Незнакомец немедленно вклинился между Григорием и Юркой, ловко извлек из кармана солдатскую ложку, обжигаясь, попробовал варево и сказал:
- Мирово!
Григорий стукнул нового соседа ложкой по каске:
- Сними кастрюлю.
- Как двину, - начал тот, неся ко рту ложку, но Григорий локтем так саданул его в грудь, что тот запрокинулся.
Казалось, его естественным движением будет схватиться за автомат, однако он лишь сказал:
- Орднунг!
Потом снял не только каску, но и плащ. После этого опять полез между Григорием и Юркой. Те не противились. Лишь когда он снова взялся за ложку, Юрка сказал, прикоснувшись к автомату, который незнакомец положил себе на колени:
- Штука добрая.
- Не лапай, - отрезал тот и левой рукой прижал автомат.
- Граждане, будьте взаимно вежливы. - подражая кому-то, призвал Григорий.
- Дайте человеку поесть, - прервал пикировку Василий Иванович.
Чугунок выскребли - мыть не надо. Закурили. Тогда Каргин и спросил:
- Кто будешь?
- Сазонов Федор… Из плена удрал, к своим пробиваюсь.
Каргин отрывисто спрашивал, в какой части служил Сазонов, когда и как в плен попал, где автомат добыл, а Василий Иванович только слушал скупые ответы. И чем больше слушал, тем больше ему нравился этот ершистый парень: нет в ответах ни хвастовства, ни любования муками, через которые пришлось пройти. Одна только обнаженная правда, ставшая от этого во много раз сильнее, звучала в них.
Даже не соврал, сознался, что, не выстрелив и единого раза, в плен попал.
- Да, жизнь твоя, что и говорить, вовсе не сахар-медович, - подвел итог Григорий.
- А твоя слаще? Сейчас весь наш народ полынь жует, - ответил Федор и сразу перешел в наступление: - К зимовочке готовитесь? Гляжу, капитально окопались, вокруг грибочки на ниточках сушатся. А маринованные есть? Беда люблю.
Каргин будто не заметил издевки:
- Хлеб-соль с нами ломал, а прочее? К примеру, мы на задание идем, а ты? Поди, притомился с дороги?
Федор молча встал из-за стола, надел плащ, каску, проверил, свободно ли ходит затвор автомата, и ответил:
- Орднунг!
Скоро у землянки остались лишь Василий Иванович и Павел.
- Кажись, солдат стоящий, - сказал Павел, когда спины товарищей скрылись за стволами деревьев.
Василий Иванович был такого же мнения, но из осторожности промолчал: жизнь уже не раз учила, что первое впечатление может обмануть.
- Не, этот надежный, - будто разгадал его мысли Павел.
Ровно шумели вершинами ели, словно заверяли, что все образуется, все будет хорошо. Лишь белка недовольно цокала, возмущаясь медлительностью людей, которые поели, но почему-то не уходят из-за стола. А те не замечали ее, те не думали залезать в землянку: может, последний солнечный денек выдался?
Глава шестая
Октябрь
1
Сообщение Виктора о том, что немцы дошли до самой Москвы и вот-вот начнут ее решительный штурм, Василий Иванович встретил внешне спокойно. И спросил, как показалось Виктору, о мелочи, недостойной внимания сейчас:
- Говоришь, Авдотьин приемыш поддержал деда Евдокима?
- Ага… Дескать, господин староста лучше знает, какой скот ему брать.
- Гад он ползучий - вот и вся его характеристика! - моментально вынес Григорий окончательный приговор.
- Заарканить веревкой и сюда! - поддержал его Юрка.
- А на хрена нам он здесь сдался? - спросил Каргин. Он, по обыкновению, сидел рядом с Василием Ивановичем. - Считаю, убьем одного гада - Москве легче не станет.
- Курочка по зернышку клюет, да сыта бывает, - не сдавался Григорий и с надеждой посмотрел на приятеля. И тотчас же, как бывало уже не раз, Юрка поспешил на помощь, закивал взлохмаченной головой:
- Мы одного кокнем, другие - второго, а во всесоюзном масштабе какая картина проявится?.. А ты, Орднунг, чего молчишь? От спора с начальством прячешься?
