Пленных собирали порой в самых укромных местах. По рассказу крестьянки Анны Терентьевой, она обнаружила негра на своем сеновале. Он сидел, накрывшись хозяйской шубой, дрожал от страха, а может, и от холода. Мороз и там его достал.
Хозяйка присмотрелась, от длительного сидения лицо негра потеряло естественный цвет – нос побелел, щеки покрылись инеем. Он плакал, и слезы катились по его грязным небритым щекам. Он что-то лепетал, как она догадалась, говорил, что он американец и что его заставили воевать.
Хозяйка втащила его в избу, нашла ему старые валенки, но самостоятельно их надеть он уже не смог – ноги окостенели, как у мертвеца. Жестами плачущий негр показывал, что обувь он потерял, когда убегал от русских.
– Тебе страшно? – допытывалась хозяйка.
Он кивал стриженой головой, как будто понимал, о чем его спрашивают.
– А зачем же тогда ты приплыл из-за океана?
Он пожимал плечами – тоже как будто понимал.
Бой удалялся на северную окраину города, а женщина мягким снегом ему растирала лицо, щеки, руки. Пораженные морозом места смазала медвежьим жиром. Заставила выпить две кружка кипятка с толченой морошкой.
Затем незадачливого вояку уложила на полати, к детям, наблюдавшим, как мать спасает черного человека.
Вечером того же дня в избу заглянули красноармейцы. Спросили:
– У вас не прячутся интервенты?
– Один есть, – ответила хозяйка, – но он негр.
– А негры что – не интервенты?… Где он, ваш пленный?
– На печке.
Бойцы, чувствуя себя победителями, дружно засмеялись.
– Хороша война! Увидел бы среди русских ребятишек своего солдата американский президент, такого вояку он лишил бы заработка.
Другой боец, путая русские и английские слова, поманил солдата пальцем:
– Янки, эн рол, а ну слазь!
– Вы его куда? – встревожилась хозяйка.
– В школу. Там пленных сортируют, считать будем.
– Я его не пущу. Он в моих валенках.
– Тогда пойдет босиком.
– Ладно, пусть валенки на нем остаются…Но чтоб потом вернул.
– Жди…Вернет…
Валенок, как призналась хозяйка, он так и не вернул.
Уже после Гражданской войны Анна Терентьева напомнила американцам, которые в местах боев разыскивали по лесам останки своих солдат, чтоб ей вернули валенки. Гробокопатели действовали от имени организации "Ветераны зарубежных войн", так называемые "полярные медведи".
– Документ имеется? – спросили женщину.
Документа у женщины не было. Она не спросила даже имени спасенного. Спустя годы сам факт спасения американского негра жители Шенкурска, за исключением нескольких стариков, уже не помнили.
В областном музее хранится свидетельство о том, что ветераны американского экспедиционного корпуса создали ассоциацию "Полярный медведь" и в 1929 году отправились в Россию, вывезли на родину останки 86 своих павших сослуживцев.
Это все, что в России тех лет составило славу Соединенных Штатов Америки.
А тогда, в январе 1919 года, на заседании Реввоенсовета Шестой Красной армии встал вопрос: чем кормить пленных?
Раздавались голоса:
– А чем они в августе наших пленных кормили?
И тут же слышались ответы:
– В Мудьюге – брюквой.
– И то лишь в начале осени.
– А обессиленных – бросали за борт.
Кто-то напомнил:
– Товарищи, не надо забывать, что американцы, поспешно убегая, в лесу оставили склад продовольствия…
Комендант штаба Матвей Лузанин как только узнал, что бойцы саперной роты из брошенного склада растаскивают мясные консервы и другие продукты, которых "видимо-невидимо", выставил усиленный пост.
В Реввоенсовете рассудили: мы не колонизаторы, чтоб кормить пленных брюквой, а ослабевших бросать на съедение лисицам.
По радио связались с Москвой.
– Вы их обменяйте, – был ответ.
