Пулемет Пикалова смолк. Кончились патроны. Вот теперь "мессершмиттам" никто и ничто не помешает разделаться с подбитым бомбардировщиком. Зина может и не узнать, как все случилось. Трудно ей будет одной растить и воспитывать дочурку…
Снизу вперед выскочила пара истребителей. Штурман тоже не стрелял - у него снаряды кончились раньше, - и в этот миг непонятно откуда в сторону истребителей метнулась красная комета. Одна, вторая… Истребители круто отвалили в сторону, и - о чудо! - атаки прекратились. Меньшиков недоумевал: что это за новое оружие и кто вел огонь?
- А ведь драпанули, командир! - весело крикнул Пикалов. - Не иначе, ракеты наши приняли за крупнокалиберные снаряды.
Так вот в чем дело! Меньшиков грустно усмехнулся над собой, а душа у него ушла в пятки.
3
…Активно в эти дни действовала советская авиация, помогая наземным войскам.
(Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945)
На посадку бомбардировщики заходили с ходу. Меньшиков шарил взглядом по аэродрому, отыскивая приземлившиеся самолеты, не укрытые еще маскировочными сетями. Один бомбардировщик стоял в конце взлетно-посадочной полосы, около него сгрудились люди, подъехали санитарная и пожарная машины. Второй подруливал к командно-диспетчерскому пункту. Цветов. Там его стоянка. Третий самолет члены экипажа укрывали маскировочными сетями. Остальные, возможно, еще не сели.
Взгляд Меньшикова случайно упал на дорогу, ведущую в гарнизон, и задержался на ней: к аэродрому приближалась толпа женщин - жены летчиков спешили узнать о своих мужьях. Не одна из них умоется сегодня слезами… Может, и Зинушка среди них? Не должна бы, она понятливая - жене командира, даже если что случится, не резон выставлять напоказ свое горе, которое угнетающе действует на других… Хотя не так-то просто подчинить чувства разуму. Разве хватит у нее терпения томиться в неизвестности?
Он посадил самолет, зарулил на место, где его уже поджидали инженер полка, техник, механик и еще около десятка командиров и начальников служб. Отстегнул парашют, вылез на крыло и остановился с широко открытыми глазами. Он слышал, как осколки и снаряды гремели по обшивке, знал, что самолет сильно избит, но даже предположить не мог, что до такой степени: крылья и фюзеляж зияли рваными отверстиями, маленькими - от пуль и громадными - собака проскочит - от зенитных снарядов; половина элерона оторвана, руль поворота болтается на оголенных в стабилизаторе кронштейнах. Как самолет держался в воздухе и как удалось привести его и посадить?!
Инженер полка и техник ходили вокруг искореженной машины и покачивали головами. Меньшиков спрыгнул на землю, спросил у шагнувшего ему навстречу начальника штаба:
- Сколько экипажей вернулось?
- Пока семь. Казаринов - на одном моторе дотянул, бомбардировщик Цветова тоже сильно избит. Ну а вы прямо-таки в рубашке родились…
- Там к аэродрому женщины приближаются, - не дослушал Меньшиков. - Надо задержать их и если не вернуть, то, во всяком случае, не пустить на аэродром. Объяснить, что может быть налет… - Меньшиков запнулся, врать он не умел и не хотел, но другого выхода не было. - Пойдите к ним сами.
- Есть, есть, Федор Иванович. - Начштаба помялся и все же решился спросить: - Скольких?…
Он не договорил, но Меньшиков и так понял, о чем речь.
- Я видел двух. Один Колесникова, второй, кажется, Туманова. Летчик не выпрыгнул, а штурмана и стрелка-радиста истребители добивали уже под парашютами.
- Н-да… - глубоко вздохнул начштаба. - У нас тут тоже не все благополучно. Потом доложу. - Он собрался уходить. - Да, вашу жену и дочку отправили. Посадили в поезд на Москву.
