Едва вновь что-то зашипело из загнанного в угол, заставленного бутылками магнитофона, Бауди мимо дернувшихся к танцовщице мужиков метнул взгляд в мою сторону: забирай, подхватывай.
Я бы не носил четырех звездочек на погонах и крест на груди "За мужество", если бы позволил сраной пехоте, долбаным артиллеристам или очумевшим от грохота обитателям танков опередить себя, разведку ГРУ, в захвате вожделенного трофея.
- Разрешите?
- Ай, пожалуйста, - не оставил Бауди прапорщику иных путей отступления, кроме как в мои лапы.
- Он ваш товарищ? - перво-наперво поинтересовалась партнерша, пожелавшая выстраивать дальнейшие отношения в зависимости от результата.
Предать Бауди, записав его в случайные компаньоны, язык не повернулся, и понадеялся на ее сообразительность:
- Лазим вместе где попало.
- Но он же чеченец!
- Вот потому я еще и жив, что он - чеченец, - эхом подтвердил я национальность друга.
- О-о, - поняла она нашу значимость и, оценив дружбу, позволила обнять себя за талию. Показала глазами на орденские планки, потом кивнула на столик, где лейтенанты примеряли медаль.
- Вы герой?
- Это зависит от того, с какой ноги встала Москва, - сказал истинную правду, но чтобы не влезать в политику, начал с дальних, но самых легких, располагающих к открытости, подступов - рассказу о себе. - Меня зовут Иван Петров.
Не поверила. И правильно сделала, в очевидную простоту моих инициалов не верили даже собственные подчиненные:
- Это псевдоним разведчика?
- Фамилия - да, а имя - настоящее.
- Или - наоборот?
- Друзья зовут меня Тигрыч.
- Не мудрено. После танца у меня наверняка останутся синяки от ваших нежных прикосновений.
Я ослабил хватку и тут же поплатился за легкомыслие: партнерша без усилий выскользнула из рук. И пошла, пошла бочком по кругу в свободное плавание, будто ни со мной ни была, ни до других у нее не имелось дела. Только она и музыка. Только ритм и движение. Извив тела и счастливая улыбка. Напрягшийся Бауди и счастливая язвительность танкистов, артиллеристов и все той же пехоты. А среди всего этого - покинутый капитан спезназа ГРУ. Пять баллов. Я не командир разведгруппы, я - ефрейтор из стройбата, у которого исчезла лопата: то ли украли, то ли сам потерял. Но наказание обеспечено.
Прапорщик сжалилась надо мной аккурат к последнему аккорду, вновь оказавшись напротив. Улыбнулась: спасибо за танец. То есть что позволил ей порезвиться в свое удовольствие.
- Можно вас проводить сегодня.
- Я с компанией.
- С компанией - это все равно, что одна.
- Все равно. В другой раз.
В кафе замигали светом - пора расходиться. Московский шик - работаем до последнего посетителя, - сюда еще не дошел. Бауди приподнялся, глядя на меня: что надо сделать? Незаметно киваю - уводи молодежь, я в норме: слова женщины - это еще не значит ее действия. Совсем не значит.
- Что, уже все? - удивился Орешко, когда Бауди принялся поднимать пополнение из-за столика. - А нам женщин?
- Опоздали.
- Ты не прав, Баунти.
- Бауди.
- А хоть Роза Люксембург, хоть "райское наслаждение". Потому что офицеры ВДВ никогда никуда не опаздывают.
То, как Бауди сжал губы, вижу издали. Возиться с сосунками он еще готов ради нашей дружбы, но когда они вякают не по делу, тут он пас. Тем не менее даю ему негласную команду - уводи, разберемся с ними на досуге и без женщин.
- Мы в самом деле здесь компанией. Так что догоняйте друзей, - отслеживала, оказывается, весь наш диалог прапорщик. Наверное, мы все же выпили достаточно, коли позволили "считать" нас обыкновенной женщине.
