С очередным приливом волна выбросила на песчаный берег труп русского солдата. Труп оказался еще не тронутый рыбами. Нательный серебряный крестик свидетельствовал, что солдат был православной веры, и жители поселка похоронили его не как утопленника, а как рыбака, отдавшего Богу душу на берегу родного Белого моря.
54
В июле бои шли уже на подступах к Архангельску. В штаб Северного фронта поступали сведения, что интервенты при отходе предают огню склады на железнодорожных станциях. Среди бела дня загорелись вагоны с имуществом на станции Пермилово. Подорвана водокачка на станции Ломовое. Тогда многие говорили: "Это действия красных партизан".
Были, оказывается, и партизаны "зеленые" – дезертиры, которые не желали служить в любой армии, Вооруженные не только карабинами, но с пулеметами, они грабили население и железную дорогу. Белогвардейцы устраивали на них облавы – ходили якобы на красных партизан.
Но местным жителям, той же Обозерской, было известно, что партизаны по общему плану штаба Северного фронта выдвинулись на Северную Двину, и трофейными орудиями обстреливают корабли Экспедиционного корпуса – перекрывают интервентам пути отхода в Белое море.
Не имея надежных лоцманов и не зная реки, интервенты часто сажали свои корабли на мель, часто даже буксиры не могли выручить. К лету реки обмелели, на отдельных участках, например, Онегу можно было переходить чуть ли не вброд.
Требовалась глубокая расчистка фарватера, но воюющим сторонам было не до расчистки. Тяжело груженые транспорты, как правило, становились добычей местных крестьян.
Чуть ли не каждый день горели вагоны и склады с имуществом, которое принадлежало Белой армии. На полустанке возле поселка Емцы обозерским железнодорожникам удалось спасти вагон с шинелями и зимними головными уборами нового покроя. Островерхие суконные шапки напоминали собой шлемы русских богатырей, а шинели с цветными суконными застежками – как доспехи на кольчуге.
По мобилизационному плану русского Генштаба предполагалось к 1915 году переодеть армию так, чтоб не было никакого сходства с армией Германии. На картах и на местности заменялись немецкие названия русскими. Но перед войной успели только Санкт-Петербург переименовать в Петроград. Русские патриоты настаивали впредь не допускать слепого подражания Западу. Теперь даже рекламу давали только на русском языке. Так как деньги упали в цене, штрафов не боялись. В Архангельске, например, по воскресным дням на Троицком проспекте около Боровской церкви устраивали экзекуции – штрафовали розгами.
В обеих столицах писали, что уже до войны отечественные портные могли переодеть армию в русскую национальную форму. Но до 1917 года не успели.
Обмундирование новой модели первоначально поступило в Первую конную армию, которой командовал полный георгиевский кавалер Буденный. Островерхие суконные шапки красноармейцы назвали "буденовками".
"Буденовки" спасли от простуды не одну тысячу красных бойцов.
55
На заседании Реввоенсовета фронта командующий поставил перед начальником разведки задачу: усилить наблюдение за действиями неприятеля в самом городе, есть ли явные признаки эвакуации войск Антанты?
Начальник штаба доложил общую обстановку. Из его доклада можно было заключить, что усиленного передвижения транспортных судов не наблюдается. В черте города – напротив Успенской церкви – идет погрузка раненых.
По существу, ничего нового не было сказано, и ни слова о моральном состоянии войск противника. Сейчас противник был уже далеко не тот, который начинал вторжение. Настал момент, когда Красная армия должна усилить натиск. И командующий дополнил доклад новыми фактами – материалом для агитаторов.
– В английской печати, – сказал он, приподняв газету, – сообщается, что растет число больных с воспалением легких. Сами журналисты бьют тревогу, спрашивают, стоит ли посылать войска, если солдаты и офицеры Экспедиционного корпуса уже в пути выходят из строя?
Командующий зачитал заметку, которую "Таймс" поместила на первой странице. Заметка была набрана крупными буквами, обычно такие сообщения набираются петитом, а тут – шрифт бросается в глаза: читатель, бей тревогу!
В заметке сообщалось: "Первые заболевшие и умершие появились еще во время перевозки солдат морем из Англии в Архангельск. Транспорты вышли в море 25 августа, а в Арктике уже начинаются метели. Перед отплытием командование не учло этого обстоятельства, и шинели были убраны в каптерку. Поэтому многие солдаты не избежали простуды".
– Вопрос к начальнику разведки, – командующий повернулся к Лузанину. – Поручите нашим лазутчикам проследить выгрузку солдат. Всех ли выгружают, или больных и мертвых оставляют на кораблях и вместе с ранеными отправляют обратно в метрополию?
Для обеих сторон боевые действия шли с переменным успехом. У интервентов было одно преимущество, но весьма важное – большое количество боеприпасов. Интенсивная артподготовка нередко позволяла переходить в атаку, не встречая сопротивления.
