* * *
Снова появился орел. В этот раз он был настроен менее воинственно. Облетев два обоза, хищник величаво спланировал на близлежащую скалу и, распластав могучие крылья, изобразил собственный родовой герб: орел на фоне солнечного круга.
– Такая знатная особа, и вдруг – посреди украинской глуши, при столь незначительной охране? – как бы про себя проговорил Сирко, отводя взгляд от этого гранда степей. – Не слишком ли рискованное путешествие?
– Но, господин полковник… Я считаю, что охрана у графини достаточно надежная, – высокомерно парировал ротмистр. Ему было около тридцати, располневший, розовощекий… Сирко он показался одним из тех офицеров, которые добывают себе чины, неся службу в охране какого-нибудь замка в центре Польши, и при этом вряд ли когда-либо участвовали в настоящем бою. – Тем более что мы находимся на земле Польского королевства.
– Совсем упустил из виду, – иронично ухмыльнулся Сирко.
– И все же будет приятно, если господин полковник позволит присоединиться к его отряду, – вдруг занервничал ротмистр, побаиваясь, как бы Сирко не увел свой обоз, снова оставив их без действительно надежной охраны. – Говорят, в этих местах разгуливают татары.
– Об этом мы уже договорились. Мои казаки ваших гусар в обиду не дадут. Не говоря уже о графине де Ляфер.
Казаки рассмеялись. Ротмистр еще пуще побагровел и даже машинально схватился за эфес сабли. Но вовремя отдернул руку и, прокашлявшись, мужественно промолчал.
– Однако заболтались мы, ротмистр, совершенно забыв о самой графине, – подъехал Сирко поближе к карете. – Показали бы ее, что ли?
– Пока довольствуйтесь лицезрением ее слуги, Кара-Батыра, – плеткой указал Радзиевский на широкоплечего татарина. В кольчуге, с небольшим круглым щитом на груди, Кара-Батыр выглядел довольно воинственно. – Судя по всему, графиня переодевается.
– В бальное платье?
– В походное. Узнав о появлении здесь татар, она попросила подать ей оседланную лошадь. Два пистолета у нее есть, лук с колчаном стрел – тоже, подарок этого литовского татарина. Кстати, хотя он и слуга, но происходит из весьма знатного татарского рода. Там у них целое сословие уланов, то есть знати, принадлежащей к огромному ханскому роду.
– Тогда, панове казаки, нам вообще нечего опасаться татар. Графиня просто-напросто расстреляет орду, – не стал выяснять родословную Кара-Батыра полковник.
– Дай-то Бог, чтобы не распугала ее своим видом, – мрачно заметил Гуран, все это время подозрительно поглядывавший на ротмистра и его стоявших чуть поодаль вояк.
Ни для кого в обозе не было секретом, что сотник не питал особого уважения ни к польским гусарам, ни к полякам вообще. Да и сам ротмистр вызывал в нем какое-то особое неприятие.
12
К тому времени, когда д\'Артаньян появился в таверне "Приют беглецов", посетители ее успели разделиться на две компании. В одной, уже опьяневшей и состоящей в основном из горожан, – всеобщее внимание привлекали две красотки, очень смахивающие на цыганок. Судя по тому, с каким интересом подвыпившие мужчины присматривались к ним, как прилаживались грубыми руками к вызывающе высоким грудям и с какой настойчивостью допытывались, откуда и куда они следуют, – избранницы почитателей Бахуса только что появились в городке и еще не успели ни надоесть местным ухажерам, ни обрасти сплетнями.
Вторая компания, копошившаяся в дальнем углу, показалась мушкетеру более пристойной. В ней он сразу заметил нескольких офицеров и местных чиновников. А сотворилась она вокруг сидевшего в самом углу рослого посетителя, с виду иностранца, лет тридцати пяти – широкоплечего, загорелого, с довольно привлекательным волевым лицом слегка состарившегося римлянина.
