- Не кипятись, сам все знаю. Что еще?
- Ничего. Десантника дай.
- Дам. Конец связи".
Глава 2
Белый танец
1.
- Мне бы что-нибудь попроще, - ответил Костя Орешко, когда Борис указал глазами на скучавшую рядышком статную девицу в ярко-синем платье с рюшечками, складочками, карманчиками, цепочками, бантиками и еще черт знает с чем старомодным. Молодежь в таком одеянии уже давно не ходит, но девушка, видимо, привыкла бросать вызов обществу и от своего вида совершенно не комплексовала.
- Не-е, - подтвердил Костя свое решение, рассмотрев к тому же ее ленивый, потусторонний взгляд на танцующих: ах, видала я вас таких сотнями, устала. И если бы не нужно было скоротать этот случайно оказавшийся свободным вечер, я бы никогда не маялась в вашем окружении. Но устала, устала…
- Так значит, вам чего-нибудь попроще? - с растяжкой спросила она у Кости, лениво отстранившись и с усилием подняв брови.
Только что объявили белый танец, и она, привлекая к себе внимание, первой тронулась с места и подошла к Орешко.
Слышала?
- Да я не в том смысле, - первое, что начал делать Костя, - это оправдываться.
- А в каком? - лениво допытывалась она, медленно, одним движением на два такта, двигаясь под музыку.
- Ну, в том, что вы… такая представительная, красивая, - словно прыгнув с парашютной вышки, сказал Орешко правду. Хотя это и было, скорее всего, как раз то, что девушка хотела услышать.
Проняло. Дошло. Не сдержала самодовольной улыбки. Все таки для женщин ловить на себе взгляды мужчин - это еще не ощущение победы. Им нужно слово. Хотя сейчас, конечно, она станет отнекиваться и кокетничать: ах, вы скажете, право…
Костя не угадал. Приняла признание как должное. Показалось даже, что в тот миг он, выпускник Рязанского воздушно-десантного училища, завтрашний лейтенант-разведчик, перестал интересовать ее. Еле держится пальчиками за его пока еще курсантские погоны, но одно движение уже не на два, а на три такта: не танцуем, а тянем кота за хвост. Так что Костя Орешко был прав, отвечая однокашнику, с кем вместе сбежали в самоволку на танцы: лучше в самом деле выбирать кого попроще, чтобы без проблем и вычурности.
Кажется, так думал не один Орешко. После белого танца, во время которого Олег только из деликатности узнал ее имя - Ла-ари-и-иса-а, - прошло еще с десяток выходов в круг, а ее так никто и не пригласил. Глазами пожирали, потому как заметная и красивая, но помнили, что сама она выбрала военного. Значит, деревне ловить здесь нечего. И каждый из присутствующих на поселковой танцплощадке принял более мудрое решение: зачем журавль в небе, хотя и такой ярко-синий, когда столько синиц сами охотно идут в руки.
Чутко уловили это настроение и представительницы прекрасного пола, в открытую начав издеваться над неизвестной красавицей. Около Ларисы особенно звонко и счастливо смеялись, особенно самозабвенно танцевали и демонстративно отбивались от ухаживаний: танцплощадка безжалостно наказывала и изничтожала красоту и надменность.
- Скучает, - удовлетворенно улыбался Борис, проявляя солидарность с другом. Сам он отхватил девчушку со вздернутым носиком и теперь не знал горя, не отпуская ее дальше вытянутой руки.
Костя замечал же чуть больше: еще немного, и гадкий утенок танцплощадки, из последних сил выдавливающий из себя безразличие, лениво оценивающий всех презрительным взглядом, в конце концов будет морально раздавлен, размазан по решетчатой стене клетки.
А поняв это, вдруг пожалел Ларису, по дурости, по глупости, по молодости загнавшую себя в угол. Может, помочь выбраться? Как-никак, а на белый танец она пригласила все же его. Пусть уйдет если не покорительницей танцплощадки, как, видимо, надеялась, а хотя бы без улюлюканья.
