Понимая, что как только немцы придут в себя, они сразу же попытаются сбить его с высотки, последнюю гранату лейтенант метнул за машины, где у руин сарая залегло человек десять гитлеровцев, и, подкрепив ее несколькими длинными очередями по окнам дома и руинам, побежал к своим.
Уже у оврага в спину ему вдруг ударила сильная взрывная волна. Лейтенант бросился на землю, инстинктивно накрыл голову руками, и лишь когда прогремел еще один взрыв, чуть слабее, понял: взрываются не снаряды и не гранаты, а баки машин.
- Корбач, к машине! - скомандовал он. Поднялся, дал еще две очереди и, на ходу меняя магазин, побежал дальше. Его заметили, пули скосили кусты впереди него, позади, сбили кору с дерева, за которым он приостановился.
- Корбач, оставь мне пулемет! Я прикрою! Все к машине! Уходите по редколесью!
Уже падая рядом с Корбачем, он увидел, как тот скосил двух немцев из жиденькой цепи, которую они организовали, пытаясь атаковать кустарник. Остальные залегли и ползком попятились. Трое солдат из тех, что после взрывов засели в сарае, не выдержали, оставили руины и побежали в долину, к ручью, очевидно, надеясь уйти по его склону подальше от хутора.
Еще несколько минут лейтенант сдерживал немцев, прочесывая короткими очередями проемы окон, руины сараев, остатки машин и, лишь когда закончилась лента (вторая колодка осталась в коляске мотоцикла), подхватил пулемет и, перебегая от дерева к дереву, начал отходить к ельнику. Машины уже не было, а мотоцикл оказался выкаченным из кустарника и ждал с заведенным мотором.
"Молодец, Корбач! - мысленно похвалил поляка, зная, что Арзамасцев не проявляет к технике абсолютно никакого интереса. - А ведь неплохой боец. Да и офицер мог бы получиться не хуже. Только бы сберечь его, пока не пробьемся на Украину, к своим!"
Мотоцикл он вывел, ориентируясь по звуковым сигналам грузовика, которые, остановив машину на просеке, давал Корбач.
- Бросай мотоцикл, лейтенант! - крикнул Арзамасцев. Он стоял в кузове с оголенной рукой, которую Анна неумело, торопливо перевязывала. - И эту таратайку - тоже. Уходим лесами, так надежнее.
- Корбач, - не отреагировал на его призыв Беркут, - веди машину, я следую за тобой!
- Но горючего километров на двадцать, не больше.
- Это значит, что мы окажемся на целых двадцать километров ближе к границе!
Просека вывела их на хорошо накатанную лесную дорогу, но Корбач остановился, не зная, в какую сторону свернуть. Лейтенант взглянул на полуденное солнце, вспомнил, в какой части горизонта оно восходило, когда они отдыхали на хуторе, и прикинул, где может быть восток. Но по его расчетам получалось, что дорога вела с юга на север.
- Давай туда, - махнул Беркут на север, - до первого поворота направо.
Проехав еще с километр, они оказались перед незасеянным полем, по левому краю которого виднелись какие-то строения. Пробиваться по этому тряскому полю было сущей пыткой. Беркуту казалось, что ему вообще не будет конца и что ухабы уже вытрясли из него душу.
Но самое ужасное ждало беглецов впереди. Когда они уже были где-то посреди поля, их вдруг начали обстреливать из винтовок. Две пули пробили борт машины, одна застряла в коляске. Однако ни мотоцикл, ни машину партизаны не бросили. Ответный огонь тоже не открывали. Стреляли, очевидно, трое или четверо, засев в полуразрушенных строениях. Вот только ни одного из устроивших эту засаду никто из группы Беркута так и не заметил.
Проехав поле и перелесок, партизаны еще какое-то время наблюдали за проходившей рядом дорогой. Дальше начиналось болото, а значит, путь был только один - к шоссе. В бинокль Беркут увидел мост, однако поста, как ему показалось, там не было. Значит, километров пять-шесть еще можно было пройти по нормальной дороге.
- Корбач, перелей горючее из мотоцикла в бак машины. Оставь мне ровно столько, чтобы можно было доехать вон до того мостика. Он где-то в километре отсюда.
