- А твои как дела, герой? - вывел его из задумчивости голос врача, остановившегося у кровати. - Голубю завидуешь? На то он и птица… И твои дела не так уж плохи, температура спала, почти нормальная, значит, скоро танцевать будем. - Он откинул простыню, распахнул ворот рубашки, приложил к груди фонендоскоп. Послушал. - И сердце работает как часы. Так что радуйся, пилот.
К врачу подошла сестра и что-то шепнула ему на ухо.
- Какая невеста? - недовольно изогнул брови доктор.
- Вот его, - кивнула на Александра девушка.
- У тебя есть невеста? - не то сердито, не то насмешливо уставился на него врач, а Александр никак не мог взять в толк, о чем это они. Ирина? Но как она могла здесь оказаться? Второй год она живет в Москве и о том, что он стал Тумановым, не ведает, не гадает. Рита?! От этой мысли сердце так радостно застучало, что, кажется, даже голубь услышал его и вспорхнул с окна. Нет. Рита призвана на службу, и, даже узнай она, что он ранен, ее не отпустят.
- Что же ты молчишь? - спросил врач. - От радости в зобу дыханье сперло? - И повернулся к сестре. - Ну что ж коль невеста, я думаю, надо разрешить. Только после обхода.
Александр от нетерпения кусал губы, прислушиваясь к каждому слову, к каждому движению врача, ожидая, когда он закончит обход. А тот будто нарочно подолгу задерживался у раненых, расспрашивал о самочувствии, о том, какие снятся им сны, обслушивал, общупывал, напутствовал, как малых детей.
Наконец он сложил истории болезней, передал сестре и, проходя мимо Александра, насмешливо подмигнул:
- Невеста - это хорошо! Здорово! Не забудь потом на свадьбу пригласить.
Рита появилась в проеме двери, как голубь на окне: глаза широко раскрыты, недоверчивы и настороженны, полы накинутого на плечи белого халата, приподнятые локтями, похожи на приготовившиеся к взмаху крылья. Она взглядом искала брата, и столько в этом взгляде было страдания, мольбы, надежды, что веки Александра набухли слезами, и он не выдержал, протолкнул сквозь сжатое спазмами горло еле слышное:
- Рита!
Она услышала его и, еще не рассмотрев, кинулась на голос.
Голубь хлопнул крыльями и шарахнулся с окна.
- Ну вот, я ж сказывала, вестку кому-либо принесет, - кивнула вслед голубю няня. - А тут даже не вестку, а родного человека.
Рита целовала его в губы, щеки, лоб, подбородок; улыбалась, а слезы бежали по щекам. Александр снял с ее головы пилотку, гладил по коротко подстриженным волосам и успокаивал:
- Ну что ты… что ты… Видишь, я жив, врач обещает скоро выписать, - приврал он. - Так что все хорошо.
Рита, кажется, поверила ему, вытерла глаза. Вопросительно окинула взглядом укрытое одеялом его туловище, спросила:
- Куда тебя?
- В ноги. Не очень, - поспешил он заверить. - Все цело.
- А в полк сообщили, что тяжело ранен. - Она испытующе посмотрела ему в глаза.
- Ну, само собой, - перешел он на веселый тон. - Все-таки в обе ноги и, если честно, и позвоночник зацепило.
- Тебе больно шевелиться?
- Есть малость. Но уже лучше, - снова заспешил он, заметив, как омрачилось ее лицо и посмотрела она на него с пронзительной жалостью. Надо было как-то разогнать промелькнувший в ее глазах хоровод невеселых мыслей, и он спросил: - Как дела в полку? Тебя кто отпустил?
- Меньшиков, разумеется. Тебе привет передавал, сказал, что ждет тебя. Он и на связной самолет меня устроил, и приказал начпроду продуктов тебе выделить. Я сахару тебе привезла, печенья…
- Кормят здесь неплохо, - перебил он ее, стараясь разговором заглушить вернувшуюся боль в пояснице, отдававшую в виски ударами противных тупых молоточков. - Хорошо, что врач пустил тебя. А как Гордецкий?