На Северной Двине и в прибрежных водах Белого моря корабельная артиллерия открывала огонь даже по незначительным целям.
В малооблачную погоду аэропланы с опознавательными знаками английских и американских ВВС засыпали бомбами прибрежные поселки. Бомбы сбрасывали наугад – лишь бы разгрузиться.
По Северной Двине плыла глушеная рыба. Ее не вылавливали, да и некому было вылавливать. Зловонный запах гниющей рыбы ветер доносил до городских окраин.
Рыбаки-поморы жаловались красноармейцам, показывая на корабли Антанты:
– Эти заморские гости принесли в наши края такую пакость, которую мы отродясь не видели. Но сначала нам нужно избавиться от гостей. Без Красной армии – не получится…
Под натиском войск Северного фронта интервенты вынуждены были начать эвакуацию.
Пожалуй, первым признаком ухода интервентов был визит на архангельскую землю лорда Роулинсона. В июле 1919 года он привез письмо Ллойда Джорджа, адресованное командующему Экспедиционными войсками.
Прочитав руководящее послание, генерал не удержался от едкого замечания:
– И стоило затевать дорогостоящую акцию, чтоб уходить с позором? Вы понимаете, лорд, своим уходом с Русского Севера мы зачеркиваем победную Крымскую кампанию?
– Русские зачеркнули ее подписанием Сен-Стефанского мира, – напомнил ему лорд.
Перешли к текущим событиям.
– Чем порадуете, генерал?
– Судя по сложившейся обстановке на Архангельском фронте, я не совсем понял: кто в России остается?
– Все союзники уйдут.
– А кто будет защищать Русский Север?
– Генерал Миллер. У него 12 тысяч войск. Это намного больше, чем мы высаживали в прошлом году.
– Но в Лондоне, да и в Вашингтоне, не принимают во внимание, что в России воюет не только армия.
– Вы имеете в виду население?
– Да, это целая губерния. В губернии населения не так уж и много. Примерно десять тысяч. Может десятая часть уйти в партизаны. А партизаны на своей земле – один пятерых стоит.
Лорд поднял седую голову, взглянул на генерала, как на несмышленого великана – целый год воюет против русских, и не понял миссии Экспедиционного корпуса:
– Вы должны большевикам оставить пустыню.
– Возможно ли?
– Необходимо! И начинайте с эвакуации населения. Транспортные суда уже на подходе.
– За такой малый срок не успеем, – твердо сказал генерал. – Оно в тайге, обитает главным образом по берегам рек, ведет оседлый образ жизни. Это все равно, что пересадить старое дерево – не приживется… Поморы – племя упрямое, несговорчивое. Откажутся эвакуироваться.
В подтверждение своих слов генерал отрицательно покачал седеющей головой.
– Кто откажется – ликвидируйте, у вас людей достаточно, – распорядился лорд.
– А как же русская армия без населения?
– После ухода союзников русскую армию перебросите на Мурман.
Лорд ставил перед генералом заведомо не выполнимую задачу.
После войны генерал Айронсайд напишет:
"Лорд был в своем ли уме, когда предлагал Белую русскую армию убрать из Архангельской губернии? Он, видимо, не представлял себе, что гражданской войной охвачена вся Россия. Оставить Север большевикам в то время, когда на юге войска генерала Деникина уже приближались в Москве, – этого в первую очередь не простят ни мне, ни генералу Миллеру".
Накануне прибытия лорда Роулинсона в Россию начальник союзной контрразведки полковник Торнхилл доверительно говорил своему английскому коллеге:
– Вашему главнокомандующему надо иметь гораздо больше мужества, чтоб уйти из Архангельска, чем чтобы остаться в нем.
Но уже в Архангельске был лорд Роулинсон – посланник Ллойда Джорджа с согласованным решением глав двух великих держав. Они сообща обсудили положение и пришли к выводу: если вовремя не уйти из северной области России, экспедицию "Полярный медведь" ждал бы полный разгром.
Вроде было все для воюющей армии: и оружие, и боеприпасы, и продовольствия на один сезон, и количество англо-американских войск не уменьшилось, а дела на Архангельском фронте складывались не в пользу союзников.
По городу ходили слухи, что после шенкурского готовится архангельский капкан. Казалось, недавно американские и английские десантники высадились на берег, а их бесчинства, по сообщению американского консула, "у русских отбили охоту восторгаться союзниками".
В местном правительстве назревал переворот. Даже назывался месяц – сентябрь. Если интервенты отступали с боями, пытались Красной армии оказывать сопротивление: бомбили дороги, мосты, сжигали целые лесные массивы, то Белая русская армия больше бездействовала, чувствуя, что разгром уже не за горами.