Корбач выцедил в ведро все, что можно было, и показал Беркуту: не горючее, а слезы. Но все же километров на пять должно было хватить.
- Их-то мы и проедем, - невозмутимо произнес Беркут, стараясь в любой ситуации сохранять хладнокровие и невозмутимость.
У моста, пропустив мимо себя несколько машин, Андрей развернул мотоцикл поперек дороги и, смочив в бензине тряпку, поджег. Издали он потом видел, как постепенно у моста скапливалась колонна. Но подступиться к мотоциклу никто не решался, считали, что бак полон, и боялись взрыва.
12
Остановив первую попавшуюся подводу, Корбач расспросил возницу, где они находятся. Узнав название местности, Беркут сразу же определился по карте. Получалось, что до границы было не более пятидесяти километров. Всего-то! Правда, их еще нужно было пройти, но все же!…
- Да какая разница: граница - не граница?! - неожиданно взвинтился ефрейтор Арзамасцев. - Что здесь немцы, что там немцы! Будто там будет легче! И вообще, нужно было идти в сторону Белоруссии, оттуда ближе к России, к линии фронта.
- Это ошибка многих: вместо того, чтобы сражаться в тылу врага, нанося ему как можно больший урон, наши командиры устремились к линии фронта, зря положив своих людей задолго до подхода к ней или же во время перехода. Все, видите ли, панически боялись оказаться в окружении. А при чем здесь окружение, если мы сражаемся на своей земле?!
- Что бы ты, лейтенант, сейчас ни говорил, а партизанить на Украине я не собираюсь. С меня вот так, - провел большим пальцем по глотке, - хватит, понял? Через линию фронта, только через линию!…
- Божественно. Поэтому подумаем, как нам запастись бензином, - совершенно невозмутимо подытожил Беркут. - Если верить карте обер-лейтенанта, где-то рядом должна проходить железка. Здесь даже нанесен переезд, - вопросительно взглянул он на Корбача. - Это в трех километрах, максимум в четырех.
- Попробую дотянуть. Но что дальше? Переезд, судя по обозначению, вроде бы нерегулируемый.
- Молодец, читаешь карту. Ничего, попробуем "отрегулировать".
До переезда они не дотянули метров триста. Уже казалось, не на горючем, а исключительно на силе воли водителя машина вползла в рощицу и, уткнувшись радиатором в ствол осины, чисто по-человечески обессилено вздохнула, застонала и заглохла.
Пока Арзамасцев, Корбач и Анна ломали ветки и маскировали грузовик, Беркут внимательно следил за переездом. Это лишь на карте он был нерегулируемым, в действительности же там было все, что полагается в военное время: шлагбаум, дежурный в форме железнодорожника и лениво прохаживающийся по насыпи часовой с автоматом. В бинокль лейтенант даже рассмотрел, как часовой несколько раз останавливался и внимательно всматривался в их сторону. Очевидно, заметил ехавшую по дороге машину и теперь пытался понять, куда же она исчезла.
- Анна, остаешься в машине. Как только увидишь кого-либо вблизи, уходи в лес. Если нам не повезет, тебя это тоже не касается. Ни в коем случае не выдавай себя. Огонь открывай только в том случае, если будем отходить и ты сможешь прикрыть нас.
- Слушаюсь, пан лейтенант-поручик, - спокойно и очень серьезно ответила Анна и сразу же отошла в сторону, чтобы не мешать мужчинам совещаться.
- Понял, как ты ее вымуштровал? - оскалился Арзамасцев. - Никогда бы не подумал. А ведь девка эта - такое прости господи…
Беркут заметил, как, неожиданно побледнев, Корбач нервно сжал рукоятку автомата.
- Прекрати хамить, Арзамасцев, - одернул его лейтенант. - Не заставляй нас с Корбачем давать тебе уроки поведения в порядочном обществе.
- Причем я сделаю это первым, - сквозь зубы процедил Звездослав. - Не знаю, как там у вас, в России, а у нас здесь, в Польше…
- У нас тоже, Корбач, у нас тоже… - поспешно согласился Андрей. - Нет такого народа, у которого было бы так принято. Но не стоит ссориться.