- Спасибо. - Меньшиков перевел взгляд в конец аэродрома, куда приближался на посадку еще один бомбардировщик. Приземлился он мастерски, точно у "Т", словно возвратился не из боевого полета, где нервы, мышцы, каждая клеточка мозга были накалены до предела, а из обычного учебного полета. Пробежал до середины взлетно-посадочной полосы, замедляя скорость, и Меньшиков увидел на хвосте цифру "12".
- Туманов, - удивленно и обрадованно произнес начальник штаба. - Значит…
- Значит, кто-то другой, - дополнил его командир полка. - Я сам видел, как самолет упал в море. - И все-таки на душе стало полегче. - Готовьте донесение, я пойду на СКП, - отдал он распоряжение штурману и начальнику связи эскадрильи, только что выбравшимся из своих кабин.
Минут через пять подошла еще пара бомбардировщиков, потом через разные промежутки времени появились одиночки. И почти все летчики запрашивали посадку с ходу. Дежурный штурман и хронометражист отмечали в журналах время посадки самолетов.
И вот на аэродроме воцарилась тишина. На СКП никто первый не начинал разговора. Из семнадцати экипажей, улетевших на задание, вернулись только одиннадцать. Надежда была еще на экипаж Запорожца, который успел передать единственное слово: "Барахлит". Видимо, мотор. Бомбардировщик мог приводниться и экипаж спастись на резиновых лодках или сесть где-то на вынужденную.
Меньшиков поглядывал на телефон - может, кто-то откуда-то отзовется, - но аппараты безжизненно молчали.
Просидели в безмолвии еще минут двадцать. Омельченко не выдержал, положил микрофон, распрямился. Меньшиков тоже поднялся и побрел к выходу.
Его обдало горячим сухим воздухом, а в уши ударил негромкий то ли стон, то ли вой, надрывный, разноголосый, заставивший сердце содрогнуться. Голосили женщины, жены не вернувшихся летчиков, штурманов, стрелков-радистов, и у него самого навернулись на глаза слезы. Но он понимал: слезами горю не поможешь и расслабляться ему, командиру полка, не к лицу. Он вытер глаза платком и пошел женщинам навстречу.
Чтобы привлечь к себе внимание, Меньшиков поднял руку и громко крикнул:
- Дорогие женщины! Прошу послушать меня! - Рыдания приутихли, в глазах женщин появилась осмысленность. - Только что мы вернулись из длинного и трудного полета. - Новые вскрики и всхлипы. - Вернулись пока не все. Пока! - повторил Меньшиков и сделал паузу. - Пока - потому, что в нашей профессии бывает всякое, и никто из вас не имеет права терять надежду. И я прошу вас всех, к кому вернулись мужья и к кому еще должны вернуться, отправиться сейчас домой. Понимаю ваше состояние. Поверьте, и мне не легче. Но слезы - плохой помощник. А нам предстоят новые полеты, новые бои с ненавистным врагом, которому мы должны отомстить за боевых товарищей. Так дайте нам отдохнуть, набраться сил.
И его послушались. Толпа стала редеть. Жены, чьи мужья вернулись, забирали своих ставших за эти дни во сто крат любимее и роднее супругов и уводили их домой. А вдовы все стояли, с надеждой поглядывая на аэродром, откуда подходили задержавшиеся у своих израненных машин командиры экипажей. Среди этих женщин - жены капитанов Колесникова, Запорожца. Меньшиков не раз видел этих молодых красивых женщин. Теперь их трудно было узнать: за несколько минут горе измяло, обескровило цветущие лица. Невдалеке от них стояла худенькая загорелая девушка с длинными косами в ситцевом, в горошек платьице, сшитом со вкусом и бережливо - выше колен, с большим вырезом на груди, с короткими рукавчиками. Раньше Меньшиков в гарнизоне ее не видел. Очень уж она переживает: глаза затуманены слезами, смотрят вдаль, на самолетную стоянку, где больше всего скопилось людей, и никого, кажется, не замечает. Девушка не обратила внимания на остановившегося напротив и рассматривавшего ее майора. Руки у нее загрубелые, работящие - видно, из местного виноградарского совхоза…
Внезапно лицо девушки озарилось радостью, и она улыбнулась. Меньшиков посмотрел туда, куда был направлен ее взгляд. С самолетной стоянки шли двое: Туманов и Гордецкий. Так вот за кого она переживала! А собственно, за кого? Сослуживцы частенько подтрунивали над Гордецким (хмурый вид Туманова не располагал к шуткам), спрашивали, как это он умудряется вместе с другом любить одну? Меньшиков такие подначки пропускал мимо ушей - шутка есть шутка, - но теперь видел: дело вполне серьезное. Девушка влюблена: она вся подалась вперед, готовая броситься летчикам навстречу. Сдерживало ее то ли присутствие людей, то ли еще что-то.
