- Да, - тихий голос воспитательницы.
- Как раз сегодня были смотрины.
- Я в курсе.
- Как раз его одного и выбрали.
- А-а, вот в чем дело, даже дети ревнуют, завидуют… Дожили, все хотят отсюда уехать… Но ребенка надо лечить основательно, ведь когда вам надо, вы просите разместить ваших детей в нашей санчасти.
- Да-да, конечно… Но я должна сообщить директору. Даже боюсь позвонить. Что будет!?
- Ради Бога, пока не звоните, - настоял врач. - Мы сейчас перевезем пострадавшего, а потом звоните своей Хозяйке.
Вскоре появились носилки на колесах. Мальчика закутали в одеяло. Вынесли во двор, долго везли сквозь темный лес, потом калитка, снова лес, новое здание, запах лекарств. Ему сделали укол, и не один. Он плакал, и пока обрабатывали ручки и ножки, он так и заснул со слезами на глазах.
А на следующий день, видать уже ближе к обеду, он проснулся от шума; доктор и Хозяйка о чем-то громко, эмоционально спорили.
- Видите, вы разбудили больного. Покиньте нашу санчасть, сюда вход посторонним воспрещен, - на очень повышенных тонах напирал мужчина.
Испугавшись директора, Мальчик зажмурил глаза, сделал вид, что вновь спит, и вскоре наступила тишина, а он еще долго не раскрывал глаза, пока кто-то осторожно не потеребил его по плечу.
- Просыпайся, - очень ласково лицо доктора. - Мы пригласили главного специалиста области по ожогам. Да и кушать пора.
При обработке ран было больно. Зато потом его кормили с рук, и как кормили, почти всем миром: шесть бабушек, которые лежали с ним в палате. И может быть, Мальчик этого еще и не понимал, оказывается, одна лесопарковая зона была поделена забором на две части: на одной - детский дом, на другой - дом для престарелых, где Мальчик себя чувствовал очень хорошо, если бы не споры самих бабулек относительно его судьбы. Одни утверждали, что ребенку гораздо лучше уехать в Америку, другие рьяно это отвергали. И как продолжение этого, через пару дней явились все, в том числе и "иные" люди, правда, теперь они не улыбались, а были очень озабоченные, но к Мальчику не прикасались.
- У нас решение суда, и этот ребенок их, - со взбухшими на шее венами напирала Хозяйка.
- Знаю я ваш суд, самый "гуманный в мире"! - со злостью кричал доктор. - Всю страну продали, теперь и за детей взялись, генофонд! Под корень рубите! Вон! Вон из моей санчасти, с нашей территории!
- Вон! Вон! - теперь уже дружно поддержали и больные бабушки.
После этого еще день-два была тишина. А Мальчик уже пошел на поправку. И хотя ходить ему еще не разрешалось, но на постели прыгал он как хотел, и уже скучно стало ему средь бабулек, хоть в колонию возвращайся. И если днем еще терпимо, то вечером все бабульки куда-то гурьбой уходят, и такая тоска, аж жуть, к тому же из коридора доносится почти каждый вечер какая-то до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. И он уже не первый вечер к ней прислушивается и почему-то непременно свой город, свой "Детский мир" и своих родителей со слезами вспоминает. А на сей раз мелодия до того знакомая, тянущая прямо за душу, что он не стерпел, хоть и строго запрещено, сполз с кровати и буквально на четвереньках, пополз из палаты. А там дощатый коридор, с картинами на стенах и более просторный холл, где сидят престарелые люди, и что он видит?! На небольшой сцене пожилая женщина со скрипкой.
- Учитал! Бабушка Учитал! - изо всех сил закричал он.
Этот вечер, пока он не заснул, она сидела с ним. И утром, когда он проснулся - она, улыбаясь, рядом. И как ему радостно, хорошо, как давно-давно не бывало. А еще через пару дней ему уже разрешили не только встать, но даже и обувку надевать. И все вроде бы хорошо, да вновь скандал, только Мальчик этого уже не видел. Где-то на подступах к дому престарелых штурм, с судебным приставом и с милицией. Все бабушки и дедушки стали стеной; "инородцев" в свой дом не пустили.