- Летает почти каждую ночь. Теперь полк больше ночью летает. Самолетов мало осталось. - Она заглянула ему в глаза и, увидев в них муку и не поняв, чем она вызвана, тоже поспешила перевести разговор на другое: - Ирина что-то молчит. Может, тоже ушла в армию, ведь она в Институте иностранных языков училась. Тебе хотел написать Гордецкий, а потом говорит: "Зачем писать, когда ты все на словах передашь?" Жалеет, что без тебя летает… - Дмитрия Тарасова и его штурмана Бориса Еремина представили к званию Героя, а стрелков Сергея Ковальского и Бориса Капустина - к ордену Красного Знамени. Посмертно, - прервала она его размышления. - Экипаж Захарова тоже не вернулся…
- Я видел, как сбили его самолет, - сказал Александр. - По-моему, у самой земли кто-то выпрыгнул с парашютом.
- Говорят, все погибли. Петровский по нескольку раз опрашивал экипажи.
- А кто-нибудь видел, как взорвался мой самолет?
- Володя Гордецкий.
- А как я выпрыгнул?
- Нет, никто не видел. Все считали, что экипаж погиб.
2
28/Х 1941 г. …Перелет с аэродрома "Лита-2" на аэродром Новочеркасск…
(Из летной книжки Ф. И. Меньшикова)
Ранним утром, когда Меньшиков отправил два экипажа на разведку и бомбежку переправ через Днепр, с севера донесся гул артиллерийской канонады. Все, кто был на аэродроме (а там были многие), повернули в ту сторону головы, прислушались. Канонада не прекращалась. Еще накануне летавшие на боевые задания экипажи докладывали, что видели немецкие танки километрах в шестидесяти от Сак. Меньшиков по телефону доложил в штаб дивизии, просил назвать запасной аэродром на случай эвакуации, за что получил серьезную взбучку: "Твои летчики либо от страха ориентировку потеряли, либо немецкие танки с нашими спутали, - гремел голос в трубке. - И прекрати паниковать. Когда поступит приказ эвакуироваться, тогда будешь готовиться к перелету. А пока выполняй то, что от тебя требуют".
Полковник, был явно не в духе, и убеждать его в опасности не имело смысла. Меньшиков отдал приказ все ценное имущество упаковать и распределить по самолетам и автомашинам; держать все в готовности к отправке в тыл.
И вот артиллерийская канонада подтвердила правильность его решения. Пора бы давать команду самолетам взлетать, а автомашинам трогаться в длинный путь к Керчи - другие дороги все перерезаны, - но комдив молчал.
Взрывы усиливались, приближались… Похоже, бой идет где-то километрах в двадцати. А если так, то немецкие танки могут появиться здесь через час; тогда поздно будет "готовиться". И Меньшиков решил еще раз напомнить начальникам о своем существовании, спустился в землянку.
На этот раз полковник выслушал его терпимее.
- Хорошо, ждите, - сказал холодно. - Сейчас я свяжусь с командующим и выясню.
Прошло пять минут, десять, двадцать. В землянку набилось более десятка командиров и начальников служб, все с нетерпением ждали команды на эвакуацию.
- На севере громыхает все сильнее, - войдя на КП, сказал комиссар полка майор Казаринов. - Надо хотя бы семьи оставшиеся отправить.
- Громыхает не первый день, - возразил капитан Петровский. - А сегодня ветер оттуда.
- Пахнет не ветром, а порохом. Как бы потом поздно не было, - возразил Казаринов.
- Приказ был только один: ни шагу назад. Крым удержать во что бы то ни стало, - категорично напомнил Петровский.
- Все так, но семьи надо бы отправить.
- Моя тоже здесь. А если танки действительно прорвались, то отправлять поздно.
Меньшиков слушал спор комиссара с оперуполномоченным и не вмешивался. Оба правы: отправить не пожелавших в первые дни войны уехать жен командиров надо бы, но куда и на чем? Не перерезана одна-единственная шоссейная дорога на Керчь, но и она непрерывно обстреливается и штурмуется авиацией немцев. Да и машины загружены авиационным имуществом. И есть ли гарантия, что вскорости немцы не перережут последнюю дорогу?… КП дивизии молчит, значит, положение действительно серьезное.