На что – осталось загадкой.
В штабе американского экспедиционного корпуса был приготовлен ответ: командование корпуса готово обменять пленных на продовольствие, но…после войны.
А когда война закончится – умалчивалось.
По этому поводу в частях Шестой Красной армии ходили противоречивые разговоры. В дневнике начальника штаба Ветошкина сохранился подслушанный разговор:
"– Обменяем пленных на продовольствие – развяжем себе руки. Чем плохо? Конвоиры вернутся в строй.
– А пленные тоже вернутся в строй? Им выдадут оружие – и будут они нас опять брать на мушку?
– Мы с них честное слово возьмем.
– Уже брали. Белые генералы, задержанные в Петрограде, клятвенно заверяли нас, что против советской власти не поднимут руку.
– А тут мы имеем дело с иностранцами…
Раздавались и трезвые голоса:
– Врагу нельзя верить на слово. Мы терпели тяготы, и они пусть терпят. Будут помнить, куда ходили…"
Уже первые успешные действия Красной армии на Севере крепко тряхнули интервентов. Дерзкие налеты партизан на северодвинские гарнизоны нарушали коммуникации. Подвоз боеприпасов и продуктов питания был крайне затруднен. Реки скованы льдами, до весны навигация прекратилась. А это значит, что транспорты с военными грузами пойдут после ледохода.
Почту доставляли аэропланами, но зимняя погода не всегда благоприятствовала полетам. Нередко мешки с корреспонденцией попадали в руки партизанам, и тогда письма и газеты читали в штабе Шестой Красной армии.
Ценная корреспонденция отправлялась в штаб фронта, а оттуда уже в Москву. Чаще всего из московских газет западные журналисты узнавали, что делается в своих войсках. Уже не было победных реляций. О продвижении экспедиционного корпуса на юго-восток – навстречу Колчаку – писали сдержанно, при этом упоминали о таких трудно преодолимых препятствиях, как русский мороз и русская метель. Всячески преуменьшались успехи Красной армии. Ни слова – о разгроме Шенкурского гарнизона. Западная пресса умолчала о трофеях, которые достались Шестой Красной армии в ходе зимних боев на Севере.
Плененным "полярным медведям" советское командование разрешило писать на родину с условием, чтоб эти письма отправляло Российское Телеграфное Агентство "РОСТА".
Письма были написаны, из Москвы высланы по адресатам, но ни одно из них в 1919 году, то есть когда американский экспедиционный корпус вел боевые действия на Русском Севере, не попало в печать. Цензура запретила.
Только спустя полвека с ними можно было ознакомиться в библиотеке, которая хранила "Цифровую коллекцию экспедиции "Полярный медведь"". Это военные документы, дневники и другие личные бумаги солдат и офицеров, пытавшихся поработить русский народ. Некоторые документы сохранились в космическом музее штата Мичиган.
43
Потепление пришло в апреле. Но до северной весны, если ссылаться на письма солдат, было еще ой как далеко!
Почти каждый день, судя по солдатским письмам, – однообразная угрюмая картина: на заснеженных полянах горят костры. Под свинцовым таежным небом сгорали поленья, и в оттаявшем грунте саперы принимались за рытье могил. Дно выкладывали сосновым и еловым лапником. На лапник опускали тела погибших сослуживцев. За неимением гробов тела накрывали шинелями. Капеллан, ежась от холода, произносил слова заупокойной молитвы. Колючая поземка засыпала следы дела рук человеческих. В сердцах живых гнездилось отчаянье, закипала злоба: зачем все это?
Появились первые признаки неповиновения. Зима еще была на подходе, а интервентов уже одолевал страх: переживут ли зиму?
Солдаты отказывались ходить в караул, ссылаясь на устав: после караула требуется на следующие сутки отдых, но солдаты ходили в караул, чаще всего выполняли жандармские обязанности.