И в тот же день, уже к вечеру, у кровати Мальчика расширенный "консилиум" - здесь почти что сотрудники и обитатели дома престарелых, и все смотрят на Мальчика.
- Ты как хочешь, - наконец тихо у него спрашивает доктор, - туда, где "благодать", или еще как?
- Учитал! Учитал! - прильнул Мальчик к бабушке.
- Домой хочу, домой! Там, где "Детский мил", где Вы меня учили.
- Там ведь война.
- Там уже ждут меня мои Папа и Мама. Там "Детский мил" и там мой дом.
- Мой дом тоже там, - тихо прошептала бабушка Учитал.
- Да, да, наш дом там, - жалобно сказал Мальчик, схватил сморщенную руку бабушки и поцеловал.
В тот же вечер доктор привез для Мальчика новую теплую одежду, обувь и уже ночью он же их отвез на вокзал. Ехали на поезде, потом на другом, и на автобусах. И оказалось, что это не так близко, как на карте виделось. И тем не менее, через двое суток, тоже к вечеру, они добрались до Грозного. И этот город был не сказочный и словно не родной. Все разрушено, грязь, мусор, людей мало - и те какие-то хмурые, настороженные, прибитые. Осень в разгаре, идет мелкий дождь, а они - бабушка с рюкзаком на спине, с футляром для скрипки в одной руке, другой держит Мальчика; все стоят на так называемом вокзале и не могут ничего понять, будто в чужом городе, и все здесь действительно иное.
Лишь надвигающаяся страшная ночь заставила бабушку тронуться. Кругом мрак, блокпосты, хмурые люди с оружием, а улиц не узнать, еле-еле по памяти. И все же до Первомайской они дошли. Дом бабушки полностью разрушен, и соседние тоже, и во всех разбитых окнах мрак, ужас.
- Пойдемте ко мне, - почему-то не унывает Мальчик, - там меня ждут Мама и Папа.
Выбора не было. Уже в густых сумерках они тронулись в сторону Сунжи. Здесь та же картина, "Детского мира" давно нет, и уже Мальчик в темноте тащит бабушку.
- Вот наш дом, - они вошли в сырую, темную, продуваемую арку.
- А вот наш подъезд, - будто по нюху ориентируется Мальчик.
А подъезд хоть и разбит, да кое-как ухожен, и видно- здесь ходят, и даже веет жилищем, теплом. Из-за прыти Мальчика, чуть- ли не бегом взошли на второй этаж. У закрытой металлической двери мокрая тряпочка, свежие следы.
- Папа, Мама! Я велнулся! Отклойте, - застучал Мальчик.
Дверь открылась.
- Тетя Ложа? - удивился ребенок.
- Кjант, дашо Кjант, - женщина села на колени, обняла Мальчика, дрожа тихо заплакала.
Глава третья
Мальчику она приходилась тетей - двоюродной сестрой его матери. По-настоящему звали ее Марха. Видать кто-то из предков решил, что она чересчур чернява или еще как. Правда, это имя с ней не прижилось и еще, где-то в начальных классах, ее стали почему-то называть Розой, так и пошло с тех пор - двойное имя, что нередко у чеченцев встречается - по документам Шааева Марха, а в жизни просто Роза.
Сказать, что от смены имени жизнь ее стала цвести, - невозможно. Скорее ее судьбе соответствовало настоящее имя, и не облако, а скорее сумрачная туча.
Ее отец, из-за депортации не образованный, занимался отходничеством, словом, шабашничал где-то в Сибири, дома появлялся только в зимние месяцы, изрядно пил, и когда Розе было лет десять, он умер. А Роза, старшая, - еще два брата, - с детства, как могла, помогала матери. Окончив лишь восьмилетку, она устроилась на курсы швеи-мотористки, потом более пяти лет занималась нудной, пыльной работой на трикотажной фабрике, и лишь когда самый младший брат окончил школу, она, как сама считала - уже в солидном возрасте, шел двадцатый год, - наполовину осуществила свою мечту, поступила если не в мединститут, то хотя бы в медучилище. И отучилась только год, как ей вдруг сделали предложение.
