- "Цезарь приказал легатам (Гербер перевел "дивизионным командирам" - анахронизм, который встретили снисходительными улыбками), чтобы они построили как можно больше кораблей, а старые отправили на ремонт…"
Проводившие отпуск на побережье Ла-Манша рассказывали, что там сосредоточено большое количество судов. Есть даже рыболовные катера, моторные лодки и парусные яхты. Их готовят для десантной операции. Между тем занятия продолжались дальше.
- "Чтобы быстрее загружать корабли и вытаскивать их на берег, он приказал строить их несколько меньшими, чем те, которые использовались в то время на наших морях…"
Подразумевались плоскодонные, с небольшой осадкой, корабли, которые в решающий момент обеспечивали быструю переправу войск и военного снаряжения. На перемене Вольфрам Дидерих, информированный лучше других, доложил о том, что германский военный флот таких кораблей сейчас не имеет вообще и, чтобы восполнить этот недостаток, было изготовлено несколько сот речных судов с мелкой осадкой.
Коппельман переводил:
- "Цезарь приказал привести все корабли в порт Итум, так как ему казалось, что именно из этой гавани лучше всего будет осуществить переправу…"
Члены "морского союза" нашли Итум на одной старой карте и сравнили его местоположение на гимназическом атласе. Оказалось, что теперь на этом месте стоит порт Булонь. Блестящее стратегическое положение этого исходного пункта для десантной операции было очевидно. Все трое из "морского союза" страстно желали оказаться сейчас с военно-морским флотом с порту Итум, иначе говоря, в Булони. Самое позднее через две недели там должны были развернуться важные события. Это было совершенно ясно.
Теперь переводит Бреммель:
- "Цезарь узнал, что 60 кораблей из-за встречного ветра не смогли выдержать заданного курса. Штормовые ветры на канале затруднили проведение маневра".
Уже наступила осень. Гимназисты каждый день ожидали решающего сообщения, но оно не поступало. Названный срок операции все время отодвигался. Вместо этого над Англией развернулись воздушные бои.
Когда пришла зима, Цезарь уже был в Британии и завоевал ее задолго до наступления зимних холодов. Гитлеру это не удалось…
***
Завхоза звали Ремиш. Он был среднего роста, с жирным лицом, волосы у него торчали ежиком. В юности он выучился на жестянщика. Но для постоянной работы был слишком ленив и долгое время бродяжничал, пока наконец не осел в штурмовых отрядах. За активное участие в многочисленных нацистских акциях 1933 года ему дали в качестве награды место завхоза в гимназии. Здесь не надо было много работать, зато можно было сколько угодно орать. В вязаной кофте, неряшливо сидевших брюках и войлочных шлепанцах, он шаркающей походкой сновал по гимназическому зданию, совсем забыв про свои служебные обязанности.
С началом войны его поведение изменилось. Ремиш прошел курс партийной школы и неожиданно стал руководителем группы штурмовиков. Дальнейшее продвижение в этой организации казалось ему гарантированным, поскольку большинство из его бывших начальников выдвинулось в Польше и во Франции на солидные должности. Ремиш тоже рассчитывал на теплое местечко. Теперь он почти всегда появлялся в военной форме и своими высоченными сапогами с подковками грохотал по каменным плитам вестибюля. Все перед ним трепетали, даже директор. Вследствие такого молниеносного взлета, конца которого никто не мог предвидеть, завхоз прослыл опасным человеком. Поэтому при особо важных обстоятельствах всегда заручались мнением "дорогого" партайгеноссе. Только он решал, какие песни нужно исполнять на выпускном вечере, что покупать для гимнастического зала: параллельные брусья или ковер, какие классы поедут на уборку картофеля и можно ли будет сделать чучело для гимназической коллекции из найденного мертвого орлана-белохвостика.