Подождав, когда и следующее танго начнется без Ларисы, Орешко под пристальным взглядом толпы подошел к ней и протянул руку: приглашаю на танец и выручаю.
И тут же получил свой торт в лицо.
- Я сегодня не танцую, - громко сказала Лариса, едва сдерживая душившую ее ярость. Она старательно выговорила каждый звук, выпятила каждое слово, словно не Костя, а она училась в десантном училище и четыре года тренировалась отдавать команды на строевом плацу. - Не танцую сегодня, понятно вам? - еще громче, уже не только для Кости, а чтобы услышали все окружающие, повторила она.
Да, в этой грубости был ее шанс. Великолепная возможность выйти из создавшейся ситуации с гордо поднятой головой. Не танцует - и только поэтому одна. И всеобщее презрение к ней истрачено впустую: она просто не тан-цу-ет! Будь иначе, ей хватило бы одного движения пальчиком или ножкой, одного взгляда или поворота головы, чтобы все присутствующие легли у ее остроносых туфелек на высоком каблуке. Это просто счастье для этих замухрышек, хохочущих рядом, что она сегодня не тан-цу-ет. И этому, в курсантской форме с четырьмя нашивками на рукаве, возомнившему себя спасителем Отечества и его подданных, она тоже отказывает. Отказывает, потому что видела в гробу в белых тапочках и этот заштатный рязанский городок, куда ее временно занесли обстоятельства, и его обитателей, разбавленных курсантами-самовольщиками.
Так утопающие топят своих спасателей.
Теперь уже за спиной у Орешко ухмылялись и злорадствовали: форма не имела права давать преимущество одной из сторон в схватке за партнерш. Так что по заслугам получили как раз те, кто этого и заслуживал. Ради чести мундира и спасения погон правильнее и честнее было и Косте выкинуть какой-либо фортель, типа: а с чего вы взяли, что я вас приглашаю? И вообще, разве такую кто-нибудь пригласит? Да погромче бы это сказать, чтобы тоже все слышали.
Однако вместо этого он залился краской. И, в отличие от Ларисы, не стал делать вид, будто ничего не произошло. Подталкиваемый танцующими парами, стал выбираться из клетки. На улице распахнулся до пояса, давая вечерней свежести проникнуть к разгоряченному телу.
Идиот. Какой же он идиот! А вот Борька - умница, не стал экспериментировать и потому в полное свое удовольствие топчется в обнимку с курносенькой пышногрудой кнопкой. А его, видите ли, потянуло на подвиги. И где там медаль "За спасение погибавших?". А "За взятие Берлина"? И грудь не в крестах, и голова в кустах. И это у него, будущего разведчика, обязанного просчитывать ситуацию на семь ходов вперед!
Увидел неподалеку скособоченную лавочку с воронами на спинке, шугнул их и осторожно устроился на трех оставшихся в живых реечках. Попробовал успокоиться: если за каждую Ларису переживать, лучше записаться вечным дежурным по роте и никуда за пределы казармы не выползать. До лейтенантских погон. Посему - ноль внимания и фунт презрения самодовольной девушке по имени Лариса. Сегодня на танцах не появляться, а вот завтра закрутить иную карусель с самой непрезентабельной девицей. Пусть лопнут все от зависти и злости. А потом он…
Продумать весь сценарий мести Орешко не успел.
С деревянного танцевального помоста, непонятно по каким причинам не растащенного еще на дрова и кооперативные ларьки, из музыки и света, переполненного мошкарой, на землю царицей, лениво ступила Лариса. Выдержала паузу и, как ей захотелось почувствовать, ушла непобежденной. "Может, напомнить о себе, любимом?" - неожиданно подумал Костя. Перед ним ей строить недотрогу будет смешно. И как себя поведет?