- Тем более - из-за какой-то бабы, - так ничего и не понял Кирилл.
Беркут удрученно посмотрел на него, выдержал паузу, нужную для того, чтобы считать инцидент исчерпанным, и, попросив Корбача взять ведро (вдруг удастся выпросить горючего - лейтенант предусматривал и такой вариант), пошел к шлагбауму. По мере их приближения прогуливавшийся до этого часовой все ближе подходил к переезду, все пристальнее всматривался в офицера и солдата и нервно подергивал висевший у него на животе автомат, словно кого-то отталкивал от себя.
"Неужели и он уже знает о пропавшей машине, о том, что группу возглавляет обер-лейтенант, и все остальное, что положено знать о подобных происшествиях?" - с нарастающим беспокойством думал Андрей, внимательно следя за часовым.
Вот из будки вышел дежурный. Без фуражки, с расстегнутым кителем, он запоздало бросился к шлагбауму и закрыл его, когда поезд уже буквально надвигался на переезд. Эшелон шел медленно и казался бесконечным. Все это время Беркут и часовой стояли друг против друга и, используя каждый просвет, старались присмотреться, оценить, выяснить намерения… Часовой даже присел, стараясь лучше разглядеть обер-лейтенанта, а затем еще с минуту как-то странно пританцовывал, словно эшелон отсрочил его объятия с другом детства.
Но когда наконец прогрохотал последний вагон, они еще несколько секунд продолжали стоять друг против друга, не в состоянии поверить, что никакой преграды между ними уже не существует и настала пора действовать.
Только сейчас Беркут заметил, как дежурный поспешно и неуклюже - из-за плеча, через голову - снимает карабин.
"Неужели они не понимают, что эту дуэль им не выиграть? - Лейтенанта всегда неприятно поражало неумение людей, взявшихся за оружие, вести себя в боевой обстановке. Неумение воевать. - Если уж они считают нас партизанами, то по крайней мере могли бы укрыться в домике или хотя бы залечь за насыпью".
- Вы почему стоите здесь один? - раздраженно спросил он, надвигаясь на часового. - Был четкий приказ дежурить на переездах по двое.
- Я этого не знал, господин обер-лейтенант, - медленно, словно во сне, прошлепал губами часовой, испытывающе глядя в глаза офицеру. И Беркут понял, что потребовать у него документы этот рядовой уже не решится. Теперь уже не решится. - Мне приказано. Вот, с железнодорожником…
- А о том, что бандиты захватили машину и мотоцикл и буквально терроризируют все окрестности, вы слышали?
- Так точно, господин обер-лейтенант. Но в нашей округе они еще не появлялись. Если бы они появились у переезда, мы бы закрыли шлагбаум и сообщили по телефону.
- Ага, дали бы они нам сообщить! - по-польски проворчал дежурный, сразу же потеряв интерес к офицеру и его людям, и, открыв шлагбаум, побрел к будке.
Лейтенант взглядом приказал Арзамасцеву и Корбачу: "За ним" и, все еще не отводя глаз от мешковатой фигуры железнодорожника, спросил у часового:
- Вы слышали, что он пробормотал, когда вы сказали, что сообщите о бандитах?
- Я не понимаю по-польски.
- Вот именно! - повысил голос обер-лейтенант. - А он по-немецки отлично понимает! И не только он один. И знает обо всех наших намерениях. Вы вообще-то доверяете ему? - взял он часового под руку.
- Никак нет, господин обер-лейтенант. Полякам я вообще не доверяю, кто бы они ни были.
В это время из домика донеслись шум, возня. Часовой резко оглянулся, вскинул автомат, но нажать на спусковой крючок не успел. Выхватив пистолет (лейтенант держал его не в кобуре, а в кармане), Беркут выстрелил ему в бок, придержал автомат и выстрелил еще раз. Неожиданно из домика вырвался железнодорожник и, разметав нападающих, бросился бежать к дороге, однако Андрей догнал его, сбил с ног, и когда тот, скорчившись, замер с испуганно поднятыми руками, скомандовал:
- Вставай! Никто не собирается тебя убивать. Ты ведь поляк?
