Из последних сил, как и все остальные, Роза держится на ногах. Благодаря стойкости главврача, больница еще функционирует, даже есть график дежурств, и самое тяжелое суточное дежурство в приемном отделении. Здесь на полу многосантиметровый слой крови вперемешку с грязью. Если на улице потеплело, жижа - ходить тяжело. В последние дни поток поступающих резко сократился - один, два, да учитывая, что медикаментов практически нет, это тоже невыносимо.
- Вы можете говорить? - склонилась она над поступившим, у которого все лицо в крови, голова и предплечье в мелких осколочных ранениях.
- Роза, это я, помоги.
- Яндар, Туаев? - она узнала его по своеобразному голосу. - Ты как в Грозный попал? - С гуманитарной миссией, как врач. Машину подбили, один вроде выжил. Этот Туаев - тоже сосед, двоюродный брат ее номинального мужа - Гуты. Однако, в отличие от семьи Гуты, эти Туаевы будто не родственники, в этой семье люди учебой и трудом зарабатывают свой кусок хлеба. А Яндар вообще был для всех примером. Сразу после школы в институт не поступил, ушел в армию. После службы поступил в Краснодарский мединститут, потом ординатура и аспирантура в Москве. Там он с тех пор врачом работает, как говорят, многим землякам помогает.
- Сейчас, сейчас, - засуетилась Роза, аж оживилась.
По строгому предписанию главврача, в больнице никаких озабезам быть не должно, критерий един - степень ранения, лекарств очень мало, последний стратегический запас - для самых тяжелых: невыносимую боль заглушить. А тут Роза до главврача дошла, ампулу попросила.
- Ты что, лишь в особом случае.
- Так это особый случай - он врач, из Москвы, - и, видя, что главврач только задумался, - и мой деверь.
- О-о! Это, действительно, особый случай. В операционную, там потеплей.
В двадцатых числах января ударил сильный мороз, и словно он все сковал, в городе страшная, странная тишина. А в больнице холод - невозможно. И тогда главврач вновь собрал всех сотрудников.
- Всё… Огромное всем спасибо. Мы, что могли, - сделали, свой долг до конца выполнили. А больше у нас ни сил, ни ресурса нет, мы не можем функционировать как лечебное учреждение. Говоря языком военного времени, надо как-то эвакуироваться, да я, и никто из нас не знает, что творится вокруг, куда нам податься и как быть с ранеными. Ведь не бросать же их?
Стали советоваться. Понятно, что город под контролем федеральных войск, но ходить небезопасно, всюду снайперы. Решили двоих мужчин-врачей послать в центр для разведки и наведения контакта. Этого делать не пришлось, в тот же день, к вечеру, больницу внезапно окружили десятки бронемашин, как на штурме, со многих сторон в разбитое помещение ворвались солдаты, стали стрелять, правда, не в людей, всех уложили на пол. Потом стали сортировать медперсонал и раненых. Медперсонал стали загонять в актовый зал, очень грубо обращались с врачами-мужчинами.
- Хотя бы своего деверя забери, скажи, что он здесь работал, здесь ранен, - шепотом посоветовал главврач Розе.
- Там среди раненых наш врач, он не боевик, наш врач, - бросилась Роза и за ней еще несколько женщин в палаты.
Не только Туаева, но еще одного взрослого, на вид мирного жителя, удалось забрать в актовый зал, где нет ни единого окна, снег намело.
Там, на корточках, скучковавшись, провели ночь, плакали; в сумерках в палатах звучали глухие одинокие выстрелы.
А наутро медперсонал поделили на женщин и мужчин, погрузили в разные военные грузовики. Как позже узнала Роза, мужчин-врачей пару дней подержали в подвалах консервного завода и всех отпустили, а с женщинами обошлись хорошо: отвезли в район аэропорта, накормили и отпустили.
Город стал чужой. Разбит, в руинах, горит, везде мусор, ни единой души - и запах, этот запах гари, пороха, крови и смерти. Она вначале бежала, потом задыхаясь, тяжело шла, услышав гул бронетехники, хоронилась в развалинах. Лишь к вечеру добралась до своего поселка, ничего не узнать, а их дом без крыши - словно спилили.