Адмирал Колчак из Омска послал радиотелеграмму: "Временное правительство Северной области упраздняется". На телеграмме стояла дата: 29 августа 1919 года.
С этого дня генерал Миллер себя не называл уже главным начальником Серного края. Но он еще оставался командующим Белой армии.
И удивительно, что эта армия еще могла сопротивляться. Ее последним аккордом был бой за город Онегу. Красные войска город заняли, считай, без боя.
"Офицеры, если не вернут утраченные позиции, пойдут в арестантские роты". – Этот приказ генерала Миллера был передан по радио.
В арестантские роты идти не пришлось. Офицеры-добровольцы – таких нашлось шестьдесят человек – собрали отряд, дали ему устрашающее название: "Волчья сотня". Стали готовиться к операции.
Малыми силами, но молниеносным натиском "волчья сотня" захватила город, водрузили над управой трехцветный императорский штандарт.
Генералу Миллеру с корабельной радиостанции британского эсминца было послано короткое донесение:
"Город Онега отбит у противника. Взято в плен 8 тысяч "красных". Ведем подсчет трофеев. Передал телеграфист унтер-офицер Бараненко".
– А каковы наши потери? – отстучала морзянка Архангельска.
Наступила продолжительная пауза. Затем раздался мышиный писк. Связь прервалась.
Архангельский телеграфист подождал немного, снял наушники, сказал в пространство:
– Фокусы Арктики. Нормальной радиосвязи здесь никогда не будет.
На вопрос Архангельска ответа не последовало. Потери Белой армии союзное командование в расчет не принимало. Главное – результат.
В отличие от волонтеров Экспедиционного корпуса солдат и унтер-офицеров Белой армии в гробах уже не хоронили, достаточно было того, что лицо убиенного накрывали шинелью и в ногах ставили деревянный крест. Если позволяла обстановка, над могилой производили прощальный троекратный залп из стрелкового оружия, благо боеприпасов было в избытке.
Ружейные патроны, как и снаряды, царская казна заранее (еще до войны) оплатила золотом.
56
Начальник разведотдела Шестой Красной армии Матвей Лузанин дозвонился до штаба фронта. Несмотря на ночное время (в июне даже не наступали сумерки), попросил командующего принять его в срочном порядке.
– Дело государственной важности! – кричал он в трубку полевого телефона. – Откладывать нельзя.
– Вы где находитесь?
– На переднем крае. Передо мной населенный пункт Анашкино. Справа Северная Двина.
Из телефонной трубки доносились отзвуки близкого боя.
– В чем важность вашего дела? – торопил командующий начальника разведки.
– Возле меня капитан Самойло. С ним майор американской армии. Майор настаивает на встрече с красным командованием, то есть с вами.
– С какой целью?
– Майору поручено вести переговоры.
– О чем?
– Не могу знать.
– Передайте трубку капитану.
Сергей услышал знакомый рокочущий голос.
– Здравствуй, батя! – обрадованно заговорил капитан.
– Ты где так долго пропадал? Мне доложили, что тебя расстреляли.
– Не совсем так. Был задержан. Выясняли мою личность. Потом незнакомый полковник приказал меня расстрелять.
– Полковник – откуда?
– От Колчака. Он тебя знает по Десятой армии.
– Фамилия полковника?
– Усин.
Командующий вспомнил, когда он, будучи начальником штаба Десятой армии, привлекал к военно-полевому суду какого-то капитана Усина за мародерство. Но то было пять лет назад. Не верилось, что за короткий срок капитан мог стать полковником. Хотя… люди, приближенные к адмиралу, подтверждали: Верховный за усердие поощрял своих подчиненных внеочередными воинскими званиями.
Вполне возможно, что капитан-мародер мог выслужиться до полковника.
В армии Колчака офицеров пекли, как блины. Готовить их было некогда, в иные дни Белая армия теряла десятки офицеров. Нужно было кем-то пополнять невосполнимую убыль, успевали вручить офицерские погоны – и в атаку, в мясорубку войны.
На встрече с командующим Северного фронта Сергей рассказал, как его спас от верной гибели майор американской армии командир батальона 310-го инженерного полка Ральф Этертон.
…Приговоренных к расстрелу привели на холмогорское кладбище, там солдаты инженерного батальона уже рыли приговоренным могилу.
Сергей окликнул майора, тот его узнал. Майор приказал поручику, сопровождавшему конвой, убираться с кладбища – американцы сами умеют расстреливать. Поручик облегченно вздохнул и увел своих солдат в казарму…
– Показывай мне своего спасителя, – велел командующий.
– Он здесь, в землянке начальника штаба. Майор перешел на нашу сторону не с пустыми руками.
– Добровольно перешел?
– По-другому не могло и быть.
– Тогда мы его передадим Красному Кресту в первую очередь.