Догонять своих разведсосунков мне не пришлось: Орешко и Штурмин стояли в плотном кольце офицерского патруля у самого входа в "Фламинго" и пытались что-то объяснить майору с красной повязкой на рукаве. Бауди среди них не было, но он наверняка смотрел на происходящее со стороны и я только для него поднял руку: все нормально, не высовывайся.
Увидев меня, двое лейтенантов из патруля дернулись и ко мне, но я, доставая документы, направился прямо к майору. Не глядя на подчиненных, жестом попросил его отойти чуть в сторону, чтобы не светить документы для лишних глаз.
Майор, не отвечая на мою дружелюбную улыбу, въедливо принялся изучать попавшие, наверное, первые раз ему в жизни подобные документы. Изучай, изучай, это все равно, что для участкового милиционера "мурка" - удостоверение московского уголовного розыска, предписывающее не только не останавливать ее владельца, но и оказывать всяческое содействие.
Московские печати и росписи начальника Генштаба возымели действие: майор отдал честь, оправдался:
- Извините, товарищ капитан. Но они побежали, как только увидели нас. Мы и подумали - мало ли что…
Майор, сохраняя лицо, пытался оправдаться: мы не стережем подвыпивших офицеров у "Фламинго", мы просто смотрим за порядком и отмечаем подозрительных…
- Они еще сами не привыкли, что уже офицеры, - свел "на нет" ситуацию я сам. - Это у них с курсантских времен - бежать от патруля. Но я сам виноват, что оставил их одних. Извините.
Патруль свернулся, растворился в темноте: в Моздоке практиковали веерное отключение света, и уличные фонари горели поочередно. Из темноты вынырнул Бауди, молча остановился рядом. Молодежь презрительно отодвинулась от него, но чеченец постарался не обращать на это внимание. Все ждали моей реакции.
- Вы - не просто разведчики. Вы должны стать разведзверями. И никогда ни при каких обстоятельствах не попадать в нежелательные руки.
- У меня шнурок развязался, - пробубнил Костя Орешко. - Ботинки новые.
- А я остановился, чтобы не оставлять его одного, - напросился на похвалу морской пехотинец.
- Босиком люди тоже бегают, - не принял я оправданий. - Почему Бауди…
Но теперь усмехнулся и перебил Урманов:
- Бауди - да, он бегает хорошо. И в одиночку.
- Домой, - оборвал я демагогию лейтенантов. Но когда подошли к строительным бытовкам, ставших для нас гостиничными номерами, и дождавшись, когда Бауди войдет в наш домик, пояснил малолеткам:
- Если бы Бауди сел вместе с вами в "обезьянник", его бы в группе уже не было. Он слишком ценный агент, чтобы светиться направо-налево.
Подобные первичные суждения о Бауди идут от моих подчиненных словно под копирку. Поначалу я ничего не объяснял, надеясь, что жизнь и бой сами подскажут, кто чего стоит, но однажды на боевом выходе в Бауди не поверили и… и меня прозвали "Капитан 200". С тех пор разрешаю конфликт сразу и на месте.
- Значит так! Чечня - это не мы с вами. Это - Бауди. Таких, как он, боевики распинают на наших православных крестах, сносят головы всему роду. Только за то, что они - с нами. За Россию. И мы, русские офицеры, должны закрывать их своей грудью, потому что завтра уже они остановят пули, летящие в наших матерей. Приказать не могу, но если кому выпадет в бою прикрыть Бауди, тому наверняка будут прощены все грехи.
- А кто прикроет нас? - не сдавался в споре Урманов. Это понравилось, это грело, что человек стоит на своем. Такие нам подходят.
- Никто, - тем не менее жестко, но зато честно ответил я. - Нас здесь никто не прикроет. Только мы сами друг друга. А со стороны - не надейтесь. Предать, бросить в окружении, сделать крайними в разборках могут - армия всегда была расходным материалом на политической кухне, - распалялся я, выплескивая на бедных лейтенантов все споры, которые доводилось вести о Чечне, всю желчь на политиков, прогибающихся на день по пять раз и всегда в разные стороны.
