.
- А о каком моряке она говорит? Кто там стрелял на кладбище?