Граф не имел намерения присоединяться ни к одной, ни к другой компании. Однако подсел поближе к столу иностранца. Внимание его привлекло то, с какой почтительностью слушают этого, очевидно, случайно забредшего сюда путника.
В "Приюте беглецов", кажется, не заведено было принимать какие-либо заказы от посетителей. Появившийся хозяин и так знал, что на стол перед путником нужно выставить все лучшее, за что он способен уплатить. А уж по части определения возможностей любого забредшего сюда он был тончайшим знатоком, почти оракулом. Вино и жареная, сочно приправленная говядина появились на столе д\'Артаньяна с такими извинениями, словно хозяин действительно не мог простить себе, что дожидаться заказанного гостю пришлось слишком долго.
– Эти удивительные воины вообще никому не подчиняются, кроме вождей, которых сами же избирают, – донеслось до д\'Артаньяна. – Ни один король, султан, хан или князь не имеет над ними абсолютно никакой власти. Вся их жизнь посвящена походам и войнам. Представьте себе: огромная река Борисфен [10] , а посреди нее, за каменными скалами, которые там у них, на Украине, называют порогами, есть несколько островов. Так вот, казаки устроили себе лагерь на одном из них, назвав его Сечью, и чувствуют себя в нем, словно в неприступной крепости. Добраться до них можно лишь на лодках да кораблях, однако из лагеря, сидя за высокими земляными валами, на которых установлены орудия, казаки способны отбить любой штурм, потопить любой корабль.
– Так кто же эти люди, коль никому не подчиняются? Разбойники – так следует полагать?
– Нет, это войско. У них есть командиры, и существует воинская дисциплина. Не хуже, чем во французской армии.
– Но кому же тогда служит это войско? – допытывался один из офицеров, загоревшую лысину которого перепахивал давний пепельный шрам. – Кто ему платит жалованье? Не может же армия существовать сама по себе, господа! Без службы королю, без жалованья, без государственного провианта!
Рассказчик задумался. Чувствовалось, что он и сам себе еще не ответил на этот в общем-то обычный вопрос: "Кому служат казаки?"
– Одно твердо знаю, господа, – они защищают свой край. Без какого-либо жалованья. Да, смею вас заверить, без жалованья и провианта. Они рады возможности спасать от врага отечество – вот все, что я могу вам сказать по этому поводу. Кстати, на Борисфене есть тринадцать порогов с убийственными водопадами. Так вот, настоящим казаком может считаться только тот, кто на утлой лодчонке способен преодолеть все эти пороги, а потом, на чуть большем челне, вместе с другими запорожцами переплывет Черное море. Для казаков это то же самое, что для рыцарей, желающих стать членами Мальтийского ордена, совершить трудное, связанное со множеством опасностей, паломничество на Восток. Причем всяк переплывший море казак тут же получал право именоваться черноморцем. В казачьей среде это воспринимается как рыцарский титул.
– Но позвольте, мсье, – подключился к разговору тучный чиновник, – неужто вы станете утверждать, что эти парни всю жизнь проводят только на островах и в походах? Разве ни у кого из них нет дома, они не имеют семей?
– Вступая в рыцарский казачий орден, они как бы дают обет безбрачия. Казак, умудрившийся завести семью, просто-напросто изгоняется из Сечи. Можете верить этому, я провел там почти два года. Именно так, господа, два года в краях, где непрерывно идут войны и где тебя каждый день подстерегает смертельная опасность. Это не бравада, это история, да освятит меня звезда путника.
Только сейчас д\'Артаньян понял, что человек этот вовсе не иностранец. И дело здесь не в его отличном французском языке. Скорее всего, он принадлежал к тому отрекшемуся от бренного мира племени вечных путешественников, представителей которого можно встретить сейчас в любом конце света.