Федор Сазонов сидел немного на отшибе и старательно протирал тряпицей блестящий затыльник автомата. Казалось, никого и ничего не существовало для него, кроме автомата, но ответил сразу и категорично:
- Убил даже одного врага - уже польза.
- Между прочим, здесь есть комиссар и командир, так что чего митинговать? - будто нехотя опять вступил в разговор Каргин.
Виктор заметил, как недовольно переглянулись Григорий с Юркой, как обиженно насупился Федор; этот даже вроде бы выругался, беззвучно шевеля губами.
- А я, командир, считаю, что пока, - Василий Иванович особо выделил слово "пока", - что пока все имеют право высказывать свое мнение. Даже спорить. Ведь, как говорится, в споре рождается истина. А вот потом, когда найденное решение примет форму приказа, вот тогда все споры оборвутся сами собой.
Каргин уставился на свои руки, безвольно лежавшие на коленях, и ответил тихо и с таким спокойствием, что все поняли - это его окончательное мнение:
- Споры на военной службе - что окурок на сеновале. В армии, как в семье, один командовать должон. Что сказал он - исполняй, не рассусоливай.
- А демократия где? - вкрадчиво спросил Григорий и сразу же взвился до крика: - Помню, еще мальчонкой бегал, партийная чистка была. Вот там одному типу - демократии зажимщику - дали за это самое, так дали! Не чихай и не кашляй!
- Тому тогда дали, а ежели тебе я сейчас отпущу? Полной Мерой? - казалось, неожиданно, каралось, не из-за чего обиделся Каргин и даже сжал пальцы в кулак, даже подался к Григорию.
- Или не отвечу? - окрысился тот, но все же подтянул ноги под себя, чтобы удобнее было вскочить.
Василий Иванович уже уловил, что с Каргиным нужно будет поговорить отдельно, может, не раз и не два: упрям Иван, даже поймет, но не сразу сознается. Потому и сказал, будто признавая свою ошибку:
- В общем-то, товарищи, командир прав. На то мы ему и дали власть, чтобы беспрекословно подчиняться… А что Григорий в спор полез… Думаю, он просто не понял, что не всем, а командиру докладывает Виктор.
И вовсе сгладил все обиды вопрос Фёдора:
- Слышь, комиссар, а устоит Москва? Только ты честно, как на исповеди.
- Как на исповеди - не могу, - развел руками Василий Иванович. - Исповедь - сплошной обман…
- Не цепляйся к слову, комиссар, ведь мысль-то мою понял?
- А как же, понял, - ответил Василий Иванович и замолчал. Виктору показалось, на очень долгое время замолчал. Он украдкой вздохнул с облегчением, когда Василий Иванович вновь заговорил: - Если даже падет Москва-чему не бывать, - разве склоним голову под фашистский сапог?.. Что касается моего мнения, то не бывать фрицам в Москве. И докажу это с математической точностью, - заспешил Василий Иванович, даже голос повысил, словно здесь был кто-то, не согласный с ним. - Во-первых, сами, небось, заметили, что все больше и больше раненых немцев на запад везут. А наших-то пленных тю-тю? О чем это говорит?.. Во-вторых, хотят немцы этого или нет, но, даже проигрывая какой-то бой, мы неизменно выигрывали время. А это такой трофей, что хоть кого заставит считаться с собой.
Дальше комиссар говорил еще о единстве наших фронта и тыла, о том, что сейчас, бесспорно, на Урале, во Владивостоке, В Хабаровске и даже па Сахалине работают на победу под Москвой, но Виктора это уже мало интересовало, он считал, что схватил и цепко держит главное: с нашей стороны война будет продолжаться до полной победы над фашизмом.