Начальник штаба, сопровождавший американского майора, уточнил:
– Всех добровольно перешедших на нашу сторону отпустим, как только заключим перемирие. У себя дома они поддались агитации – вступили в Экспедиционный корпус. Им обещали высокое денежное содержание, сытное котловое довольствие и в завершение ко всему – не войну, а веселую прогулку, дескать, воевать будет техника: корабельная артиллерия, посылающая снаряды чуть ли не за двадцать километров, аэропланы, сбрасывающие бомбы на всю глубину вражеской территории, автоматическое стрелковое оружие. Боевые действия будут расписаны по часам: днем – война, ночью – отдых.
Военное ведомство выпустило кинофильм о том, как легко Америка выиграет войну. Заключительные эпизоды этой героической эпопеи: представитель президента перед строем закаленных в боях волонтеров вручает награды отличившимся, финал – шикарный ресторан, офицеры (разного цвета кожи в парадных мундирах в блеске боевых наград приглашают к вальсу белокурых и темнокожих красавиц.
Одна лента такого кинофильма оказалась в качестве трофея Шестой Красной армии Северного фронта. Командирам и комиссарам был велик соблазн посмотреть, а то и показать бойцам, с какой помпой янки создавали экспедиционные корпуса. Таких корпусов было несколько. Непосредственно в боевых действиях принимал участие один, а вот лагерей военнопленных к концу Гражданской войны оказалось несколько. О них не было ни одного кадра. Видимо, создатели фильма не предусматривали, что янки могут оказаться в плену и что их, сытых, прекрасно одетых, с новейшим оружием, будут брать в плен полуголодные, плохо обмундированные, вооруженные тем, что могла дать разоренная войной промышленность России.
– Кинофильм покажите пленным, – распорядился командующий.
– Может, не стоит? – засомневался было член Военного совета Орехов. – Увидят солдаты, что их крепко обманули, устроят самосуд над своими офицерами, оказавшимися с ними в одном лагере.
– Стоит, Алексей Михайлович, – сказал командующий. – Когда мы их отпустим домой, они по-другому посмотрят на своих капиталистов. Призрачные победы еще не одному молодому американцу могут задурить голову. Так что обманутые ветераны остановят безумцев. Хотя… это же янки.
После Гражданской войны на встрече с молодыми командирами Александр Александрович Самойло, тогда уже генерал-лейтенант авиации, вспоминал:
– Далеко не все американцы были безрассудными авантюристами. Если некоторых русских офицеров в экспедиционный корпус манила возможность быстрее вернуться на Родину, то американцы – люди прагматичного склада ума – экспедицию "Полярный медведь" рассматривали как начальный этап для бизнеса. Майор Этертон мечтал попасть в Россию как бизнесмен, а попал как интервент. Время, проведенное на русской земле, среди русского народа, стало для него школой прозрения.
В заключение беседы Александр Александрович Самойло произнес такие слова:
– Деловой человек с добрыми намерениями из любой, даже грязной войны, выйдет духовно чистым. Доброе дело – оно как памятник современникам и потомкам.
Военная биография майора Этертона была тому подтверждением. Сын рабочего-сталелитейщика, чьи предки имели шведские корни, благодаря трудолюбию родителей выучился на инженера-строителя. По окончании индустриального колледжа – спустя шесть лет его призвали на военную службу. Служил усердно, как и большинство молодых американцев, мечтавших сделать военную карьеру – она сулила ему тихую безбедную жизнь. После войны Севера с Югом Соединенные Штаты фактически своими людьми уже не воевали – в большинстве случаев обходились наемниками, но командный состав комплектовался гражданами США. Натуральный американец Ральф Этертон один из первых был зачислен в Экспедиционный корпус.
Уже будучи командиром инженерного батальона, на Русском Севере он строил мосты, улучшал дороги, одну из них – на Щукозерье – в двадцатые годы прошлого столетия местные жители называли "большаком Этерсона". По этим лесам и болотам летом 1918 года его батальон прокладывал дорогу между Обозерской и Онегой.
С Ральом Этерсоном познакомился капитан Самойло на крейсере "Олимпия". Долгими часами под монотонный стук паровых машин любознательный американец расспрашивал северянина, возвращавшегося в родные края.
– Вам, русским, не надоедает почти бесконечная зима? – задавал вопрос офицеру, с которым успел подружиться.
Русский капитан, плывший через Атлантику на американском крейсере, любопытному майору с аккуратными светлыми усами на вопрос отвечал вопросом:
– А вам, американцу штата Иллинойс, не надоедает почти вечное лето?
Оба весело смеялись, понимая, что в штат Иллинойс зиму приносят холодные ветры Севера, а на Русский Север лето приносят несметные стаи птиц, здесь они гнездятся, выводят птенцов – дают им новую жизнь.