Пример открытого неповиновения подала вторая рота Славяно-британского легиона. Она состояла из русских северян, мобилизованных правительством Северного Края.
29 августа 1918 года солдаты этой роты отказались участвовать в облаве на дезертиров деревни Талаги. Лейтенант-англичанин отобрал винтовку у русского солдата, ударил его по лицу.
– Вас сегодня же отправят в арестантскую роту!..
Дальше говорить ему не дали. Лейтенанта сбили с ног, отняли у него "кольт" и, не сговариваясь, открыли огонь по офицерам.
Жители Талаг, увидевшие убитого лейтенанта, пассивными наблюдателями не остались.
– Уходите в лес. Мы вам дорогу к партизанам покажем.
Несколько солдат легиона последовали их совету, и потом неплохо воевали в партизанском отряде.
Месяц спустя новобранцы полка имени Александра Невского отказались выйти на парад.
3 декабря взбунтовался Первый Архангельский полк. Все это были русские ребята, призванные на службу в Белую армию. Они отказались служить в иностранном легионе. Командующий экспедиционным корпусом генерал Айронсайд приказал расстрелять зачинщиков. Тринадцать новобранцев были расстреляны прямо на плацу.
30 октября вторая рота Первого Архангельского полка у села Тарасово отказалась идти в атаку.
Русские офицеры, призванные в Красную армию, в ночь на 21 января перебежали к американцам и независимо друг от друга донесли, что через трое суток, несмотря ни на какую погоду, Шестая армия перейдет в наступление.
Айронсад запросил у Миллера подкрепление.
– Господин главнокомандующий, побойтесь Бога, кто в свирепую метель рискнет наступать? Надо быть идиотом…
– И все же… Вы, генерал, забыли о долге перед союзниками, персонально – перед Америкой.
– Тогда… поступайте на свое усмотрение, – сказал Миллер. Надежных войск у него не осталось.
24 января в штабе Первого Северорусского полка, стоявшего на окраине Шенкурска, была получена радиограмма: "Первый батальон поступает в полное распоряжение подполковника Джорджа Стюарта".
"Полное" – было излишне. В данной ситуации любое распоряжение невыполнимо. В морозную погоду хороший хозяин и собаке находит теплое место.
А тут – люди. Миллер знал генерала Самойло. Генерал-майор умеет беречь своих людей. При таком морозе какое может быть наступление? Но Миллер уже не знал своего бывшего сослуживца, как и не знал и своих американских генералов.
Айронсайд дал команду на выдвижение. Надо будет упредить красных. Он бросит на них русский батальон. Пусть они друг друга колют штыками, друг другу ломают черепы. Потом он пошлет своих британских и американских орлов считать трупы русских солдат.
Прием не нов, но – действенный…
Атака оказалась бесполезной. Да, собственно, атаки и не было. Мобилизованный русский батальон отказался убивать своих же, русских. Вместо наступления, забросив винтовки за спину, батальон всеми тремя ротами и ротой поддержки (три ручных пулемета и отделение автоматических ружей) по глубокому снегу с криками: "Не стреляйте! Мы – свои!", размахивая меховыми шапками, отправились сдаваться в плен.
Красноармейцы сначала не поняли, в чем дело: солдаты противника сбившимся бараньим стадом бредут в снегу по пояс, что-то выкрикивают. Кое-кто подумал: психическая атака – засиделись янки в теплых избах, пьяные разминают кости.
Красноармейцы открыли огонь из трехлинеек, но скоро стрельбу прекратили, командуя в разнобой:
– Отставить! Не жечь патроны!
Дождались подошедших.
– Сдаемся! Сдаемся! – кричали солдаты по-русски. Хотя, по добротному обмундированию не скажешь, что это русские: короткие желтоватые шинели, меховые шапки с козырьком, ботинки, на обмотках – гетры.
– Коль сдаетесь – бросайте ружья!
Подходившие, тяжело дыша, через голову снимали винтовки, не бросали, а ставили в снег, как в пирамиду.