В землянку вошел лейтенант Пикалов.
- Товарищ майор, над аэродромом "рама" кружит, - обратился он к Меньшикову, - а некоторые самолеты уже без масксеток. И машины снуют туда-сюда.
Масксетки сняты с самолетов, которые через полчаса должны лететь на боевые задания; но Меньшиков распорядился бомбы пока не подвешивать. Техники поторопились снять маскировку, теперь сетки натягивать было поздно. И надо ли?
Меньшиков снова крутанул ручку телефона. Ответил оперативный дежурный. На просьбу позвать полковника сказал, что он разговаривает по другому телефону.
- Хорошо, я подожду.
Прошло еще минут пять, пока полковник взял трубку.
- Что у вас там стряслось? - спросил он недовольно.
- Ничего пока не стряслось, но уже "рама" кружит над аэродромом и канонада все слышнее.
- Только без паники, товарищ Меньшиков, - приструнил его полковник - Сидите и ждите. Вас не забыли, и, когда потребуется, команду получите.
- А с боевым вылетом как?
- Я же сказал: ждите!
- Есть.
Все ясно: фронт действительно прорван, и те танки, которые наблюдали наши разведчики, - немецкие. За ночь они прошли километров тридцать. До аэродрома им остались считаные минуты.
Меньшиков остановил взгляд на командире батальона аэродромного обслуживания.
- Быстро грузите имущество. Все, кто не летит, на погрузку. Сигнал к отправке - две красные ракеты.
Меньшиков направился было в землянку, как его остановил голос руководителя полетов, находившегося на "вышке" - деревянной будке, откуда в мирные дни осуществлялось руководство полетами.
- Товарищ майор, к аэродрому приближаются мотоциклисты, целая колонна. Похоже, немцы.
Меньшиков рванулся сам на "вышку". То, что он увидел, поднимаясь по ступенькам, стиснуло его ознобом, и ноги мгновенно одеревенели, стали чужими. Он так и не смог подняться на площадку, застыл на предпоследней ступеньке. Да и незачем было подниматься, все хорошо видно отсюда: по шоссе со стороны Сак мчались мотоциклисты. Один за другим. Да, это были немцы: мотоциклы с колясками, с двумя седоками - один за рулем, второй за пулеметом, в касках, в очках. Где-то, значит, должны двигаться и танки. Точно: на самом горизонте он различил темные коробки, окутанные клубами дыма и пыли.
- Дождались, - простонал Меньшиков и глянул вниз, где с него не спускали глаз начальники служб: не услышали ли? Кажется, нет. Крикнул:
- По самолетам! Запускать моторы и взлетать без команды. Ведущий тот, кто взлетит первым. Курс - на Керчь. Наземному эшелону отходить на восток вдоль побережья. Я взлетаю последним. - Он взялся за перила и почти скатился вниз, где уже никого не было, кроме капитана Петровского. Оперуполномоченный поджидал его.
- Поздно, Федор Иванович, - сказал он категорично и безжалостно. - Наземный эшелон отойти не успеет, если не выделить группу прикрытия.
Капитан был прав, и Меньшиков позвал с "вышки" руководителя полетов.
- Разыщите начальника штаба, передайте мой приказ: группу прикрытия - к шоссе. Держать немцев, пока не взлетит последний самолет и не отойдет последний грузовик. Потом отходить на восток.
- Я останусь с группой, - сказал Петровский, когда руководитель полетов убежал. - За меня поработает Завидов.
- Можешь лететь на моем самолете, - без особой радости предложил Меньшиков.
- Мне надо остаться.
- Тогда другое дело. Жену не успел отправить?
- Нет… Группой командует Деревянко?
- Да, наш начхим. Дело он знает, и человек смелый. Постараюсь, как только взлетим, прикрыть бортовым огнем вашу группу. Это будет сигналом для отхода.