- Да, господин офицер, истинный Бог…
- И служишь немцам, потому что заставила нужда?
- Истинный Бог, потому… - неуклюже, все еще не опуская рук, поднимался с колен железнодорожник.
- Объясни ему по-польски, что от него требуется, - сказал Беркут подоспевшему Корбачу. - Тебя он лучше поймет. Ефрейтор, тело часового - в домик, а сам - на пост вместо него!
13
Прошло несколько напряженных минут. Появилась подвода. Еще одна. Прогромыхал состав с тяжелой военной техникой.
Три первых вагона были купейными, и оттуда, из-за занавесок, выглядывали офицеры. Беркута так и подмывало ударить по ним очередью, но он решил, что лучше использовать для такого обстрела оставшуюся ленту пулемета. И, конечно, сделать это в другом месте. Он вспомнил "железнодорожные эксцессы", которые они устраивали вместе с Крамарчуком. А ведь можно считать, что, будучи только вдвоем, они вывели из строя столько солдат противника, словно выиграли три-четыре хороших боя. Не понеся при этом никаких потерь.
Полной неожиданностью для Беркута стало то, что, вслед за товарняком, последний вагон которого остановился метрах в ста пятидесяти, на изгибе колеи, шел пассажирский поезд, машинист которого резко затормозил на подходе к переезду и тем не менее чуть не врезался в предыдущий состав.
Среди офицеров, вышедших из вагона, Беркуту сразу же бросился в глаза рослый смуглолицый гауптштурмфюрер с орлиным носом и жестким, пронизывающим взглядом. Эсэсовец тоже обратил внимание на стоявшего на обочине дороги германского обер-лейтенанта и, не сводя с него глаз, словно загипнотизированный, начал приближаться. Беркут инстинктивно подался навстречу ему, и с минуту они медленно, словно на дуэли перед выстрелом, сходились. Да и руки их тоже рванули кобуры почти одновременно.
- Если я правильно оценил ситуацию, вы не из нашего эшелона, обер-лейтенант? - застыла рука гауптштурмфюрера на рукоятке вальтера.
- Вы правильно оцениваете ее, - точно так же судорожно сжимал рукоять своего пистолета Беркут.
Боковым зрением он видел, как справа к нему медленно приближался с автоматом наперевес ефрейтор Арзамасцев, а слева, подталкивая дулом автомата дежурного по переезду, в пространство между гауптштурмфюрером и топчущейся у вагона группой офицеров заходил Корбач.
- Простите, обер-лейтенант, но вы напомнили мне одного знакомого офицера.
- Ваше лицо тоже напомнило мне лицо одного знакомого офицера, - ответил Беркут, все больше утверждаясь в мысли, что перед ним не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Штубер.
Все еще не снимая рук с рукоятей, они оба метнули взглядами по сторонам. Эти диверсанты были опытными воинами и прекрасно понимали: чем бы в конечном итоге ни завершилась схватка, для них обоих она завершится гибелью.
- Но странность заключается в том, что тот знакомый был… русским офицером, - перешел гауптштурмфюрер на русский.
- Если я верно понял ваш русский язык, среди ваших знакомых, оказывается, были русские офицеры? - удивился Беркут на чистом немецком.
- Они и сейчас есть, - перешел эсэсовец на свой родной язык, указывая при этом на рослого офицера, одетого так, как обычно - Беркут помнил это по фильмам, - одевались белогвардейские офицеры.
Он стоял чуть в сторонке от германских офицеров и, обхватив руками ремень, покачивался на носках, глядя в сторону Беркута и его собеседника. То, что он выделялся среди прочих пассажиров своей формой, ничуть не смущало белогвардейца.
- Очевидно, из частей русского генерала Власова? - высказал догадку Беркут.
- Из частей русского казачьего генерала Семёнова, расквартированных в Маньчжурии.
- Они все еще расквартированы там? - искренне удивился Беркут. - В Маньчжурии, которая давно оккупирована Японией?
- Понимаю, что выглядит это странно: русские казаки - в роли союзников извечных врагов России, японцев.