Здоровались. Знакомились.
Красноармейцы спрашивали:
– Вы – интервенты?
– Мы – русские, робяты. Нас, робяты, захомутали…
Для своих "интервентов" переводчик не требовался. Раздавались упреки:
– А морды отъели, как настоящие американцы…
44
Генерал Эдмунд Айронсайд вызвал в штаб исполняющего обязанности командира Славяно-британского легиона полковника Богатова, поставленного на эту должность по рекомендации генерал-лейтенанта Миллера. Евгений Карлович знал полковника Богатова как толкового командира пехотного полка, кавалера двух офицерских "Георгиев". Невысокого роста, худощавый, с мягким взглядом бирюзовых глаз, без лишних движений рук, внешне он представлял собой образец славянина-северянина. В свои тридцать пять лет Богатов выглядел красавцем, на него засматривались женщины. На что американка Эльма Ферстер, медсестра из госпиталя, однажды на приставания Айронсайда дерзко ответила: "Были бы вы, как русский полковник Богатов, а вам…вам бы выступать на ринге…"
Американка очень хотела понравиться русскому полковнику. Как-то на банкете подвыпивший командующий с генеральской прямотой надерзил своей американской землячке: "Вам, крошка Эльма, не стоит ластиться к русскому. Разве мало вам наших жеребцов?" Это уже было оскорбление, и она демонстративно все чаще упоминала имя полковника Богатова, дескать, он и умный, и красивый, и храбрый – не вам чета.
Эдмунд Айронсайд возненавидел и.о. командира Славяно-британского легиона. Он только ждал случая для расправы с русским полковником. И такой случая представился.
– Сколько среди ваших дезертиров русских? – спросил он, пронзая полковника свинцовым взглядом.
– Сорок пять человек, – по-английски четко ответил полковник, сделав ударение на слове "человек".
– Сорок пять мерзавцев! – крикнул генерал. – Слышите, вы все тут, профукавшие Россию?
– Вы на меня не орите, – ответил полковник, стараясь казаться спокойным. – Исполнять обязанности меня назначило мое командование по согласию с вашим правительством.
Генерал схватил со стола "кольт" и разрядил его в полковника.
Присутствующий при этой сцене вице-консул Вискерманн внушительно заметил генералу:
– Друг мой, не стоило стрелять. Верных нам русских офицеров остается так мало! Кем же мы будем покорять Россию?
Генерал Айронсайд за полгода войны на Русском Севере повидал всяких русских. Большинство, конечно, смотрели на интервентов с неприкрытой злобой. Этих любить Англию, как и Америку, никакими силами не заставишь. Разве что фунтами или долларами, но только не северными "моржовками", на которые можно было купить пачку тамбовской махорки или пуд морского окуня.
В Славянско-британском легионе русским легионерам обещали платить долларами, но этих зеленых бумажек с портретами разных американских президентов никто так не увидел. Обещали выдать после войны.
Кормили, правда, неплохо. Но человек не корова и не лошадь, одна лишь кормежка – даже отличная – солдата не устраивает. Он хочет зарабатывать деньги, чтоб жить по-человечески, а, оказывается, цена этим деньгам – человеческая жизнь.
45
После первой группы солдат на сторону Красной армии перешла вторая. В ней было 38 рядовых и два подпоручика, выпускника Котласских ускоренных курсов.
В штаб экспедиционного корпуса поступил донос о том, что молодые русские офицеры замешаны в подготовке перехода на сторону красных. Под надуманным предлогом молодых офицеров, по сути дела, наивных мальчишек, вызвали в штаб легиона якобы для получения пасхальных посылок, и тут же арестовали. На недоумение: "Это самоуправство" офицер русской контрразведки ответил:
– Вы пронесли в казарму большевистские листовки.
Офицерами занялся военно-полевой суд.