- Так какого черта мы здесь? - в открытую спросил морской пехотинец.
Когда подобные вопросы задают гражданские - можно усмехаться. Когда военные - остается только развести руками. Впрочем, офицеры вдали от "горячих точек" - это те же гражданские, только в погонах. Ответил тихо, тоже давно выношенное:
- А потому, что лично я не хочу, чтобы Россия оставалась этой самой грязной сварливой кухней. Россия - это светелка. С рушниками, образами, хлебом-солью на столе…
- Лирика, - грустно усмехнулся Урманов.
Он был прав, потому что представить нищую, утопающую в грязи и склоках страну улыбчивой и сверкающей - это надо обладать хорошей фантазией. Или быть оптимистом все с тем же богатым воображением. Или разведчиком, просчитывающим хотя бы несколько ходов вперед. В чем и признался:
- Ты прав - это лирика завтрашнего дня. А мы давайте делать свое солдатское дело, и Отечество, даст Бог, когда-либо спохватится и поставит русскому солдату в Чечне памятник.
- Мне лучше деньгами, - подал, наконец, голос Орешко.
- Извини, памятник поставить дешевле, - не поддержал я, в общем-то, разумную идею десантника. - Отбой.
В нашей комнатушке на двоих Бауди, развалившись на кровати, смотрел в одну точку на потолке. Я мимоходом пощелкал пальцами перед его глазами, возвращая в действительность, и пожалел: разведчик запел старую песню.
- Кто-то давным-давно обещал отпустить меня на одну ночь домой…
Отвечаю обоим известное:
- Обещал, но не отпущу.
- Ай, да кто меня увидит.
- Горы. Деревья. Луна. Для разведчика - уже достаточно много. Мне твоя голова нужна на плечах, а не на заборе.
Бауди, конечно, признает такую жесткую предосторожность, но чувствую, что когда-то отпустить все равно придется. Лучше отпустить, чем уйдет самовольно. А ведь уйдет…
- Потерпи еще немного, брат. Может, окажемся в твоих краях, тогда вообще…
Лукавлю. Дважды приходила наводка на селение, в котором родился Бауди, и всякий раз, скрепя сердце, я отказывался от лакомого кусочка. Берег друга, не позволял ему даже в маске соприкасаться с родными местами и знакомыми людьми. У подчиненных надо беречь не только их тело, но и душу.
- Тебе тоже отбой, - отдаю команду разведчику, а сам выхожу на крылечко, сажусь на шаткую ступеньку.
Не оттого, что все надоели и хочется побыть одному - мне не терпелось отрешиться от всех, чтобы вспомнить прапорщика из кафе. Имя узнать не успел, надеялся на проводы, но это не суть важно: завтра утром на столе будет лежать список всего личного состава гарнизона, а уж вычленить из него прапорщика-связиста примерно 35–40 лет - это ли задача для разведчика! Но как она танцевала…
Видение прерывает скрип двери в лейтенантской "бытовке". Две фигуры, потолкавшись и не вместившись на крылечке, переместились к спортгородку, заалела красная точка сигареты. Орешко, он курит. Его голос и послышался первым.
- Да-а, интересно началась служба.
- Зато будет что вспомнить, - ответил Урманов.
- Если будет чем. Слышал, нашего Петрова, или как его еще там, зовут здесь "Груз 200"?
- Так разведка, а не хозвзвод.
- Попали, как блохи на расческу.
Мне бы улыбнуться, да только лейтенанты правы. В последних операциях я действительно потерял пятерых ребят, на языке статистики переведенные в разряд "трех безвозвратных потерь и двух - санитарных". И все, кто со мной, по определению как блохи на расческе. Успокаивать совесть может только то, что и я - вместе с ними.