– На нескольких больших лодках, похожих на ладьи викингов, в каждой из которых может разместиться, в страшной тесноте, не более шестидесяти человек, они решаются пересекать море, высаживаться на турецком берегу и штурмовать крепости, не имея ни осадных орудий, ни обоза; не рассчитывая на какую-либо помощь в людях, порохе или провианте. Но самое удивительное то, что эти воины совершенно не знают страха смерти. Да, смею вас заверить: воины Дикого поля, как называют их степи, совершенно не знают страха. В мире нет страны, воины которой столь мало ценили бы свою жизнь и с таким презрением относились бы к смерти. Именно этим и объясняется удивительная храбрость и стойкость казаков.
– С презрением к смерти? – саркастически смеясь, спросил все тот же офицер со шрамом. – Мне не раз приходилось встречать людей, способных изобразить некое подобие такого презрения. Но именно изобразить. На самом же деле смерть устрашает любого. Нет человека, который бы не страшился пыток и смерти, – это говорю я, старый солдат.
– Но речь идет о людях, имеющих особое воспитание, господин офицер. Большинство из них появилось на Сечи еще в раннем юношестве или даже в детстве и почитает за честь умереть в бою, не доживая до дней, когда руки уже не способны будут держать оружие. Они рождаются и умирают воинами. А характер их закаляется в битвах с самыми жестокими воителями мира сего – турками и татарами.
– О да… – согласился второй офицер, поправляя повязку, на которой покоилась его раненая левая рука. – Военная закалка воли и характера – на войне это многого стоит. Ну а что касается врагов, с которыми приходится воевать казакам… О татарах мне сказать нечего, с ними судьба меня не сводила. Вот османы – те давно известны своей жестокостью.
– Если я верно понял вас, мсье, – обратился к рассказчику д\'Артаньян, – вы только что вернулись из Польского королевства. Ибо казаки, насколько мне известно, нашли себе приют на землях польского короля.
– Я бы посмел уточнить, что они нашли приют на своей земле, которую называют Украиной. Они помнят, что ранее эта земля была захвачена польскими королями, и довольно часто восстают, пытаясь избавиться от милости его величества, которого так и не признали своим. Однако ваш вопрос, – поднялся рассказчик, – свидетельствует о том, что вам тоже приходилось бывать в Польше.
– Так уж случилось, что однажды я оказался в свите посла его величества в Польше графа де Брежи. И пробыл в Варшаве около полутора лет. Даже немного говорю по-польски.
– Де Брежи? Слышал об этом достопочтенном господине. Но, освети меня звезда путника, так и не имел чести познакомиться с ним.
– Если снова решитесь пройтись по землям казаков, я осмелюсь отрекомендовать вас графу де Брежи. Его покровительство в этом бунтарском крае никогда не покажется лишним. А посему позвольте представиться: мушкетер его величества граф д\'Артаньян.
– Пьер Шевалье [11] , – вышел путешественник из-за стола, чтобы в знак дружбы подать своему новому знакомому руку.
– И куда же вы теперь держите путь, досточтимый Шевалье? – вежливо улыбнулся д’Артаньян, поднимаясь ему навстречу.
– Звезда путника ведет меня в Париж. Я тороплюсь. О чем весьма сожалею. Мне всегда есть о чем поговорить с человеком, хотя бы однажды побывавшим в Польше. Но сегодня мне чертовски повезло: достался трофейный конь, подарок генерала д\'Анжу.
– Сегодня вам повезло еще больше, чем вы себе это способны представить, поскольку вашими спутниками станут два мушкетера: я и мой приятель виконт де Морель. Уверен, что это путешествие не покажется вам опасным, а тем более – скучным.
Все, кто присутствовал при этом, шумно поднялись со своих мест. В их тостах ощущались и радость за людей, которым удалось так удачно познакомиться перед дальней дорогой, обретя друг в друге интересного спутника, и зависть – как-никак этим людям суждено еще раз побывать в Париже. А суждено ли такое кому-либо из них, остающихся в нескольких милях от вражеских позиций?