- Это не единственная странность, порожденная нынешней войной. Достаточно вспомнить защитника Москвы генерала Власова, который теперь трепетно ждет аудиенции у Геббельса. Но что касается армии атамана Семёнова…
- Забытой белоказачьей армии, забытого атамана Семёнова. Неужели не слышали о такой, обер-лейтенант?
- Ну, почему же, кое-какие сведения доходили.
- Кстати, запомните имя этого белоказачьего диверсанта, который прошел тылами красных от Маньчжурии до линии фронта в Украине. Полковник Курбатов.
- Думаете, что его имя когда-нибудь понадобится мне?
- Хотя бы любопытства ради, - терпеливо объяснил Штубер. - Тем более что вскоре вы услышите о нем много захватывающего.
- Я? Вряд ли. У нас, армейцев-фронтовиков, другие интересы.
- О нем станут рассказывать даже по Берлинскому радио, - настоял на своем Штубер.
Прозвучал предупредительный гудок паровоза. Стараясь не выдавать своей нервозности, гауптштурмфюрер повернулся к Беркуту боком и движением руки, которую снял с кобуры, предложил провести его к вагону. Беркут тоже оставил кобуру в покое и пошел рядом с ним.
В двух соседних вагонах ехали в основном рядовые и унтер-офицеры, и, судя по тому, что многие из них еще были в бинтах, это были те, кого командование поощрило кратковременным отпуском на родину после лечения в госпитале. Однако офицеры следили за тем, чтобы отпускники не оставляли свои вагоны, или, в крайнем случае, не отходили от них далее чем на три шага.
- Ладно, на всякий случай постараюсь запомнить вашего протеже, - пожал плечами Беркут, - полковник Курбатов, чье имя возникло при случайном знакомстве с неким гауптштурмфюрером СС на диком лесном полустанке.
- Так, может быть, вы представитесь? - предложил Штубер.
- Мои документы вам мало о чем скажут, - едва заметно ухмыльнулся Беркут.
- Поскольку значащееся в них имя такое же чужое вам, как и где-то добытый вами мундир.
- Вы неудачно шутите, гауптштурмфюрер, - поиграл желваками Беркут.
- Да не нервничайте вы так, обер-лейтенант. Это был всего лишь диверсионный обмен любезностями.
- В данной ситуации нам лучше обоим оставаться предельно сдержанными и столь же предельно вежливыми, - напомнил Беркут случайному проезжему офицеру СД. - И не делать скоропалительных выводов.
- Вы совершенно правы, коллега. Кстати, как вы оказались в этой польской глуши?
- Воспоминания предлагаю оставить для послевоенных вечеров у камина.
- В таком случае, первая встреча у меня, в родовом имении. Или, может быть, в вашем… родовом имении, а, обер-лейтенант? - И сколько сарказма выплеснулось на лицо барона фон Штубера, когда он задавал этот вопрос "безлошадному" пролетарскому лейтенанту!
- Все может быть, - деликатно ушел от прямого ответа Беркут.
- Ладно, не тушуйтесь, я всего лишь пошутил. Однако мое приглашение к родовому камину остается в силе.
- Воспользуюсь при первой же возможности.
- А пока что лично меня интригует вот что: почему вы до сих пор не решились задать тот вопрос, который вас очень интересует, обер-лейтенант?
- Какой именно?
- Как звали русского лейтенанта, которого вы невольно напомнили мне?
- Почему вы считаете, что это должно заинтересовать меня?
- Вы правы: с какой стати?! - улыбнулся барон фон Штубер.
- Где вы встречались с ним? Под Москвой? На Дону, на Волге?
- На Днестре.
- Не впечатляет. Одна из многих русских рек. Большинство немцев даже не догадываются о ее существовании. Придумайте более эффектную легенду.
- Просто этот русский офицер запомнился мне еще с июля сорок первого. Лейтенант Громов. Андрей Громов, из рода, если не ошибаюсь, потомственных русских офицеров.
- Вы запоминаете имена всех русских, которых удалось пристрелить? С чего вдруг? Разве что мерещатся их лица?