Ремиш пользовался своим растущим влиянием, чтобы придать себе больший вес и во многих других отношениях. Один учитель, пожаловавшийся на плохую уборку кабинета химии, вскоре получил призывную повестку и был отправлен в пехоту на западный фронт. Гимназисты вначале радовались уходу учителя на фронт, так как недолюбливали его за излишнюю строгость. Однако потом горько пожалели об этом: он хоть и был строгим, но зато справедливым и мог что-то дать им по математике, физике и химии. Его преемник, доктор Холльман, отличался абсолютной безграмотностью. Никто не мог понять, как эта бездарь смогла получить докторскую степень. Половину его занятий составляли национал-социалистические тирады со странными умозаключениями. Некоторые ученики записывали их и задавали вопросы на следующем уроке латыни доктору Галлю:
- Правда ли, господин оберштудиендиректор, что либерализм является прямой противоположностью национал-социализма?
Галль, сразу насторожившись, задавал встречный вопрос:
- Это, вероятно, сказал доктор Холльман? - и, чтобы спасти честь учебного заведения, вынужден был пускаться в пространные рассуждения о Веймарской республике и экономическом кризисе, занятости рабочих на строительстве автобанов, конъюнктуре рынка и концернах, руководимых лицами, "ответственными за четырехлетний план развития".
Наконец, к великой радости учеников, раздавался звонок - еще один урок латыни прошел без волнений.
При объяснении гиперболы Холльман задавал ее построение известным способом обратных засечек двух точек. Сухопутчики знали, что звукометристы в артиллерии действительно применяют этот метод, и рьяно его изучали. Будущих же летчиков этот метод не увлекал, их очень интересовала логарифмическая линейка, поскольку они уже видели в кинохронике, как командир с помощью подобного устройства вычисляет свой курс. Для сухопутчиков же, напротив, это было абсолютно безразлично. В задаче по геометрии решался вопрос, каким курсом должен идти миноносец, чтобы при попутном ветре дымовая завеса находилась от него на соответствующем расстоянии. "Морской союз" принялся за эту задачу с завидным рвением, а остальные гимназисты не решали ее и списали ответ во время перемены. Так как ученики занимались не регулярно, а от случая к случаю, Холльман в конце года не знал, как ему их аттестовать. Для простоты он принимал оценки, которые ставил им его предшественник. Один второгодник, который очень старался и на повторном году обучения хорошо успевал, получил, разумеется, снова "неудовлетворительно".
У доктора Холльмана были рыжеватые волосы и голубые глаза. Он считал себя эталоном человека нордического типа, но, к своему огорчению, немного не дотянул до среднего роста. Когда нужно было перечислять признаки высшей расы, гимназисты в первую очередь называли огромный рост и делали значительную паузу, прежде чем описать цвет глаз и волос. Холльмана это каждый раз доводило до отчаяния. А однажды Хельмут Коппельман из учебника истории времен Веймарской республики привел пример о том, что германские племена первоначально проживали на Кавказе. Это вызвало у Холльмана бурю негодования. Ведь только за одно такое заявление Хельмута можно было исключать из гимназии.
Хотя Галль знал о непригодности Холльмана к должности учителя, выступать против него он не решался. Холльман был партайгеноссе и, кроме того, зять влиятельного районного руководителя нацистской партии. За пять лет супружеской жизни он произвел на свет четверых детей и считался в этом смысле образцом национал-социалистического супруга. Его жена с гордостью носила орден материнства. Рука районного руководителя простиралась так далеко, что здоровый как бык Холльман был освобожден от воинской повинности и в годы войны смог оставаться в гимназии.
***
Английский и французский языки преподавал маленький лысый человечек с бородкой клином. Гимназисты прозвали его Моппелем. Он никогда не терял душевного равновесия и обладал такой солидностью, которой завидовали многие его коллеги. В 1940 году учитель достиг пенсионного возраста, но все еще продолжал служить. Его часто хвалили за безотказность, и это было, пожалуй, единственной похвалой, которую он заслужил за всю свою педагогическую деятельность.
Моппель не был нацистом. С неохотой произносил он в начале каждого урока предписанное приветствие, поднимая не полностью вверх правую руку с кривыми пальцами, и два слова приветствия звучали так невнятно, что сливались с ясно произносимым словом "садитесь".
Его манеры не изменились и с началом войны. Все учителя держались подтянуто, на военный лад. Моппель же оставался самим собой. От него отскакивали все внушения директора на этот счет.