– Жаль, что я ничего не написал, да и вряд ли смогу когда-нибудь написать о мушкетерах, – покаялся Шевалье. – Звезда путника повела меня в дикие степи Украины. Познав бытие казаков, а также и их извечных врагов и соседей татар, я решил: "Кто же еще опишет жизнь этого воинства, его нравы, обычаи казачьих и татарских земель, если этого не сделаю я?"
– В Польше мне тоже пришлось кое-что слышать о воинах Дикого поля. Однако впервые встречаюсь с человеком, который бы загорелся идеей стать историографом украинских казаков, – с уважением признался д\'Артаньян.
– Их первым историографом [12] , – уточнил Шевалье. – Заметьте: первым.
– Догадываются ли об этом предводители казаков?
– Вряд ли, – снисходительно взмахнул руками путешественник.
– А зря, казаки должны знать своего Гомера, а значит, оказывать ему помощь и всяческие почести.
– Это не столь уж важно. Все равно они ничем не смогут помочь мне. Единственное, что от них теперь требуется, так это чтобы ни один из них, пусть даже по чистой случайности, не пальнул в меня из своего пистоля. А все, что они смогли написать сами о себе, – уже "написано" их саблями.
– "История, написанная саблями". Такому названию своей драмы позавидует любой драматург. Уступаю идею, мсье Шевалье. И да освятит вас своим сиянием во всех трудах ваших звезда путника.
13
Увлекшись разговором, Сирко не заметил, как на подножке кареты, держась рукой за дверцу, появилась молодая женщина с распущенными пшеничными волосами, покрывающими ее голову золотистой накидкой. Взглянуть на нее полковника заставили сотник и ротмистр, которые вдруг умолкли и уставились на графиню.
Однако еще какое-то время девушка не обращала на них внимания. Слуга-татарин отвязал идущего за каретой коня и подвел госпоже, одетой сейчас в брючный костюм, мало чем отличающийся от мундира польского офицера.
Сирко проследил, как она легко, по-мужски, как человек, давно привыкший к верховой езде, вскочила в седло, и удивленно качнул головой: он-то ожидал, что из кареты выплывет располневшая салонная дама.
"Ну да… За такой заговорщицей легко может пойти вся польская гвардия, – молвил про себя полковник, приученный к тому, что женщины не должны оказываться в казачьих обозах, а тем более в боевых лавах. – Такая не успокоится, пока не добьется если не самого трона, то, по крайней мере, титула первой придворной дамы".
Пока графиня растыкивала по седельным кобурам поданные слугой четыре пистолета и навешивала на себя колчан со стрелами (лук уже был пристроен в специальный, притороченный к седлу кожаный подлучник), мужчины оцепенело рассматривали ее, не решаясь произнести ни звука. Возницы и охрана обоза тоже выворачивали шеи, как бы стремясь насмотреться на это непонятно откуда свалившееся на них степное видение.
На слегка загорелом, ангельски чистом лице графини еще не оставили своего следа ни болезненная будуарная бледность, ни любовные переживания, ни, тем более, раннее женское увядание. Круглолицая, с ювелирно выточенным римским носиком и мастерски вырезанными божьим резцом яркими чувственными губками, женщина эта была создана Всевышним даже не для чувственных игр и уж, конечно, не для плотской любви, а единственно для того, чтобы служить эталоном женской красоты каждому, кто способен или хотя бы пытается постичь ее.
– Что это за войско, ротмистр? – по-польски, с приятным французским акцентом спросила графиня, закончив свое вооружение и направляясь к офицерам. – Надеюсь, мы еще не числимся пленными у этих доблестных витязей в турецких шароварах.
– Полковник реестрового казачества господин Сирко, сотник Гуран и их люди, ясновельможная графиня, – вежливо представил новых попутчиков Радзиевский.
– Рада видеть вас хотя бы с сотней солдат, – холодно бросила графиня, останавливаясь напротив Сирко. – А то, глядя на разрушенные, сожженные села, у меня создавалось впечатление, что на этой земле вообще не осталось ни одного воина, способного держать в руке саблю.