Ни с того ни с сего, а как-то вечером старики пришли, оказались сваты. А сам молодой человек только раз показался. Да и что ему показываться, ухаживать, совсем рядом, в одном из пригородов Грозного живет. Так она его - Туаева Гуту, как "рыжего Гуту", с самого детства знает.
И кто бы мог подумать, что судьба так распорядится. Вроде совсем незаметный был парень, лет на пять старше нее, а в последнее время так раскрутился, что только о нем во всей округе говорят. Ныне рыжий Гута заготовителем шерсти где-то в Калмыкии работает, раз в месяц в Грозном показывается, и каждый раз у него новая машина. И братьям двум машины купил, и дом огромный строит, и вообще, совсем по-иному Туаевы жить и выглядеть стали.
Конечно, все это хорошо, и мать Розы и вся родня согласие дали, да и как иначе, вроде все нормально. Однако сама Роза, может для порядку, хотя до этого особых предложений и не поступало, взяла некоторый тайм-аут, стала все взвешивать.
Минусы есть. Рыжий, синеглазый - такие ей не нравились, но, ей - Богу, и признаться грешно, а иным отныне она мужчину и не представляет, ведь надо как-то разбавить ее "загар". Не образован, или малообразован, хотя говорят, что есть у него "корочка" какого-то грозненского техникума, и якобы, по специальности - бухгалтер-экономист. Так диплом о высшем образовании сейчас не проблема, лишь бы деньги были, а они у него есть. Главное, что Гута уже определился в жизни, свой хлеб имеет, а не как иные в штопаных штанах ходят. Словом, эти минусы в плюсы превратились. Да минус есть, и еще какой. Роза ревнива, очень ревнива, а ее жених уже был женат, и знает она ту девушку, правда, недолго они вместе жили и детей не заимели. В общем, согласна, к тому же Туаевы чуть ли не клятвенно заверили - учится Роза и дальше будет, им в доме свой медработник весьма кстати.
Свадьба была просто роскошной, настоящий пир, и не один день. И подарков ей надарили - мечта: теперь она в золоте, а наряды!
Сам жених больше всех рад. По крайней мере целую неделю, как говорится, "не просыхал", а потом дела, и он уехал ненадолго в Калмыкию, а ее не взял, и это уже нехороший подарок. А следом - медработники Туаевым не нужны - все здоровы, и она стала просто домработницей, к которой раз в месяц наезжал муж. А ее муж, что дома, что в округе чуть ли не полубог. Полчаса - час посидит с родными, поговорит, главное - деньги для всех выложит, и тут как тут и друзья его уже возле дома околачиваются, гулять зазывают, где-то у речки уже шашлыки пережариваются, музыканты разогреваются, наверняка и иные соблазны есть. В общем, в лучшем случае под утро ее муж к ней пьяный является, и ему уже не до жены, спит. Еще сутки, когда двое, от гульбы отходит, и как только может сесть за руль, даже по-человечески с женой не поговорив, не попрощавшись, уезжает, а все в округе твердят - как Розе повезло, на все готовое пришла, и дом новый строится.
Действительно, Гута по соседству хороший участок купил, дом строит, и теперь Розе приходится еще тяжелее, ведь и строителей кормить надо, а она уже в положении, да разве это оправдание - для ее потомства фундамент, да немалый, закладывается.
Где-то через год после замужества Роза родила девочку; маленькую, синеглазую, рыжую - в отца. Ребенок был болезненный, все время плакал, а отец лишь мельком пару раз на дочь глянул, - на лице недовольная гримаса, мол, нам мальчиков, да здоровых надо. И до этого Гута холоден был с женой, а теперь и вовсе отстранился, даже спит в другой комнате - плач ребенка ему храпеть не дает.