Убедившись, что следом за ней никто не вышел, Лариса наигранно неторопливо пошла по самому краешку тротуара в сторону поселкового общежития. При этом невозмутимо продолжая делать вид: какие же скука и серость творятся вокруг. И сколько времени потеряно впустую.
Выдержка не изменила ей, когда увидела на лавочке и отвергнутого курсанта. Скользнула взглядом и опять пошла по кромке асфальта, словно канатоходец, балансируя руками.
Орешко выбросил сигарету, застегнулся. Носовым платком протер носки ботинок. Наверное, не случайно в психические атаки ходят при полном параде. Форма заковывает не только тело, но и дух. И если тело за годы учебы получило пять первых разрядов по самым разным видам спорта, то дух пока ничем не отмечен. Поэтому вперед, за орденами и благодарностями от Верховного Главнокомандующего!
Догнав Ларису, молча пристроился рядом. Когда она оступалась или теряла равновесие, подавал руку. Девушка охотно опиралась на нее, но обретя устойчивость, вновь занималась эквилибристикой в одиночку. Однако этих прикосновений хватило, чтобы мало-помалу обида на Ларису у Орешко улетучилась. Да и сама она без зрителей уже не выглядела этакой "прынцэссой" - нормальная деваха, в меру симпатичная, красиво одетая. И что ей надо было выкаблучиваться? Не-ет, таких надо сразу брать за патлы и в бочку с водой: не кажись краше солнца, не дери нос, открой глазенки, не криви роток. Франти не франти, а все равно станешь чей-то. А не станешь - самой же хуже. Неужели не ясно?
Шел так Костя Орешко, философствовал в силу своего двадцатилетнего житейского опыта, и не заметил, как дошли до общежития. Стояло оно на окраине поселка, в нем десятилетиями жили некогда молодые, а теперь на этих же временных метрах и состарившиеся специалисты с местного радиозавода. Каким-то чудом в нем сохранились свободными три-пять комнат, в которых местная администрация и предлагала перекантоваться первое время нужным поселку людям. В полевом лагере, в котором курсанты четвертого курса дожидались вдали от городских соблазнов своего выпуска, прошелестел парашютным шелком слух, что в поселок приехали выпускницы областного педучилища. Ради них, собственно, и сорвались Костя и Борис в самоволку. Благо лагерь располагался всего километрах в пяти, что для десантника вообще не считается расстоянием, а предстоящий, всего через неделю, выпуск прибавил наглости и смелости завтрашним командирам. В особенности тем, кто не успел обзавестись за четыре года женами и невестами и для которых танцы в поселковом клубе - последняя попытка схватить за хвост птицу-удачу и предложить: "Лейтенант Константин Орешко, размер сапог сорок три, зарплата выше минимального прожиточного минимума на три тысячи рублей, могу предложить вам руку, любовь и билет в тьмутаракань". Не то чтобы горело поставить штамп в личном деле, а просто ехать одному к месту службы и впрямь не хотелось.
Пока же Костя искал, какой предпринять ход на молчание спутницы. Ничего лучше не придумал, кроме как молча распрощаться с девушкой у подъезда, джентльменски кивнуть ей и гордо удалиться. Пусть думает, что теряет и кто виноват.
Однако Костя заканчивал всего лишь военное училище, где из тактики основной разработкой шла тема "Сопка наша - сопка ваша". Касались, конечно, обходов, охватов, маневров, но то был уровень академии Генерального штаба, и серьезно в данную стратегию курсанты не заглядывали.
Лариса, словно искусный противник, не стала делать скидку на молодость спарринг-партнера, и лишь на миг замерла около четырехэтажной кирпичной общаги. Но лишь Орешко склонил голову для прощания, все так же молча миновала первый подъезд с вырванными входными дверями, потом второй, разрисованный граффити, и третий, недавно отремонтированный и выкрашенный в жуткую коричневую краску. И потащила как иголка нитку растерявшегося Орешко в лесопосадочку сбочь дома.