Все это было тогда, а сегодня - 1 октября, - едва ночь распласталась над землей, Виктор с Афоней вышли к кривой березе и ждут Каргина, Василия Ивановича и всех остальных товарищей: Каргин сказал, что в эту ночь на задание выйдут все, кто истинно за Советскую власть. Так дословно и сказал:
- Сейчас такое время настало, что все, кто истинно за Советскую власть, делом должны доказать это.
Виктору очень понравилось это выражение; может, потому, что раньше его не слышал.
Потом немного поспорили, брать ли с собой деда Евдокима и Клаву с Груней.
- Лично я утверждаю, что они настоящие советские! - горячо сказал Виктор.
- Без баб и стариков обойдемся, - словно обиделся Григорий.
- Они, может, еще понадежнее тебя будут, - возразил Виктор, хотел добавить, что ручается за них, как за самого себя, но Каргин поставил точку:
- Всяк сверчок на своем шестке хозяйничает.
Понимай: у них свое задание, у отряда - свое. Поэтому ночью из Слепышей вышли только они с Афоней, хотя, будь его воля, Виктор привел бы на место встречи почти отделение.
Афоня заметно волнуется, хотя и старается скрыть это; часто покашливает, словно петь готовится. А Виктору сегодня просто холодно: с раннего утра, словно под большим давлением и только в узкую щель его выпустили, вырвался на простор северный ветер-листобой и злым сквозняком пронизывает вмиг оголившийся лес. И звезд ни одной. Холодно, неуютно.
Юрка, как обычно, появился неожиданно и бесшумно. Будто давно, затаившись, стоял за березой, а теперь настало время, ну и вышел. Не поздоровался, ни о чем не спросил. Просто бросил мимоходом:
- А ну, тронулись.
Ведет цепочку Каргин. За ним, рядом и как старые знакомые, идут Василий Иванович с Афоней. А сзади Виктора - только Григорий, который сегодня не ворчит, не порывается поравняться с Каргиным, а точно держит свое место. И стоило Виктору чуть задержаться, чтобы перемотать сбившуюся портянку, Григорий сразу оказался рядом и терпеливо ждал, пока он не пошел дальше.
- Вот отсюда и атакуем, - прошептал Каргин, когда отряд вышел к мосточку на тракте за Степанковым. - Юрка с Гришкой занимают позицию на том бугре, - рука властно указала на еле приметный холмик, огибая который, тракт устремлялся прямо к мосточку. - До взрыва - не дышать… Ты, Василий Иванович, бери Витьку с его дружком и залягте так, чтобы сам мост под огнем держать. А мы с Павлом и Федором мостик заминируем и вперед по дороге подадимся… Только, чур, на ту сторону тракта не бегать. Чтобы свои же пули не посекли.
Еще несколько минут - и все улеглись на леденящей земле. Моментально ветер-листобой, озверевший к ночи, нашел в одежде прорехи и тысячами отточенных иголок прикасается к телу, холодит его до дрожи. Она, мелкая и противная, бьет Виктора уже часа два или три, бьет с той секунды, как он залег под кустом. И передохнуть не дает.
Сначала, когда на мосточке копошились Каргин, Павел и Федор, было еще хоть чуточку интересно наблюдать за ними, а потом они убежали в ночь. И вот уже несколько часов - никого и ничего. Только провода, что провисли меж столбов, стонут нудно и глухо. Да месяц то нырнет за тучку, то пялится во все глаза.
Наконец, когда по расчетам Виктора до рассвета оставалось совсем немного, в гул проводов вплелся новый звук - завывание мотора машины. Неторопливо и тяжело шла машина. Дрожь сразу унялась сама собой, стало даже жарко, и Виктор расстегнул верхнюю пуговицу ворота рубашки. Сейчас он думал об одном: "Скорей бы! Пусть эта машина взлетит на воздух вместе с мосточком или проскочит, но скорей бы!"
Пожалуй, еще больше, чем Виктор, волновался Василий Иванович. Ведь это была первая боевая операция всего отряда. Правда, переход совершили, можно сказать, образцово. И позииию Каргин выбрал правильно. А вот сработает ли то хитрое устройство, что заложили на мосту?..
Должно сработать! Должно!..