За ней наблюдали многие из тех, кто еще стоял здесь, а она по-прежнему никого не замечала, никого не слышала - все ее внимание, мысли и чувства были там, у Туманова и Гордецкого, а может, у кого-то одного из них. Когда они подошли совсем близко, девушка рванулась к ним и… обвила шею Туманова, трижды поцеловала его, не сдерживая слез. Туманов смутился, неуклюже попытался отстраниться. Девушка, словно опомнившись, повернулась к Гордецкому. Но нетрудно было заметить, что поцелуи ее были не такими искренними и горячими. "Теперь ясно, кого она любит", - подумал Меньшиков. Что ж, вполне резонно: хоть и хорош Гордецкий, а Туманов лучше - и симпатичнее, и сдержаннее, и добрее.
4
…На Луцком и львовском направлениях день 27 июня прошел в упорных и напряженных боях…
(От Советского информбюро)
В столовой царила мрачная, гнетущая обстановка: некоторые столы пустовали, и официантки с опечаленными лицами сновали между ними, боясь встречаться взглядами с вернувшимися из полета летчиками, евшими молча, без всякого аппетита.
Перед Меньшиковым стояли тарелки с мясом и свежими овощами, стакан со сметаной, а он лишь отхлебывал маленькими глотками чай - в горло ничего не лезло, хотя со вчерашнего обеда у него во рту крошки не было. Внутри все закаменело, захолонуло - и чаем не отогреть - от сознания таких потерь: шесть экипажей из семнадцати. Треть! Лучших экипажей. В первом боевом вылете…
Рядом с ним опустился начальник штаба.
- Вы ешьте, товарищ командир, а я буду докладывать, - сказал он и развернул папку. - Есть вопросы срочные. Нашему полку приказано нанести удар по танковой колонне в районе Томашув, Сокаль. Двадцатью четырьмя экипажами. Вылет - в четырнадцать ноль-ноль. Бомбометание - в восемнадцать. Посадка последних экипажей в сумерках. А завтра снова на Бухарест, Констанцу, Сулину.
Подошла официантка.
- Может, съедите что-нибудь, товарищ майор? - спросила она у начальника штаба.
- Нет. А вот чайку выпью с удовольствием.
- Кто летит? - Меньшиков отрезал кусочек мяса и положил в рот. Все же надо подкрепиться. Кто знает, когда теперь удастся попасть в столовую?
- Вторая эскадрилья. Подвесили тридцать тонн бомб. Маршрут очень уж дальний. Всюду, говорят, рыщут фашистские истребители. Положение на фронте серьезное: немцы вышли к Минску, Львову, Вильно. Бомбили Киев, Одессу, Смоленск - Официантка принесла чай. Начальник штаба отхлебнул несколько глотков, глубоко вздохнул и с грустью продолжил: - В нашем районе фрицы, похоже, диверсантов выбросили: во многих местах телефонная связь нарушена.
- Усилили охрану?
- Само собой. Часовых и днем не снимаем.
В штабе Меньшикова поджидал оперуполномоченный капитан Петровский с лицом суровым, официально-предупредительным. Холодно протянул майору руку и, не поинтересовавшись боевым вылетом, пошел следом в кабинет.