А далее стало еще хуже, и если раньше Гута хотя бы раз в месяц появлялся, то со временем и через полтора, два, а потом и три. У Розы дочь, какая-никакая, а семья, и ребенку и питание и одежду и лекарства купить надо, - денег у нее нет, хоть и видится внешнее благополучие.
Оправдываясь перед родственниками, что ей нужны деньги, хотя дело совсем в ином, - она ревновала, - Роза, как давно замышляла, попросила денег у родного брата, на иждивении которого она в последнее время жила, и впервые в жизни выехала за пределы Грозного, аж до Калмыкии, благо адрес мужа она уже давно выписала.
Лето на исходе - пыль, жара. Небольшое село в бескрайней степи. Здесь дома не такие, как в Чечено-Ингушетии, - небольшие, в основном саманные. Да дом мужа поприличнее остальных; во дворе пара разбитых машин, под навесом мешки с шерстью, сыромятные шкуры, запах, мухи и какая-то женщина, никак не моложе нее, весьма упитанная, если не сказать толстая. Подспудно о наличии этой женщины Роза давно догадывалась, и боялась, что не сдержится от ревности при встрече. А теперь на нее она даже не смотрит - мальчишка, уже не маленький - лет пяти-шести, возится возле велосипеда - просто копия Гуты.
Может быть, и не следовало, да сами ноги повели Розу во двор, и она машинально спросила Гуту, и без приглашения села - сил не осталось.
Хозяйка вначале опешила, долго руками стирала густой пот, хлынувший со лба. Потом вроде пришла в себя, даже холодный компот для гостьи принесла, и будто диалог меж ними уже давно шел:
- Меня зовут Оксана. Гута если и приедет, то очень поздно… А я тебя давно знаю, фотографию свадьбы "доброжелатели" подкинули. Однако я законная жена, - она демонстративно показала свидетельство о браке - и как видишь, раньше тебя устроилась, - то ли с усмешкой, то ли с сожалением продолжила она, кивнув в сторону мальчика.
- Эта писулька со звездой безбожников и идолопоклонников не делает ваш брак законным, - сквозь зубы тихо выдавила Роза.
- Перед Богом и людьми мой брак и моя дочь - законны, - она встала, стакан в ее руках дрожал, - и как видишь, я ни раньше, ни позже - не "устроилась". И даже не зная о вас, давно жалею об этом браке.
Залпом выпив компот, жажда одолевала, и больше ни слова не говоря, Роза второпях ушла.
Почти что не соображая, немало времени провела в центре села, будто ожидая автобуса до Элисты. И лишь когда солнце покатилось к закату, она встрепенулась - надо где-то переночевать. Тут она увидела смуглого подростка на велосипеде.
- Ты не чеченец? - кинулась она к нему.
- Нет, а чеченцы вон там живут, - указал велосипедист на дом Гуты.
- А еще есть? - встревожен голос Розы.
- Есть, на чабанской точке, вот по той дороге идти надо, - в сторону бескрайней степи.
Туда было тронулась Роза, да голос ее остановил.
- Девушка, постой, заблудишься, там развилок-то не сосчитать, - под густой кроной вишни сидит старушка, от зноя скрывается.
- Может, у нас переночуешь? А нет, сейчас мой дед тебя с ветерком доставит, и без того туда ежедневно мотается - друзья.
В коляске трехколесного мотоцикла действительно стало попрохладней. И встретили ее как почетную гостью, аж неудобно, даже барашка зарезали, хоть и говорили, что каждый день это делают. А Розе кусок в горло не лезет, и вроде ничего она и не сказала, а ей уже все объясняют.
- Конечно, твой, или ваш Гута - парень деловой, крутиться умеет, и вроде даже молодец. Так это - как посмотреть… А на этой Оксане он не просто так женился; девок, тем более русских, да гораздо краше - пруд пруди. Да он за этой необъятной все ухаживал, отец у нее директор районной заготконторы. Как на Оксане женился, так и стал Гута главным заготовителем шерсти в районе, а шерсть здесь - все; огромные деньги. А до этого все в колхозе ошивался, вкалывать как мы, не хотел, все время в долг просил, словом, из грязи - в князи, его машин не сосчитать… Правда, времена ныне меняются - шерсть государство не закупает, да и нет уже никакого государства, даже зарплату не платят.