В молодые годы Моппель много путешествовал по Англии и Франции. Иногда он рассказывал о своих странствиях, но гимназисты выказывали мало внимания его наблюдениям, обнаруживающим тонкий, мягкий юмор в восприятии стран и людей. Гимназисты жили в напряженное военное время, а Моппель оставался в мирном далеке. Он упорно вдалбливал в головы своих учеников сложные правила французской грамматики и исключения из них, полагая, что таким образом готовит ребят к практической жизни. На деле же они знали различные правила, но не умели ни перевести меню в ресторане, ни объясниться с французом. Тем не менее они очень тщательно отрабатывали французское произношение, что доставляло им хоть малое утешение в угнетающей скуке учебного материала.
Однажды на уроке заговорили о Лондонском порте. Это, разумеется, заинтересовало трех моряков. Они вызвались сделать пересказ. На якоре в порту всемирно известного города, рассказывали ребята, стояли крейсера, подводные лодки, эскадренные миноносцы и канонерки. Английское командование устроило грандиозный военно-морской парад, вероятно самый крупный со времен Нельсона. Моппель был беспомощен. Он не знал современного военно-морского флота. В заключение описания было сказано, что линкор пришвартовался недалеко от Тауэрского моста. Был ли это дредноут, хотел знать Моппель. Это название было заимствовано им из терминологии 1906 года и официально отменено 20 лет назад. Здесь произошел тот редкий случай, когда учитель сам должен был учиться у своих учеников. Моппель воспринял это благосклонно. С торжественно-серьезным видом он поставил в классный журнал всем трем морякам оценку "очень хорошо".
***
Многие предметы преподавал Калле. Его настоящее имя было доктор Хайнрих Шольц, но в школе он был больше известен под этим прозвищем, которое не особенно задевало его. Отец Шольца, много лет проработавший учителем в той же самой гимназии, также носил это прозвище. Двое сыновей Хайнриха учились в данном учебном заведении, и их, естественно, тоже называли Калле. Когда требовалось делать различие, то говорили "старый", "большой" и "маленький" Калле. Если кто-нибудь на гимназическом дворе громко кричал "Шольц", никто не отзывался на это обращение, а молодые люди только поворачивали головы.
Калле преподавал немецкий язык. Драмы Шиллера он заставлял читать по ролям. Длинные монологи он препарировал по частям, как труп при анатомировании. Боевые сцены из "Орлеанской девы" использовал для того, чтобы подробно объяснить различные приемы фехтования. Этим он удовлетворял вкусы учащихся, для которых военные занятия были ближе, чем литература. Очень строг Калле был при оценке сочинений. Он придерживался мнения, что латинские классики только испортили выразительность и стиль своего языка. Он не любил сложных предложений, как и шахматную игру по схеме. Каждый должен уметь выразить себя ясно и кратко. Класс честно старался следовать этому совету.
Любимым занятием Калле была чистка немецкого языка от слов иностранного происхождения. Поэтому двигатель внутреннего сгорания он называл не четырехцилиндровым, а четырехпоршневым. Директор гимназии Галль обычно только посмеивался над этими странностями, но Калле быстро парировал:
- Возьмем, к примеру, предложение: "Самые тупые крестьяне имеют самый крупный картофель". Классически образованный человек выразил бы это таким образом: "Объем продукции, производимый сельским населением, обратно пропорционален интеллектуальному уровню производителей".
От таких словесных дуэлей, происходивших, как правило, в присутствии класса, страдала дисциплина.
Доктор Шольц считал себя немцем до мозга костей, человеком старого закала. Несмотря на это, он не вступил в ряды национал-социалистской партии. С людьми типа Ремиша он не хотел иметь ничего общего. Вообще нацисты для него были мелкими, незначительными людьми, одним словом, плебеями. Он признавал Геринга, потому что тот был сыном высокопоставленного служащего и в прошлом являлся кадровым офицером. Стремление Геринга к роскоши, которое многие "старые товарищи" порицали, он находил соответствующим престижу великогерменского рейха.