Никаких листовок не было найдено, но выяснилось, что в разговорах с подчиненными некоторые офицеры называли истинную причину оккупации иностранными войсками Русского Севера:
– Союзникам нужна территория и рыбные запасы Белого моря.
Нашлись мерзавцы – донесли. И ребят расстреляли перед строем.
Этого было достаточно, чтоб взбунтовалась третья рота первого батальона Славяно-британского легиона и пулеметная рота 4-го Северорусского полка.
Сохранился документ об этом мятеже.
К апрелю 1919 года Славяно-британский легион прекратил свое существование. "Почил в бозе", как об этом едко писали историки-эмигранты в "Летописи военных действий мировой войны".
Они же свидетельствуют: "Американские историки пишут о волнениях и даже бунтах в некоторых ротах 339-го полка. Бунты происходили также в белогвардейских и французских частях. Волнения назревали и в среде британцев".
Эти историки обошли молчанием тот факт, что толчок к неповиновению давали успехи Красной армии на Северном фронте.
В середине апреля 1919 года в верховьях Северной Двины начался невиданный по силе ледоход.
Подобно мощной подвижке льда, произошли изменения и в солдатской массе Белой гвардии. Демобилизационные настроения проникли в казарму. Стоило где-то недалеко появиться красноармейской разведке, как уже среди солдат разговоры: а не убежать ли в тайгу?
Пока трещали морозы и бушевали вьюги, солдаты рассуждали просто: лучше отсидеться в казарме, чем замерзать в лесу под высокими, продутыми ветрами соснами.
Все ждали весну: и белые, и красные, и особенно интервенты. Только и разговоров: "А у нас…"
– А у нас в Мичигане уже заканчивают пахоту…
– В Детройте уже одеты по-летнему…
– А у нас во Флориде в эти дни по традиции парусная регата. Придется пропустить регату. Но следующую…
Язвили:
– И следующую, если войну не закончим.
– А если будешь лежать в гробу?
– Ты прав, дружище.
– Обещали к осени смести большевиков…
– Кто обещал?
– Обещали к весне управиться.
– Надейся… Нам преданные русские воюют без усердия.
– Генерал Миллер, что он до конца выполнит свой союзнический долг.
– Сами русские говорят: обещанного три года ждут…
В дневнике капрала Клемента Гроббела есть такая запись:
"И в России мы наконец-то дождались весны. Дождемся ли команды: "На корабль! Домой!"?"
– Русские, они что – разве не соскучились по дому?
Русские, оказывается, разные. И по-разному воюют…
В середине апреля, в паузах между боями, Северный фронт подвергся всеобщей санитарной обработке. Санитарная инспекции, прибывшая из Москвы, принялась инспектировать Шестую Красную армию, которая с самой осени не выходила из боев.
Армия зиму выдержала – ни одного тифозного!
– Какой может быть тиф, если мы воюем в тайге, на морозе, в здоровом климате? – так из штаба фронта отвечали в Москву.
Здесь не столько было уверенности, столько бахвальства. Это понимали и в Москве. Особенно бедствовал юг России. Тиф косил людей, невзирая на то, кто они – военные или цивильные. Больше доставалось военным – их донимали холода, заедала вошь, далеко не всегда в желудок попадала горячая пища.
Москва требовала ежедневно сообщать о санитарной обстановке в районе боевых действий.
Докладывали:
– Санитарная обстановка под контролем.
С тех пор, что в России не творится, все "под контролем".
Москва спрашивала:
– Есть ли контакты с местным населением?
Докладывали:
– Контакты есть, но не тесные, по причине редких и малолюдных населенных пунктов.
Но тиф наступал на север быстрее красноармейских частей.
Кавалеристы Пермиловского партизанского отряда подобрали на дороге мужчину и женщину. Женщина тащила тележку. За тележку держался мужчина в шерстяном платке. Он с трудом передвигал ноги. Партизаны спросили: что за нужда заставила уйти из дому?
– Тиф. У нас нет больницы. Мы из Клещево.