- Нана! Нана! - сквозь слезы крича, вбежала она во двор, к мрачному строению, что когда-то было домом, но подойти не посмела, представив жуткое, чуть ли не визжа, вновь завопила.
- Нана-а-а!
- Роза, Роза! - из-за дощатого забора сморщенное лицо соседки, улыбается.
- Мать, а где мать, братья? - скользя по снегу, бросилась туда Роза.
- Не волнуйся, они давно уехали в Хасавюрт. О тебе волнуются, был человек, адрес оставили.
Роза думала на следующее утро направиться туда, но не смогла: в соседском подвале тепло, сытно, теперь за ней несколько человек ухаживает. Она расслабилась, накопившаяся хандра взяла свое, и она четверо суток валялась. А как пришла немного в себя, выведала у соседей обстановку и пошла в центр Грозного.
Удивительная штука - жизнь, удивительные люди - чеченцы. Кругом война, все горит, стреляют, а центральный базар в столице на том же месте, еще не кишит, да хлебом пахнет, торговки все в калоши обуты, снегу на товар пасть не дают. Тут же стоянка такси: - Хасавюрт, Назрань, Ставрополь! Прокачу с ветерком в мирные страны!
Словно в сказке, всего пару часов спустя Роза увидела мать и брата, зарыдала, затем долго смеялась, будто жизнь вновь началась. Просто физически она ощущала какую-то легкость, даже блаженство от жизни без войны, и так продолжалось более двух недель, пока, то ли от разговоров матери, то ли от вида чужих детей, ей вдруг стало тоскливо, даже страшно, как в первые дни войны, и ее неотвязно стало преследовать чувство пожизненного одиночества: неужели у нее никогда не будет детей? И ни с кем, даже с матерью, она не хочет своим горем поделиться, так мать сама эту боль тормошит.
Чтобы как-то тоску развеять, да и денег нет, - решила она попытаться здесь, в Хасавюрте, устроиться на работу. Пошла в одну больницу - не получилось, в другой не было на месте руководства, и пока Роза перед корпусом месила грязь, дожидаясь главврача, ее имя кликнули, потом еще и голос знаком, - неужели Яндар Туаев? Точно, лица не видно, все перебинтовано, но это он.
- Роза, Роза, моя спасительница, - она попала в крепкие объятия. - если бы не ты - где бы я сейчас был? Понимаешь, какое-то наваждение, вот только тебя вспоминал, и вдруг выглянул в окно: ты - не ты? Я здесь долечиваюсь, наверное завтра выпишусь, полечу в Москву.
Конечно, она ничего не обдумывала, просто слово "Москва" зародило в ней, наверное, сумасбродную идею, и она сходу ляпнула:
- Возьми меня с собой. Правда, денег нет, потом верну долг.
- Ты что? О каком долге говоришь? Это я у тебя по гроб жизни в долгу, и мало того, что мы родственники, мы еще соседи и коллеги… А ты раньше была в Москве?
… Москва! Такой красы, столько дорогих машин, нарядных людей Роза никогда не видела.
- Ты смотри, - выглядывая из окна машины, все удивлялась Роза, - у нас разруха, а здесь цветущий край.
- Ну, ты как медик, - отвечал ей Яндар, - изучала теорию эволюции Дарвина. Вот она, борьба за существование, и как сказал классик: "у сильного всегда бессильный виноват". - Яндар, я знаю, ты ведь глубоко верующий человек. Неужели ты признаешь теорию Дарвина и вправду считаешь, что люди произошли от обезьян?
- Раньше не признавал. С возрастом стал сомневаться, а, побывав сейчас в Грозном, убежден: некоторые людские особи точно произошли от обезьян, если не от шакалов.
- Да, за этот месяц войны я себя не раз на этой мысли тоже ловила.