Там вокруг сломанной березы пили пиво мужики. Скорее всего, это были обитатели общаги, потому что Лариса направилась к ним безбоязненно. Они приветствовали ее бурными возгласами, поднятыми бутылками, и Костя, чтобы не мешать восторгам, пристроился на пеньке в сторонке. Достал сигарету. Конечно, он был тут лишним. Он был лишним изначально. И загадал: если к концу сигареты Лариса не подойдет, он уйдет сам.
Сквозь колечко дыма, получившееся наиболее удачно, рассмотрел, как Лариса кивнула в его сторону и мужики оторвались от березы.
"Будут бить?" - пронеслось у Орешко в подсознании, хотя верить не хотелось, что Лариса попросила знакомых именно об этом. Да после всего, что он для нее сделал, они должны подойти и хором сказать:
- Спа-си-бо!
Но мужики подходили с лицами угрюмыми. Окружали, отрезая Орешко путь к отступлению, явно не для того, чтобы выразить ему благодарность, любовь и восторг. Не сводя глаз с Ларисы, встал. Она же, облокотившись на освободившееся дерево, помахивала веточкой. И тут до Кости дошло: какая благодарность, какое спасибо! Он для нее - как укор, как свидетель ее позора. Больше всего она ненавидела именно его, разглядевшего и понявшего ее состояние. В Древнем Риме убивали гонца, приносящего дурную весть. В конце двадцатого века под Рязанью Костю Орешко будут бить за то, что посмел понять душу другого человека. Как же бездарно прошли тысячелетия для человеческой цивилизации. Следует только снять фуражку, потому что она при ударе отлетит на несколько метров и непременно вызовет смех…
Удар пришелся сбоку, в ухо - без предупреждений, как бьют компанией: передние отвлекают, а в атаку исподтишка идут другие. Хотя отвлекать Костю не было нужды - он продолжал неотрывно смотреть на Ларису. Кто бил вторым - тоже не заметил, лишь качнуло в другую сторону. Только в кольце сторон не бывает. При третьем ударе успел увидеть прямо перед лицом кулак с широким перстнем на увитом татуировкой пальце. Черная вспышка, и рот мгновенно наполнился солоновато-сладкой кровью и болью. На четвертый, явно ученический удар, пришедшийся куда-то подмышку, Костя уже не обратил внимание.
- Хватит? - наконец, прозвучало первое слово.
Костя не стал смотреть, кто произнес его. С первых увольнений старшекурсники вдолбили: в драке есть только одно доказательство - сила. Если уверен, что выстоишь - бейся до последнего. Если нет - спусти все на тормозах, не боясь выглядеть проигравшим: в таком случае победой считается то, что отступил с наименьшими потерями.
Размахивать кулаками против десятерых было бесполезно. Тем более это не следовало делать накануне выпуска: собьют на землю, обработают ногами и что - получать диплом и лейтенантские погоны с расквашенной мордой лица? И чтобы из-за тебя потащили на ковер к начальнику училища командира взвода? И ради кого!
Словом, у Кости имелись причины чистосердечно признаться:
- Думаю, что хватит.
Общежитские переглянулись, пожали плечами: хватит так хватит. Значит, все понял. Хотя удивил своей невозмутимостью.
Свернулись опять в толпу и вернулись к Ларисе, с интересом наблюдавшей за избиением. Орешко же, увидев невдалеке спрятавшуюся под кустом лужу, шмыгая разбитым носом, неторопливо направился к ней. Теперь, как Ларисе на танцах, ему тоже требовалось выдержать паузу, чтобы уйти победителем. Или хотя бы не побежденным. Только кому и что доказывал?
Попытался разглядеть свое лицо в блестящей черноте воды, но ничего, кроме своей тени, не рассмотрел. Впрочем, для того, чтобы узнать, как распухли губы, в зеркало смотреться нужды не было - их буквально выпирало, разносило перед собственным носом.