- Что-нибудь удалось выяснить? - спросил Меньшиков.
- Ты о диверсантах? - Петровский выдвинул из-под стола стул, сел. - Пока ничего, - помолчал. - Дела очень плохи, Федор Иванович. Диверсанты - цветочки, а ягодки… - Капитан щелкнул костяшками пальцев по столу. - Вам известно, что ночью перед боевым вылетом кто-то отлучался с аэродрома?
- Отлучался? Куда?
- А вот это надо еще выяснить. Ты никого не отпускал?
- Разумеется. - Меньшиков соображал, кто же осмелился нарушить его строгий запрет. Вспомнился разговор Туманова с Гордецким. Почему они не спали и куда шли? Не они ли? - Я слышал голоса летчиков Гордецкого и Туманова. По-моему, только они не спали, - высказал предположение Меньшиков. - А направлялись они к землянке.
- Если бы… - вздохнул Петровский. - Они отлучались в городок.
- Зачем? - Меньшиков спохватился, увидев саркастически-насмешливый взгляд Петровского, и пояснил свое недоумение: - Дисциплинированные, хорошие летчики.
- "Дисциплинированные, хорошие"… - повторил с грустью в голосе Петровский. - Очень уж ты доверчив, Федор Иванович. А знаешь, с кем они встречались?
- Слыхал от летчиков. И видел ее сегодня.
- Кто она?
Меньшиков пожал плечами.
- Похоже, из сельских. Руки крупные, работящие.
- Вот видишь, как обманчива внешность. Она из интеллигентной семьи, дочь бывшего директора Краснодарского универмага Пименова. Слыхал о судебном процессе по делу о спекуляции?
- Нет. Я ведь недавно здесь, на юге… А при чем тут Туманов и Гордецкий?
- Я тоже интересуюсь, при чем. При чем их уход, при чем знакомство с этой девицей, дочерью осужденного. И еще есть одно "при чем". - Он выбил костяшками пальцев дробь на столе. - Не для распространения. В первый день войны, когда полк получил боевую задачу, она тут же была передана по радио. Со всеми подробностями: с маршрутом полета, количеством экипажей, эшелонами, временем удара по цели. Вот почему откладывался ваш боевой вылет. Этим утром, как только начала взлетать твоя группа, снова был засечен радиопередатчик. Тем же шифром сообщались коррективы налета.
- Не подозреваешь же ты Туманова и Гордецкого в шпионаже?
- А почему бы и нет? Ты уверен в них?
- Я ручаюсь за них.
- Не надо ручаться, Федор Иванович. - Петровский поднялся. - Что ты знаешь о своих подчиненных? Хотя бы о Туманове. Что он не имеет родителей, окончил 10 классов с отличием. А кто его воспитывал, у кого он, будучи беспризорником, набрался таких благородных манер, дисциплинированности, исполнительности? - Петровский колючим, ледяным взглядом пронзил Меньшикова. - Вот то-то. В общем, я уже доложил свои соображения по инстанции и получил "добро".
- В таком случае я тоже вынужден доложить свои соображения моему командованию, - ответил Меньшиков и полез в стол за бумагами, давая понять, что разговор окончен.
5
В напряженных воздушных боях рождались все новые и новые герои…
(Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945)
Вечером на аэродром прилетел на учебно-тренировочном самолете командир корпуса генерал Тулинов. После разговора с оперуполномоченным Меньшиков позвонил ему и доложил о результатах боевого вылета. Рассказывая о воздушных боях, назвал фамилии командиров отличившихся экипажей, среди них Туманова и Гордецкого, а уж потом сообщил об их проступке, стараясь смягчить вину подчиненных героическими действиями в полете.
- Послушаешь вас, так все у вас асы, а потеряли треть экипажей, - недовольно пророкотал генерал. - Ладно, прилечу - сам разберусь.