- Конечно, к счастью, или, еще можно сказать, доля этих нелюдей невелика. И что парадоксально, они среди всех народов есть, на любом языке говорят, любой цвет глаз и кожи имеют, и их просто так не отличить. И одна на них управа - это строгость законов и неминуемость их исполнения. А если этого нет, то их алчность, хищность и человеконенавистность начинают выпирать наружу, как сейчас в России, и тем более в Чечне.
- И откуда они взялись? - не на шутку удивлена Роза.
- Как "откуда"?! Сколько у нас незаконнорожденных выродков - почти все мужчины направо-налево гуляют. А эти браки, не всегда благословленные Богом, - у нас, и без венчания - у них. А сейчас здесь вообще модны так называемые "гражданские браки"; и кто от этих браков родится?
- Что это за "гражданский брак"?
- Когда супруги, в принципе, вольны что угодно делать.
- Это мой брак с Гутой, - просто невольно вырвалось у Розы, она смутилась, отвернулась.
- Гм, гм, - кашлянул Яндар и больше они не говорили.
Яндар - кандидат медицинских наук, доцент, вот-вот защитит докторскую, уже двенадцать лет работает в Москве, а работа хирурга, Роза знает, не из легких, и тем не менее своего жилья нет - снимает, а семья большая: четверо детей, - да Яндар не унывает.
- Теперь и в Москве, как на Западе, некоторые врачи очень хорошо зарабатывают. Но, правда, это к общей хирургии не относится. Но все равно, жаловаться грех. Врач, тем более чеченец, здесь богатым не станет, но, работая, без куска хлеба тоже не останется. Так что живи, Роза, у нас и отдыхай.
Жены Яндара ранее Роза не видела, все переживала, а хозяйка почти ее ровесница, оказалась женщиной простой, абсолютно неиспорченной цивилизацией. На следующий день по приезде, повела она Розу в магазин, и, наверное, никогда в жизни Розе не было так стыдно, как во время примерок - пережившие войну ее грубые ботинки и пальто были не только избиты и изношены - пропитались кровью, гарью так, что хорошенькие молодые продавщицы, не представляя такую жизнь, с отвращением воротили носы, явно не желали обслуживать, и лишь когда жена Яндара, как бы между прочим, продемонстрировала тугой пресс американских банкнот, обоняние многих притупилось.
А потом были в парикмахерской, в косметическом салоне, и не раз, так что через пару дней глянула на себя Роза в зеркало - не узнала, даже расплакалась.
И так получилось, как положено, погостила она в свое удовольствие три дня, сдружилась с хозяйкой и не сдержалась: как-то ночью, за чаем, на кухне поведала ей свою потаенную затею… Как бы там ни было, а она законная жена Гуты Туаева, и не раз, а два раза муллы совершили меж ними положенное у мусульман брачное благословление. И если в первый раз не сам Гута, а посредством братьев какую-то процедуру развода с ней совершил, то на сей раз ничего такого не было.
- Мне стыдно, даже тебе говорить стыдно, - вытирая платком лицо, пряча слезы, дрожащим голосом продолжает тихо Роза, - но я боюсь старости, боюсь одиночества… Гуте я не нужна, но у нас была дочь, он еще мой муж. И как ни стыдно, может, и порочно, но я хочу, чтобы он немного пожил со мной, пока я, если Бог даст, не забеременею… А больше мне от Гуты ничего не надо, копейки не попрошу, сама ребенка, законнорожденного ребенка, как Бог даст выращу…Поймите меня, простите и, если можете, помогите… Я знаю, что отношения меж Туаевыми не совсем ровные, но все равно он Яндару брат. И уже всхлипывая: - Может я дура?… Ты пойми меня, я такое в Грозном видела и пережила, что любой мог бы свихнуться… Хотя, может, так суждено, а я пытаюсь чем-то спекулировать, пользуюсь вашей добротой.
Ничего ей хозяйка ответить не может, сама горше Розы плачет, закрыв лицо руками, головой мотает.
Проснулась утром Роза, голова болит, жалеет о сказанном, да слово не воробей, и она чувствует, этим уже веет, на той же кухне Яндар перед работой завтракает, и жена его, понятно, там, и тема та же - обороты набирает, а земляки ее вряд ли поймут: вне рамок традиций такие нюни распускать.