На следующее утро хозяин чабанской точки возился возле старенькой машины; землячку в горе бросать нельзя, решено отвезти Розу до самого Грозного, а это путь не близкий. Жена чеченца, пожилая женщина, всю дорогу молчала, пребывала в дремоте. Розе расслабляться нельзя, надо слушать водителя. А старик, словно не чабан, а заправский политик, всю современную историческую ситуацию разъяснил, ведь она далека от всего этого.
Оказывается, "огромная сильная страна СССР без единого выстрела, лишь росчерком пера трех собутыльников перестала существовать". Горбачев - предатель, Ельцин молодец - всем свободу обещает. Не сегодня-завтра и в Грозном грядет смена власти - свой генерал объявился, будет сплошная благодать, много работы и наконец-то он с семьей вернется домой.
Эту политинформацию Роза быстро забыла, не до политики, у нее свои проблемы, и не зашла бы она больше в дом Туаевых, да дочь больная заставила, а следом и сам Гута объявился, и не как раньше, а показал, что муж, избил ее основательно. И тогда она не ушла - не хотела синяки родным демонстрировать. А потом позабыла она и мужа и все остальное - дочка совсем плохая стала, слегла она с ней в больницу.
- Ребенка надо в Москву, хотя бы в Ростов везти, - советуют ей врачи, у нас нет оборудования.
Выписалась Роза с ребенком из больницы и как ни странно, муж ее, оказывается, уже неделю в Грозном, и ладно жена его не интересует, однако, хотя бы дочь проведать должен был. Высказала Роза свои обиды - Гута и не среагировал. Тогда она второпях, пока не убежал, рассказала о здоровье девочки, попросила денег на поездку в Москву.
- Нет у меня денег, нет, - вскипел муж, - надоели вы мне все, надоели.
Конечно, Роза уже догадывалась, что дела у мужа пошли неладно, и уже не впервой он деньги не домой, как раньше, а из дома увозит, что-то распродает, отчего родные им ныне недовольны. И не только Гута, но и все Туаевы носы повесили, помрачнели, и какие-то люди почти каждый день к ним наведываются, и не просто так с претензиями, деньги требуют. А следом хуже напасть - прокуратура Калмыкии и Ставрополя Туаева Гуту разыскивают, и он то дома отсиживался, а теперь и из дома куда-то бежал, как слышала Роза краем уха, куда-то в горные аулы, у родни отсиживается.
Розе не до этих "разборок", у нее одна забота - здоровье дочери, и оно с каждым днем все хуже и хуже, а родня мужа безучастна - дочери у них не в почете, хотя своих дочерей и сестер любят. Совсем запаниковала было Роза, да времена идут, ее младшие братья, которых она считала юными, оказывается, уже повзрослели, деньги зарабатывают, как услышали о проблеме сестры, тут же откликнулись.
Засобиралась Роза в Москву, уже и билеты купила, а дочь совсем ослабла, дорогу не осилит; вновь, надеясь ее подкрепить, Роза с дочерью легла в местную больницу, - ничего не помогло, ребенок умер.
Тяжело, очень горько переносила Роза эту потерю, а ее муж так и не показался во время траурных дней, после окончания которых она, как могла, объяснилась со свекровью, и не видя никакой поддержки и теплоты, навсегда ушла к себе домой, попросив, чтобы муж в соответствии с ритуалом, с нею развелся.
Как женился на ней Гута, так и развелся - сам даже не показался, он вроде бы теперь в далеких краях, а так, его братья, будто бы виновато, объявились, что-то промямлили, словом, она свободна.
Казалось Розе, что мир не только померк, но вся ее жизнь закончилась, да братья поддержали.
- Дочь потеряла, конечно, горе. А то, что от Туаевых ушла, - даже хорошо. И нечего долго горевать, ты лучше давай медучилище заканчивай, мы поможем.