Они зашагали к бомбардировщику Меньшикова, стоявшему недалеко от землянки, у которого уже выстроился экипаж. Их догнал оперативный дежурный.
- Товарищ майор, связь со штабом дивизии прервана. Видно, немцы перерезали провода.
- А радиостанция?
- Немцы забивают ее: такой треск, что ничего не разобрать.
- Ясно. В распоряжение капитана, - кивнул Меньшиков на Петровского.
- Есть!
Оперуполномоченный протянул Меньшикову руку:
- Счастливо, Федор Иванович.
- И тебе, Виктор Васильевич.
Меньшиков уловил в голосе оперуполномоченного грусть и теплоту. Капитан понимал, на что идет: мало кому из тех, кто остается прикрывать отход полка и батальона, удастся остаться в живых. И Меньшиков простил ему его прежнюю холодность; черствость. Уж такое суровое время, не до деликатности.
А треск мотоциклов уже катился на аэродром, и вот с северной стороны донеслись первые выстрелы. Им ответили автоматные очереди. Заглушая их, взревели моторы бомбардировщиков, два самолета тронулись со стоянки и порулили к взлетно-посадочной полосе. К ним выбежал лейтенант Пикалов и знаками показал, чтобы открыли огонь по мотоциклистам.
"Молодец, - подумал о нем Меньшиков, - правильно сообразил".
Мотоциклисты скатывались уже с бугра и, как саранча, рассыпались в разные стороны, охватывая аэродром с запада и востока. Воздушные стрелки со многих самолетов открыли по ним огонь. Треск пулеметов, рев моторов, одиночные выстрелы слились в единую вызывающую озноб какофонию. Недалеко от бомбардировщика Меньшикова вспыхнул бензозаправщик. Пламя с такой быстротой охватило машину, что шофер едва успел отогнать ее. Меньшиков видел, как вывалился он из кабины и стал кататься по земле, гася загоревшийся на нем комбинезон.
Вокруг все ревело, гудело, трещало, стонало, и никаких команд уже дать было нельзя, никому и ни в чем помочь теперь не могли ни командир полка, ни командир дивизии…
Меньшиков в последний раз окинул аэродромное поле взглядом. Первый самолет уже оторвался от земли, второй бежал следом за ним. К взлетной полосе один за другим рулили четыре бомбардировщика. На остальных моторы работали. Кое-где суетливо бегали люди, заканчивая последние приготовления к взлету.
"Хорошо, что немецкой авиации нет, - подумал Меньшиков, - а то бы наделала она бед". Пора было и ему садиться в свой самолет. Он махнул экипажу рукой - "По кабинам!" - и, дав команду технику провернуть винты моторов, ступил на крыло.
Лейтенант Пикалов - он снова летел в экипаже Меньшикова воздушным стрелком-радистом - уже крутил турель влево-вправо и бил со стоянки по появлявшимся то там, то здесь мотоциклистам. А их становилось все больше. Огонь пулеметов, взрывы гранат опрокидывали мотоциклы, сбивали с них седоков, заставляли их искать укрытия, но сдержать такую лавину, казалось, ничто было не в силах.
- Запуск! - крикнул Меньшиков заученное скорее для себя, чем для техника, который, конечно же, не услышал его, но по взмаху руки понял команду.
Моторы, словно почуяв опасность, запустились с первой же попытки. Техник выдернул колодки из-под колес и, пока Меньшиков надевал парашют, пристегивался привязным ремнем, забрался в люк к стрелкам: Пикалов по СПУ доложил, что все к взлету готовы.
Майор дал газ моторам, развернул бомбардировщик вдоль взлетной полосы. За эти несколько секунд он увидел мотоциклистов среди аэродромных построек. Отряд из БАО (Меньшикову показалось, что среди бойцов находился и капитан Петровский) залег в траншеях и не давал немцам прорваться к складам и самолетам. Пикалов пустил длинную очередь по мотоциклистам, они шарахнулись за постройки. Еще Меньшиков успел обратить внимание на то, что у складов грузовых машин уже нет; значит, успели загрузиться и отъехать.