Намереваюсь подняться и уйти, но новички переводят разговор на дела семейные, и остаюсь недвижимым: про это, может быть, более всего я и должен знать. Спортивные разряды и военные знания на войне открываются сразу, душа, наоборот, частенько закрывается. А что в ней, в душе? Что гнетет, чем мается, к чему стремится? Это не любопытство - это обязанность командира знать, как поведет себя подчиненный в той или иной обстановке. Буду знать, кто они, присланные на замену - буду знать, какая задача окажется по зубам. На что рассчитывать в критический момент…
- Ты, я слышал, женат? - пластинку, как всегда, заводит более нетерпеливый десантник.
Следует долгое молчание, и когда кажется, что ответа не последует, Урманов словно для меня исповедуется:
- Как тебе сказать… И да, и нет. У меня друг был женат, а через год после свадьбы утонул. Пожалел его семью, взял после выпуска к себе. А потом встретил свою любовь. И теперь не знаю, что делать.
- Сбежал от проблем на войну?
- Отчасти. Только это уже холостой выстрел: пока я маялся и на что-то решался, Лена ушла к другому.
Над военным городком пробивалась сквозь пелену луна, сама ставшая расплывчатой. Над аэродромом - конечно же, военным, в Моздоке иного сроду не бывало, стоял гул прогреваемых моторов: куда-то готовились лететь "вертушки". Впрочем, отсюда летят только в Чечню. Придет срок - взлетим и мы. Но пока мои лейтенанты решают свои земные проблемы на возможно удаленном от войны расстоянии.
- А ты в какой ипостаси на любовном фронте? - посчитав, что свою семейную биографию он изложил достаточно внятно, поинтересовался у напарника Урманов. - Где оставил свое сердце?
- Пока точно знаю, где оставил свои нервы - на танцплощадке под Рязанью, - ответствовал Орешко. - В первый же отпуск туда и явлюсь. Пусть смотрит и думает. Если, конечно, есть чем.
В голосе десантника сквозила обида, и Урманов больше не стал углубляться в тему. Хотя, может быть, Косте как раз и хотелось выговориться. Однако вместо этого в ночи вдруг тоненько звякнул колокольчик. Еще и еще раз.
- Подарок, что ль? - догадался Орешко. - От твоей, ушедшей?
Морской десантник, скорее всего, покивал головой, потому что десантник воздушный больше не стал уточнять происхождение колокольчика. Но, помня разочарование от прерванной беседы по своему поводу, поинтересовался:
- О чем поет?
- Трезвон. За веру, надежду и любовь. Так сказала. Почти так, - для убедительности старший лейтенант позвонил еще раз, но сам же и испугался излишней звонкости, зажал колоколец в руке. - Ладно, пошли спать, а то завтра даст нам наш Петров копоти.
С какой стати они решили, что я начну их, как курсантов, мордовать, история умалчивала, но слух, видать, по городку или в отделе кадров гуляет. Только какое утро, какие лейтенанты - мне бы ощутить рядом мягкое подвижное тело прапорщика-связиста. Интересно, когда еще увидимся? "В другой раз", - пообещала она…
2.
Только какой к черту на войне у разведчика "другой раз"!
- Товарищ капитан, вас Москва, - разбудил меня в самую рань посыльный из РЭБа - управления радиоэлектронной борьбы.
- Что за спешность, - спрашиваю, лишь бы отойти от сна.
- Не сказали, - пожал плечами сержант, белочкой лузгая семечки из кулька.
- И правильно сделали, - беру из кулька щепотку, разминаю челюсти. - Меньше знаешь, дольше служишь.
- Да мне как-то дольше и не надо, - отодвигается сержант, видя, что я, набирая разбег, поглощаю семечки отнюдь не медленнее его. - Мне бы наоборот, досрочно…
Глядит на всякий случай преданно: вдруг имею такие полномочия. Даже если бы и имел, придерживаюсь иного принципа:
- В армии, товарищ сержант, тогда порядок, когда все происходит вовремя. А не раньше или позже. Иди сюда.
Сержант вытягивается рядом. Забираю остатки семечек.
- Передай - иду.