У Василия Ивановича закостенело все тело, когда тяжелый грузовик, рыгнув выхлопом, вразвалку поднялся на мосточек и пополз по нему, выпучив, словно от натуги, глазища-фары.
"Где-то здесь", - успел подумать Василий Иванович, и справа от грузовика прямо из досок мосточка вырвалось яркое пламя, а долей секунды позже прозвучал глухой взрыв. Почти одновременно с ним распахнулась дверца кабины грузовика и высунулся немец. Еще Василий Иванович заметил, что этот немец почему-то смотрел только на настил мосточка. Тут и затарахтели автоматы Виктора и Афони. Это было так неожиданно, что и Василий Иванович машинально дал короткую очередь неизвестно куда. Видел, что голова и плечи немца безжизненно висели над черной водой речушки, а очередь все же дал!
2
Ефрейтор Пауль Лишке - связист-линейщик - заступил на дежурство в ночь и покорно сидел у молчаливого коммутатора. Сидел в тепле, а думал: "Неужели начинается пресловутая русская зима?.. Говорят, у русских зимой такие морозы, что иная птица летит, летит и вдруг грохнется на землю ледышкой".
Хотя, пожалуй, к самым зверским морозам война все же кончится: пока неизменно сбывалось все, что обещал фюрер. К примеру, разве многие сразу поверили, что он возродит военную промышленность Германии?
А он не только возродил ее, но и усилил в несколько, раз. И еще он создал вермахт, равного которому нет в мире.
Доказательства?
А Данцигский коридор? Австрия? Чехословакия? Польша? Франция? Все их государственные флаги сейчас значат не больше, чем обыкновенная тряпка: прикажет фюрер - и любой немецкий солдат вытрет о них свои походные сапоги.
Наконец, Россия - огромная и таинственная страна. Разве мало было полковников и даже генералов, которые панически боялись России? Но фюрер заявил им: "Ничего не бойтесь, я поведу вас! Россия - колосс на глиняных ногах".
Указал фюрер очередную ближайшую цель, и вот вермахт марширует по дорогам России. Правда, пропаганда убеждает, будто это русские вероломно нарушили дружеский договор с Германией, будто пообещали пропустить ее войска через свою территорию для удара по Индии, а сами открыли огонь, едва немецкие солдаты в указанных русскими местах перешли границу. Но это сказка для малышей и простаков; он, Пауль Лишке, и сам кое-что понимает, да и служба - дежурный по связи при комендатуре района - дает многое для самостоятельных выводов. Вот, например, мало кто знает, что в ближайшие дни падет Москва, а ему это доподлинно известно: как начальство ни маскирует тему разговора, главное всегда понять можно.
Разумеется, Пауль Лишке не мог знать, что план наступления на Москву детально разработан и скрыт под кодовым названием "Тайфун". Не мог он и думать, что для удара по русской столице командование вермахта сосредоточило 78 лучших дивизий (в том числе 14 танковых и 8 моторизованных), 1700 танков и 1000 самолетов, но зато ему было точно известно: все готово к удару такой мощи, какая неведома миру. И поэтому, скучая на ночном дежурстве, он мог предполагать, что дни Москвы сочтены.
Вот и выходит, думал Пауль Лишке, что на дорогах всей Европы победно отпечатался след сапога немецкого солдата. Во всю ступню и с глубокими вмятинами от шипов!
Швеция и Швейцария? Они пока нужны Германии как нейтральные страны. Нужны до поры до времени. Поэтому и существуют. А захочет фюрер - уже завтра над ними тоже гордо взовьется победоносное знамя новой Германии. Как недавно над Киевом взвилось.
Стоп, стоп, как там дословно сказано?
Пауль Лишке уставился в темный угол комнаты, откуда на него скорбно смотрели русские святые, и с удовольствием продекламировал, проверяя свою память и гордясь ею:
- Верховное командование немецких вооруженных сил сообщает: наряду с операциями по окружению советских армий на востоке было начато наступление на столицу Украины - Киев. После отважного прорыва сильных укреплений на западном берегу Днепра наши войска вошли в город. Над цитаделью Киева с сегодняшнего утра развевается немецкое военное знамя. 21 сентября 1941 года.