– Побойтесь Бога, графиня, – обиженно поджал губы Сирко.
– В трех селах подряд нам сообщали, что в крае лютует банда каких-то татар-кайсаков. Вторую неделю хозяйничает здесь, а защитить крестьян некому. Так кто, по-вашему, должен бояться Бога?
– Воины на этой земле были всегда, – ответил Сирко. – Другое дело, что защищали они чужеземных королей и князей, которые мало заботились о защите самой этой земли. Но теперь Украина видит и своих собственных защитников, – повел рукой в сторону тронувшегося в дорогу обозного арьергарда. – Уже сейчас эти рыцари наводят ужас на турецких янычар, крымских и белгородских ордынцев.
– Так уж и "наводят ужас"?! – грустновато улыбнулась Диана. – Кто бы мог подумать?! Разве вашим предводителям неизвестно, что татары – прекрасные лучники? На один выстрел вашего пистолета они способны ответить пятью-шестью выстрелами из лука. Так почему вы не вооружаетесь луками сами и не вооружаете ими своих крестьян? Почему вы позволяете небольшим, примитивно вооруженным татарским отрядам тысячами угонять соплеменников в рабство?
Полковник молча поиграл желваками. Он и сам не раз задумывался над тактикой борьбы с татарами, которые всегда оставались для Украины гибельной саранчой. Множество раз в беседах с местными польскими шляхтичами он говорил о том, что каждое село в пограничных землях следует обвести земляными валами, каменными или бревенчатыми оградами, создавая при этом вооруженные ружьями и луками отряды сельской самообороны.
"Сколько татар прибыло в украинскую землю для очередного грабежа – столько и должно было в ней остаться!" – вот тактика, которую он исповедовал, размышляя об обороне пограничных территорий. Но ведь поляки опасались, что в украинских полевых крепостях тут же станут зреть вооруженные бунты против их владычества. Как объяснить воинственной француженке, что эта земля все еще находится под владычеством чужеземцев? Да и стоит ли вдаваться в подобные объяснения?
– В ваших словах немало правды, графиня, – смиренно признал он. – Но вы должны понять, что отношения украинцев с поляками выглядят еще сложнее, нежели французов с испанцами.
– Не говоря уже об англичанах, – с той же смиренностью согласилась графиня де Ляфер.
И вновь Сирко задержал на ней взгляд значительно дольше, чем следовало. Это было замечено всеми, и прежде всего Радзиевским. Однако ничего поделать с собой полковник не мог. В свои походные сорок он действительно никогда не видел женщины подобной красоты.
– Потому и говорю: пройдет еще немного времени, и мир признает в казаках лучших воинов Европы, – спокойно, убежденно произнес полковник, понимая при этом, что не в состоянии отвести взгляда от своей новой попутчицы. Он прекрасно понимал, что говорит явно не то, совершенно не к месту, но всячески пытался продлить беседу с этой изумительной женщиной.
– Весь мир? Лучшими воинами Европы? – с иронией переспросила графиня, по-детски сморщив носик. – Для начала попытайтесь убедить в этом хотя бы меня… полковник! – крикнула она, пришпоривая коня.
– Вот и все, полковник, – не мстительно, скорее сочувственно, подытожил их короткую словесную стычку ротмистр, давая понять, что ему тоже приходится нелегко с этой парижской дамой.
– Не думаю.
– Все, рыцарь степей, все. Тут уж поверьте. Трогаем. К ночи нужно добраться если не до крепости, то хотя бы до ворот какого-нибудь заезжего двора.
– День, когда эта заговорщица покинула пределы Франции, наверное, был самым счастливым в жизни кардинала, – задумчиво проговорил Сирко.
– И не только, – охотно согласился ротмистр, желая поддержать беседу. Но был удивлен, обнаружив, что Сирко как-то сразу умолк и замкнулся в себе.