А танки уже спускались с бугра и так же, как и мотоциклы, "обтекали" аэродром справа и слева. Да, тяжело придется группе прикрытия. "Счастливо, Федор Иванович", - вспомнилось искреннее, душевное пожелание Петровского. Вряд ли им доведется снова свидеться. И ничем ему не помочь… Почему ничем? Вон как Пикалов шуганул мотоциклистов! А если пройтись над немцами бреющим?…
Разрывы снарядов полыхали уже по всему летному полю, и, если попасть в воронку, дело может обернуться худо…
Со стоянки, опережая Меньшикова, порулили последние два самолета, ревя моторами; летчики очень торопились и опробовали моторы на максимальных оборотах во время рулежки, а не на стоянке, как положено. Что ж, вполне понятно: танки и мотоциклисты заставляли спешить.
Очередной разрыв полыхнул совсем рядом.
- Командир, взлетайте! - крикнул по СПУ Пикалов.
Меньшиков толкнул сектора газов вперед. Бомбардировщик взревел затравленным зверем и рванулся со стоянки. Бежал он мучительно долго, и не по выбитой взлетной полосе, а наискосок, по жесткой, уже пожухлой от жары траве, вздрагивая на каждом бугорке, кустике. Меньшиков смотрел на горизонт, но видел и землю, готовый на случай встречи с воронкой подорвать машину.
К счастью, фашистские танкисты стреляли левее, и летное поле здесь было неповрежденным. Когда бомбардировщик наконец оторвался от земли, майор, чуть выждав, положил его в левый крен и оглянулся. Столкнувшихся самолетов он уже не увидел - там пылал громадный костер с черным, как сама нефть, дымом.
- Штурман, стрелки! - позвал по СПУ Меньшиков. - Слушаем, командир! - отозвался за всех Пикалов.
- Сейчас пройдем по краю аэродрома. Бейте по гадам со всех точек.
- Поняли, командир. Сделаем.
Меньшиков развернул бомбардировщик на север, откуда напали мотоциклисты и ползли танки, и вел его метрах в пятидесяти от земли, слыша, как строчат пулеметы. Стреляли штурман, воздушный стрелок из нижней турели, и даже старший лейтенант Пикалов умудрялся, когда Меньшиков накренял машину градусов на шестьдесят, бить из своей верхней турели.
Майор кружил и кружил, видя, как сваливаются с мотоциклов седоки, как разбегаются и прячутся по траншеям, словно крысы по норам, видел, как увеличивается колонна наших машин на шоссе от Сак к Керчи, как, отстреливаясь, отходит группа прикрытия.
- Командир, пора на восток, - напомнил лейтенант Пикалов. - Снарядов мало осталось, а не исключено, от истребителей отбиваться.
Не исключено. Меньшиков посмотрел в сторону складов, где перед взлетом видел Петровского. Там все еще шла перестрелка, мотоциклы так и не пробились к складам. К ним на помощь спешили два танка. И Меньшиков пожалел, что пришлось снять бомбы. Помочь пулеметами Петровскому он не мог. А было жаль его.
- Штурман, курс на Керчь, - разорвав спазмы, еле выдавил Меньшиков.
- Девяносто, командир. Наберите высоту…
3
25/XII 1941 г. Боевой вылет с бомбометанием по Мариуполю. Высота - 2000. Время полета - 3 ч. 16 м…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Поезд в Москву прибыл поздно ночью, и Александр, выйдя из вагона на заледенелый перрон, продуваемый холодным декабрьским ветром, заспешил в здание вокзала. В Москве ли Ирина теперь и найдет ли он ее? По существу, из-за нее он и приехал сюда. Узнать что-либо об отце, тем более помочь ему в такое трудное для Родины время вряд ли удастся. Разве только поможет отец Ирины. В сороковом году Абдулле Хасановичу предложили в Москве большой пост, писала Ирина Рите, он дал согласие, и они уехали. С того времени и нет от них ни весточки. Что с ними случилось? А может, и ничего. Просто новое положение отца не позволяло им поддерживать связь с семьей осужденного. Хотя на Абдуллу Хасановича и на Ирину это не похоже.