Только продекламировал сводку, еще не успел полностью восхититься ее содержанием и своей памятью, а на столе уже ожил один из телефонов, рассыпая звонкую и требовательную трель.
- Ефрейтор Лишке слушает, - отрапортовал он в телефонную трубку голосом, который свидетельствовал о том, что он, Пауль Лишке, бодрствует.
- Примите телефонограмму на имя коменданта района гауптмана фон Зигеля.
- Готов, записываю.
- Все имеющиеся у штатского населения валяные сапоги, включая и детские валенки, подлежат немедленной реквизиции, - монотонно и медленно диктует кто-то.
- Можно и быстрее, я стенографирую, - говорит Пауль Лишке.
Но невидимый собеседник продолжает в прежнем темпе:
- Пользование валяными сапогами населению запрещается и должно караться так же, как и недозволенное пользование оружием… Все, подпись: гебитскомендант… Кто принял?
- Принял ефрейтор Пауль Лишке.
- Передал Карл Борн… Слушай, как у вас там погода? У нас - ветрище прямо с Северного полюса.
Этот несчастный простой солдат явно забыл свое место, разговаривает с ефрейтором как с ровней!
- Молчать! - приглушенно бросает Пауль Лишке и поясняет, как ему кажется, с леденящим спокойствием: - Линия только для служебных разговоров.
- Яволь!
И снова в ушах лишь завывание ветра в печной трубе да голые ветви березы скребутся о стекло окна. Словно умоляют дать частицу тепла.
Неужели зимовать все же придется здесь, в России?..
Теперь Пауль Лишке невольно начинает думать о том, что хотя он в России уже три месяца, но не понял ни ее, ни народ, живущий здесь.
Когда вермахт еще только перешел границу России, Пауль Лишке сразу почувствовал, что здесь все иначе, чем в других странах Европы, где ему довелось побывать. И дело не в том, что тут многие хорошие луга заболочены, леса захламлены хворостом, сухостоем и откровенно гниющими деревьями; и не в соломенных, деревянных или железных крышах, хотя каждому культурному немцу известно, что черепица надежнее и экономичнее.
Во всем этом, разумеется, когда Россия будет окончательно покорена, фюрер быстро наведет порядок. Не сам, конечно, а руками верных сынов Германии. Таких, как он, ефрейтор Пауль Лишке. Тогда здесь все дома будут стоять строго по плану, все под одинаковыми красными черепичными крышами. Как в родном Пиллау.
Пиллау… Только вспомнил о нем, только на секунду прикоснулся памятью к родному городу, а перед глазами уже встают его зеленые улочки…
В Пиллау сейчас еще не пожелтел ни один лист на каштанах. А здесь…
Конечно, Москва падет. Конечно, это событие скоро станет фактом истории. Но как скоро это произойдет?
Сейчас немецкая армия в ста пятидесяти четырех километрах от большевистской столицы. Это два или от силы - три дневных перехода для моторизованных дивизий и танков. Ничтожно мало в любом государстве, но не здесь, где каждый советский человек - неразрешимая задача.
Взять хотя бы тех двух русских солдат, что у самой границы засели в недостроенном доте. Они только двое уцелели от всего гарнизона, были полностью блокированы и все же на предложение о почетной сдаче (не лагерь военнопленных, а вольное поселение в любой части Германии) ответили выстрелами.
Они, конечно, были уничтожены. Но какой ценой?..
Или - деревня Курочкино. До нее оставался один километр, когда в атаку разом пошли полк пехоты и два батальона танков.
Было точно известно, что у русских нет артиллерии. Даже винтовки, как выяснилось позднее, были не у всех. И никаких укреплений не обнаружили перед деревней.
Только одну тысячу метров нужно было пройти до деревни Курочкино. Этот километр одолели за два дня. И как трофеи, захватили иссеченные пулями и осколками печные трубы и сорок два мертвых красноармейца.