И только тут он увидел рядом с собой остроносые белые туфли и край синего платья. Беззаботного вида сделать не успел и спросил то, о чем только что думалось:
- Вы этого хотели?
Девушка промолчала. А Орешко вновь заправился, пристроил по центру фуражку, соединив ребром ладони звездочку и распухший, ноющий от боли нос. И в наглую - такие мы, десантники! - предложил:
- Может, завтра встретимся? В восемь вечера первый танец за мной. Идет?
Впервые за вечер на Костю посмотрели с интересом. А вот теперь можно и уходить.
- До свидания.
- До завтра, - неуверенно произнесла Лариса.
2.
Все же не такой важной персоной является выпускник училища, как ему кажется и мнится. Никто никого уже за рукав в строй не тащит, да если и строят, особо не считают по головам: завтра сами станут командирами, мамки-няньки кончились.
Отлежался в палатке, окуная разбитые губы в принесенную Борькой соленую холодную воду, и Костя. Ночью и поутру решил для себя: назначенное свидание - мальчишеская выходка, и ни на какую встречу с сумасшедшей Ларисой он не пойдет. Смысла нет. Зато есть шанс еще раз получить по морде.
Но к вечеру, отлежавшись от ран и обид, приподняла голову гордыня. Издергала, измотала, предлагая хозяину понаблюдать и насладиться, как отвиснет челюсть у учительницы, когда он, несмотря на всю абсурдность положения, заявится на танцы. Это ей не хухры-мухры: слово держит курсант Рязанского высшего воздушно-десантного командного дважды Краснознаменного имени Ленинского комсомола училища…
- Слушай, я тоже иду, - предупредил он Борьку перед ужином.
Они учились в разных взводах, никогда не числились в приятелях, но вот оказались к концу выпуска "безлошадными", сиречь - холостяками, и выяснилось, что могут понимать друг друга с полуслова.
Борис повернул к свету лицо Орешко и неодобрительно цыкнул. Приложил ладонь ко лбу - какую, дескать, температуру надо иметь, чтобы утерять чувство реальности. Но ему что, ему можно дурачиться. Его курноска в отличие от Ларисы проделала с ним, надо думать, прямо противоположное…
Но тем не менее Борис не возразил другу, отрубив тем самым последний путь к отступлению. Мог, конечно, и кто-то из офицеров поинтересоваться его состоянием и приказать никуда не выходить из лагеря, но это была бы уже "Педагогическая поэма" Макаренко, а не военный лагерь десантников, специально разбитый в лесах подальше от гражданской жизни.
Словом, безрассудство Орешко не встретило препятствий, и сразу после ужина он понес свое поджившее лицо навстречу тихому шуму поселка и новым превратностям судьбы.
Ларису увидел издали, одетую в другое, не столь броское, как в прошлый раз, черно-белое платье. Стояла она одна и, что Костю порадовало, непроизвольно поглядывала на часы. Ждет? Вот так-то, товарищи солдаты и матросы, сержанты и старшины, прапорщики и мичманы, а так же офицеры, генералы и адмиралы. И маршалы тоже! Блестящая победа на всех фронтах, взятие неприступной крепости всего лишь за две зуботычины и один подзатыльник. Это, право, блистательная виктория. Победа!
Выждав все до одной секундочки - для военного приходить раньше назначенного срока так же неприлично, как и опаздывать, - ровно в двадцать часов Орешко гордым победителем предстал перед взятой Бастилией:
- Добрый вечер.
- Здравствуйте, - по-прежнему врастяжку, словно еще не проснулась после вчерашнего вечера, но не без любопытства ответила Лариса. И добавила: - Вы точны.
Флаги. Повсюду белые флаги капитуляции!
- Извините, но я человек военный, - выпятил Орешко пока главное и видимое свое достоинство.
- А вот военных я как раз и не люблю.