Казармы РЭБ располагались в самом дальнем углу городка, подальше от посторонних глаз, и тащиться пришлось через плац, мимо военторговских палаток, кочегарки и столовой, к дверям которой только-только подвезли свежий хлеб. Первым желанием было украсть батон, оторвать корку и насытить переувлажненный вчерашними посиделками желудок, но за хлебовозкой неотрывно наблюдала едва поместившаяся в окне повариха, и мысль ушла так же легко, как и появилась.
В дежурке связистов, отгороженной от общего зала стеклянной перегородкой, мне выделили стол, принесли кондуит с расшифровкой последних радиоперехватов. Записи шли быстрым, почти врачебным нераспознаваемым почерком, но и мы ведь жизнь положили на то, чтобы научиться разбирать подобные каракули в донесениях:
"157,001 МГц.
22.04.
Абдул - н/у (неустановленному лицу).
- Утром будут журналисты из Москвы, телевидение. Надо дать интервью, что войну выиграем.
- Базара нет.
- Потом нужно будет обеспечить им коридор на возвращение.
- Такой есть. А когда их самих будем брать? Это же миллионы баксов бегают перед глазами!
- Жди момент. Пока они нам нужны как презерватив".
Та-ак, и кому какие еще требуются доказательства "независимости" нашей прессы образца 1996 года? Значит, моя подкожная неприязнь к журналистской братии вполне объяснима. Дать бы пару таких сообщений в их же газетенки, только кто же захочет узнать о себе правду? Такую правду! Так что будем пока читать в единственном экземпляре…
Вошел дежурный, прилип с черным фломастером к огромной, на всю стену, карте Северного Кавказа. На ней уже не оставалось живого места от обозначений, в какой точке, когда и кто выходил на связь. Я поначалу удивлялся: почему, имея точнейшие координаты, ни артиллерия, ни авиация не наносят удар по району? Летели бы клочки по закоулочкам от всей этой бородатой шелупони! Неужели и здесь рукой военных операторов водят политики?
Однако, послужив, вник в начальственную мудрость. И причина оказалась банальна: боевиков стало слишком много. Уничтожая одного главаря с рацией, мы мало чего добивались, так как на его место тут же избирался новый полевой командир. Или банда дробилась на несколько групп, что создавало еще больше неразберихи: за мелочью можно гоняться по горам до пенсии. Поэтому требовалось выбить сначала критическую массу самих бандитов, которые как раз и группировались вокруг командиров.
"152 011 МГц.
09.07.
Шатой - Полковнику.
- Это я. Местность осмотрел?
- Хорошее место, на букву "А", третье село от тебя.
- Укрепись и посиди день-два. Возможна добыча.
- Полакомимся".
"156 137 МГц.
10.24.
Грузин - Бача.
- Нас зажимают. Нужна подмога, подмога, подмога.
- Идет "Шахид" на подмогу.
- Он - говно. Мне пришли "Бородача".
У меня, как представителя Главного разведуправления Генерального штаба, существовали точечные задания, о которых не всегда обязательно было знать даже в штабе группировки. Для них существовал вынырнувший из Москвы, словно черт из табакерки, капитан Иван Петров, чьи просьбы и рекомендации требовалось незамедлительно выполнять - и все, больше никаких вопросов. Потому для оперативной конспирации приходится читать практически все подряд. Голова вроде не забивалась, общая обстановка рисовалась более конкретно, но ведь не за этим меня сегодня так рано подняли с постели.
А вот, наконец, и то, что наверняка заинтересовало Москву, а значит, становится и моим кровным делом:
"154 112 МГц.
О5.52.
Акробат - Ястребу:
- Аллаху акбар. Сбор двадцать второго августа. Есть возможность накрыть всех сразу. Подтяни все свои группы, ударим один раз.
- Со мной не расплатились еще за подрыв комендатуры в мае.
- Деньги на подходе. А если накроем съезд, получим в два раза больше.
- Хорошо. Будем. Но насчет долга имей в виду. Мне моим бойцам тоже что-то платить надо".