Дождалась Роза в постели, пока Яндар и взрослые дети не ушли, только тогда встала и, увидев хозяйку, вся виновато согнулась, руки жалобно на груди сжала и молящим голосом:
- Я и так вам много должна. Дай, пожалуйста, еще денег на билет и подскажи, как до Грозного добраться.
- С чего бы это?
- Прости меня, наболтала я лишнего, совсем ума и воли лишилась.
- Перестань, Роза, - как родная сестра обняла ее жена Яндара. - Может, не в таком виде, но эту проблему мы не раз обсуждали.
От таких слов Розе не легче, теперь она стесняется видеть Яндара. К ее радости, Яндар через пару дней возвращается домой очень поздно, и как его жена замечает - очень злой.
- Отправь меня домой, - в очередной раз взмолилась Роза.
- Ты что, муж еле-еле с Гутой связался,… и пойми, это не только твоя, это нашей семьи забота, ведь мы, как ни крути - Туаевы.
Даже в воскресенье Яндар рано ушел, очень поздно вернулся, позвал Розу на разговор, а она вся задрожала, как во время бомбежек в Грозном.
- Роза, - очень официально начал Яндар; лицо его было сурово и решительно, - с одной стороны я считаю себя сугубо светским человеком; с другой, как меня учил с детства отец, я мусульманин, и как позволяет жизнь в Москве и моя работа, выполняю многие предписания… Гм, гм, - кашлянул он. - С какой стороны ни смотри, а твое пожелание мне кажется абсолютно правильным, чисто материнским. И если смотреть шире, то это проблема не только твоя, у нас масса одиноких женщин, а учитывая войну и крайнюю бедность - будет еще хуже.
Роза как можно ниже опустила лицо, нервно теребила ткань платья.
- Ну, я не буду пред тобой долго философствовать, - продолжал Яндар, - перейду к делу… Гм, как мне не обидно, но мой двоюродный брат Гута - дрянь, если мягко выразиться. Сидел он в тюрьме - каждый день звонил, записки присылал, мол, вытащи, век слушать буду.
- Он что в тюрьме был? - не сдержалась Роза.
- Хм, был… Я думал, что за все его статьи он лет двадцать получит. И вроде помочь ему некому было, у меня таких денег нет, а он через три месяца на свободе. Что из тюрьмы говорил, быстро позабыл, вновь тем же Гутой стал, вновь те же аферы, те же казино и прочее, в общем, вновь ему не до нас, и я лишь через его молодую жену Оксану смог на Гуту выйти - важной птицей стал.
- Оксана не молодая, может, старше меня, - как обычно, не сдержалась Роза, еще больше после этого склонила голову.
- Ты, наверное, говоришь об Оксане из Калмыкии? Он ее, как и тебя, бросил… А теперь у него жена, гм, по крайней мере они это так называют, - молодая девица, - не знаю, где он ее подцепил. Да дело, думаю, не в этом. У этой Оксаны отец очень богатый и влиятельный человек - начальник, плюс своя дочь от первого брака, или как это называется? … А теперь, вроде, и от Гуты беременна. В общем, у них мир, любовь, семья, и нам советовали не лезть в чужую частную жизнь.
И без того смуглое лицо Розы стало совсем мрачным, темные прожилки выступили на шее и висках:
- А у нас, значит, жизни нет, - гневно выдавила она, и бросилась в другую комнату. Более удерживать в Москве ее никто не смог бы. На следующее утро она вылетела в Махачкалу, к вечеру уже была в Хасавюрте. Будто речь шла о другой, вкратце, без эмоций пересказала матери московские новости, и не вытерпев более материнских слез, вопреки мольбам решила поехать в Грозный.
- Нана, ты за меня не переживай, - успокаивала она мать. - Я хочу быть там, я должна быть там. А ты поживи здесь, пока в Грозном не угомонится, да за братьями присматривай.