И вот прилетел. Меньшиков встретил его на аэродроме и на своей изрядно поношенной эмке повез в штаб полка. Генерал сидел молча, насупив свои широкие брови, отчего на лбу прорезались две глубокие морщины. Такое настроение командира корпуса не предвещало ничего хорошего, и Меньшиков не решался начать первым разговор, хотя очень хотелось узнать, какие потери в других полках и каково положение на фронтах.
Машина остановилась. Генерал вышел из кабины, но в штаб идти не торопился. Достал папиросу и сел на лавочку в курилке. Меньшиков остановился рядом, ожидая, когда командир начнет разговор.
Тулинов чиркнул спичкой, прикурил и, глубоко затянувшись, словно вздохнул о чем-то. Спросил, не поднимая головы:
- Почему такие большие потери?
Меньшиков ждал именно этого вопроса, но ответил не сразу. Почему? Он задал этот же вопрос себе, когда узнал, что из его группы не вернулось шесть экипажей. И когда уговаривал женщин разойтись по домам, уверяя, что их мужья еще вернутся, знал: нет, не вернутся, и ломал голову, почему огонь наших скорострельных пулеметов, считавшихся первоклассным оружием, столь малоэффективен. А когда Тулинов выразил недовольство по телефону - "потеряли треть экипажей", - голова и вовсе пошла кругом. Почему? Этот вопрос угнетал его, не давал покоя. Очень хотелось спать, и он не поехал с аэродрома, а зашел в землянку, сооруженную возле КДП, ткнулся на нарах в пахучую, скошенную накануне траву, еще волглую, источавшую все запахи земли, неба и солнца. Задремал он сразу, именно задремал, а не заснул, потому что вопрос о причинах больших потерь продолжал мучить его. Поначалу он искал ответ в своих действиях: где и какую он допустил ошибку? - но, когда вернулась вторая эскадрилья без семи экипажей, он понял: дело не в нем.
- Немцы оказались сильнее, чем мы предполагали, - ответил он генералу.
- Сильнее? - Генерал поднял голову, и его широкие брови круто изогнулись, выражая недоумение. - Или лучше подготовлены?
- Мы подготовлены не хуже, - возразил Меньшиков. - Но скорость "мессершмиттов" пятьсот семьдесят километров, почти вдвое выше наших "илов", и у них двадцатимиллиметровые пушки…
- А скорострельность разве не играет роли?
- Играет. Но немцы открывают огонь с шестисот-пятисот метров. Для ШКАСа такая дальность неэффективна. И нужен второй стрелок: задняя нижняя сфера у нас практически не защищена.
Генерал о чем-то подумал, взглянул на часы:
- Во сколько у вас построение?
- В двадцать ноль-ноль, после ужина.
- Хорошо, вот тогда и поговорим со всеми, послушаем мнение других. А где ваши особо отличившиеся, которыми особый отдел заинтересовался?
- Туманов и Гордецкий?
- Да, они самые.
- Отдыхали. Сейчас должны в столовую прийти.
- Вызовите их сюда.
Пока посыльный бегал за летчиками, Меньшиков докладывал Тулинову о результатах бомбометания, о том, что видел на пути к цели и на обратном маршруте. Они перешли в кабинет комполка, и Тулинов, расстелив на столе карту, отмечал на ней место встречи с истребителями, расположение зенитной артиллерии, кораблей в море. Генерал несколько отошел и, когда Туманов и Гордецкий доложили, что явились по его приказанию, даже протянул им руку и предложил сесть.
- Вдвоем уходили в самоволку? - задал он вопрос без проволочки и без той суровости в голосе, которая слышалась, когда он разговаривал по телефону.
Меньшиков заметил, как замкнулся Туманов, плотно сжал губы, видно, не желая отвечать на вопрос ни при каких обстоятельствах. Гордецкий же, наоборот, оживился, озорно блеснул темно-карими глазами и тут же выпалил:
- Так точно, товарищ генерал, вдвоем.
- Куда? - Откровенность лейтенанта не смягчила Тулинова, голос его зазвучал жестче, суровее. - Только честно, как на духу.