С началом войны Калле преподавал также и гимнастику, официально именовавшуюся "тренировкой тела". Перед началом урока дежурный должен был по-военному отдавать ему рапорт перед классом. Калле с наслаждением обходил строй учеников, а затем начинал тренировку в быстроте построения. Если кто из ребят оказывался медлительным, ему назначались дополнительные занятия по строевой подготовке. Бесцельные загородные экскурсии и туристические походы остались далеко в прошлом. Теперь Калле часто проводил занятия на местности, которые начинались с обсуждения выбранных ребятами боевых позиций. Некоторые ученики назначались командирами рот и батальонов. Войско было небольшое, но Калле вел себя так, словно он был начальником геншатба. Во время рапортов "командиров подразделений" он использовал свою трость как маршальский жезл. Занятия заканчивались подробным разбором. Сухопутчики уже имели опыт таких учений, и Вольфрам Дидерих всегда добивался самых больших успехов.
Во вторую военную зиму случилось несчастье. При выполнении сложного гимнастического упражнения Бреммель упал с коня и так сильно расшиб себе колено, что его срочно пришлось отправить в больницу. Друзья навещали его, и он, указывая им на забинтованную ногу, приходил в отчаяние, поскольку колено, как сказал ему врач, вероятно, останется несгибаемым. И Бреммелю пришлось оставить мечту о военной карьере.
Несчастье этого юноши обернулось удачей для "морского союза". Хайнц Апельт, один из лучших спортсменов, был назначен старостой класса и команды гимнастов. Это означало усиление влияния малочисленной группы будущих моряков.
***
Кулиш, седой исполин с живыми глазами, бойко вел географию. Ученики называли его Куле. В молодые годы он на велосипеде совершил путешествие по многим странам - объехал Венгрию, Францию, Югославию, Испанию и даже часть Марокко. Куле сопровождал свои рассказы занимательными подробностями. Много раз, если верить его словам, он был на волосок от смерти. Гимназисты безгранично почитали его. Для них он был почти героем, однако его пощечин боялись. Перед ударом Куле поворачивал свой перстень печаткой внутрь. Уже в одиннадцать часов на перемене можно было заметить по темно-красным пятнам на щеках, кого коснулся гнев учителя географии. Многие из его бывших учеников, ставшие к настоящему времени уже солидными людьми, долго хранили в памяти пощечины Куле. Сам учитель цинично называл эти пощечины "достойной немецкой работой".
Несколько лет назад в гимназии работал еще один учитель - доктор Феттер. Он был социал-демократом, активно работал в партии и вел оживленные дискуссии со старыми нацистами. Когда Гитлер пришел к власти, Феттер понял, что его отстранение от преподавательской работы лишь вопрос времени, и решил тонуть с поднятым знаменем. Не одном из гимназических праздников выступал районный руководитель НСДАП. В заключение, как было предусмотрено программой, исполнялся гимн. Участники собрания при этом поднялись и запели гимн с поднятой в нацистском приветствии рукой. Доктор Феттер тоже встал, но правую руку держал внизу и не пел. Когда зазвучала песня о Хорсте Весселе, он демонстративно сел на свое место. Руководитель приметил это проявление свободомыслия и жестом потребовал, чтобы Феттер поднялся. Но учитель продолжал сидеть, сжав руку в кулак.
Вскоре доктор Феттер был уволен без предупреждения. Он отрастил бакенбарды (у нацистов это считалось признаком плохого тона) и стал надевать широкополую шляпу, когда прогуливался по городскому парку. Встречаясь со знакомыми, которые, согласно официальному предписанию, приветствовали его поднятой вверх рукой, он лишь вежливо улыбался и снимал свою шляпу.
Феттер был очень начитанным человеком, имел обширную библиотеку военно-исторической литературы. Некоторые из учеников, которые интересовались этой областью знаний и прочитали все, что было в скудном запасе городской библиотеки, тайно брали у него книги. После обеда доктор Феттер давал частные уроки слабоуспевающим детям обеспеченных родителей. Поэтому не особенно бросалось в глаза, когда и другие ученики приходили к нему. Беседы с доктором Феттером всегда были большим событием для каждого любознательного молодого человека, которому гимназия давала очень однообразную духовную пищу. С ним можно было говорить обо всем. Раньше, во время активной политической деятельности, он часто встречался с представителями многих партий, в том числе и с коммунистами, программу которых хорошо знал. В гимназии с презрением говорили о таких понятиях, как колхозная система и стахановское движение, хотя толком ничего о них не знали. Доктор Феттер разъяснял гимназистам, что это такое.