В первые дни марта Роза вновь была в Грозном. И хотя разруха, весь город в руинах, но все равно солнышко здесь как-то по особому светит, и птички здесь, не как в иных местах, а по-особому поют - войну перепеть хотят, а ей здесь роднее, и впервые за много-много дней она тихо счастливо улыбнулась и, глядя в голубое небо, словно в колыбель, нежно прошептала:
- Может, я более не рожу, не судьба! Но этот город родил и вырастил меня, и как могу - я постараюсь возродить его!
Даже не думая, она первым делом направилась в родную больницу.
- О-о-о! Роза! Как я рад! Я знал, что ты обязательно вернешься, не поменяешь родную стихию на чужой покой, - так восторженно встречал ее главврач. - А теперь все хорошо будет. По крайней мере зарплату, и не малую, как в России, платить обещают, медикаменты уже завезли, один корпус восстановили… Так что жить в родном городе можно, и главное, нужно - очень много больных, и почти что все престарелые люди.
Трудоустроившись, она хотела решить вопрос с жильем. Жить можно и у соседей, как родные, даже в подвале. Пришла она на свою улицу, сердце защемило; разруха, ни единой души, здесь была "зачистка" - от всех зачистили, трупный смрад кругом, даже собак здесь нет.
Побежала она от этого места к центру города, где люди есть, и лишь дойдя до Сунжа, вспомнила: здесь рядом, прямо над "Детским миром" ее двоюродная сестра живет.
Уже в подъезде она поняла, что здесь давно никто не живет. Все равно поднялась по разбитой лестнице на второй этаж; дверь прострелена, чуть приоткрыта, а внутри бардак, слой пыли, сквозняк, от реки сырость доносит, и свеча на печи, до конца догорела, лишь воск растекся, и кругом детские вещи, она их невольно понюхала, - запах безвинных детских испражнений еще есть, и почему-то ей захотелось здесь остаться, эти детские одежонки в порядок привести. Однако на улице уже сумерки сгущаются, а в войну они вдвойне темнее, страшнее, не до романтики - наоборот. И думая о ночи, она сквозь весь город бросилась под единственную крышу - в больницу; заступила на бессрочное дежурство, здесь и жила, пока неотвязная мысль - постирать детские вещи - не повлекла ее к "Детскому миру". И почему-то не посмела она эти вещи даже вынести из разбитой квартиры, что-то держало здесь не только их, а теперь и ее. И как только она получила первую зарплату, купила кой-какой стройматериал, попросила у главврача помощи. Организовал главврач белхи, строителей больницы привлек. И не только квартиру, а даже подъезд и отчасти двор привели в сносный порядок. Так что Роза здесь стала жить. Прожила все лето, осень, и зима в одиночестве началась, пока, как-то вечером не постучали, она испугалась, а там знакомый басок Мальчика… Началась новая жизнь. А какой может быть жизнь одинокой женщины и сироты ребенка, если к тому же и родство меж ними есть?! Это жизнь в мечтах… как сказка
Глава четвертая
Афанасьева Анастасия Тихоновна или, как ее нарек Мальчик, бабушка Учитал, родилась в 1925 году. Ее отец - Гнедин Тихон Иванович, потомственный дворянин, очень богатый и известный человек, имевший где-то под Калугой огромное поместье, был царским офицером. Он тяжело пережил отречение царя от престола, противостоял февральской революции, а от октябрьского переворота просто рассвирепел. Понятное дело - стал одним из предводителей белого движения. Дрался до конца, и после поражения на юге России не бежал, как многие офицеры через морские порты, а тайком с горсткой преданных людей перебрался на Урал, потом, выполняя какую-то ответственную миссию, попал на Дальний Восток, и там поражение, а он не мог с этим смириться и боролся бы до конца, и лишь тяжело раненого сослуживцы вывезли его в китайский Харбин.
Жить в Харбине Гнедин не пожелал; как только чуть выздоровел, стал искать пути переезда в Париж; там Европа, где он много раз бывал, он свободно говорит по-французски, а главное, ему кажется, что оттуда ему легче будет вернуться в Россию, где у него осталась семья - жена, сын и дочь.