Афганец выслушал вопрос, но отвечать не торопился. Напряженный, настороженный он напоминал сейчас дикое, загнанное в угол животное, готовое в любой момент бросится на загонщиков, но сталь наручников не давала это сделать…
- Переведи! - В глазах Маринина вдруг полыхнул незнакомый черный огонь. - Я задаю вопросы - он отвечает. В молчанку я ему играть не дам! Или он хочет вспомнить, как русский "спецназ" развязывает языки? Когда с кем и откуда он пробрался сюда?
Олег перевел. В глазах афганца мелькнула неясная тень растерянности.
- Джи хад ами…
- Он здесь с мая. В апреле его отряд прибыл в Грузию. Здесь их разделили на две группы и в конце мая на машинах перевезли через горы в Аргун.
- Сколько было человек в группе? Кто был старший? Где их вербовали и кто?
- …В группе было восемнадцать человек. Старшим был иорданец Абдалла, он же и пригласил их в Чечню. Абдалле его порекомендовал мулла мечети Аль Саиб, при которой он когда-то учился. Остальных так же набирали из Кандагара.
- Где сейчас его группа?
- Адж мар нуш…?
Афганец бросил на Олега быстрый ненавидящий взгляд. Слова родного языка загоняли его в угол, и он ненавидел этого молодого "шурави" за то, что тот не давал ему отгородиться от всех спасительным непониманием…
- Ку мас..
Афганец гордо вскинул голову и посмотрел на полковника.
- Он говорит, что не предаст своих братьев по вере.
Ничто не изменилось в лице Маринина. Он вел незримый поединок с пленным, ломал его, колол, давил…
- Васильченко! - негромко, одними губами бросил он, не отрывая взгляда от глаз пленного.
Прапорщик, все это время неподвижной глыбой стоявший над афганцем, шевельнулся, и через мгновение его огромный кулак мощным поршнем впечатался в тело "духа". От удара тот буквально сложился пополам, и слетел с табурета. Но прапор не дал "духу" упасть. Он рывком поднял его с пола, потянул на себя и, перехватив, хрипящего в судороге боли "духа", за кисти, зацепил их наручниками за крюк под потолком.
…Удары вонзались в тело афганца как молоты, сминая, разбивая, мозжа внутренности, ломая ребра. Тот не кричал, нет. Для этого ему просто не хватало воздуха, в легких. Он только хрипел, и как-то по бабьи ахал при каждом ударе.
Олег ошарашено смотрел на это.
…Впервые в жизни перед ним так открыто, без смущения и стыда, без пощады и правил, забивали человека… Раскрасневшийся, вспотевший Васильченко работал как хорошо отлаженный механизм. Размах, удар на выдохе! Вдох. Размах, удар на выдохе!..
Хрипы, стоны, мясистые шлепки ударов.
- Сучара! Уебок! Да я тебя порву как манду! - хрипло рычал прапор, заводя сам себя, страшными, грязными ругательствами…
И вид этого избиения, вдруг, взорвался в Кудрявцеве диким необъяснимым стыдом. Он почувствовал, как лицо его заливает багровый жар, словно его поймали на чем-то запретном, унизительном. Словно смотреть на это нельзя, запрещено.
Олег быстро, что бы никто не заметил, скосил глаза на окружающих.
С лица Маринина ушло окаменение и, в глазах его была только какая-то усталость, опустошение…
Комбриг бесстрастно и отстранено наблюдал за происходящим, накручивая на палец ус.
Начальник штаба курил, стряхивая пепел в латунное донце от снаряда.
Солдат за компьютером деревяно пялился глазами в пустой экран монитора…
…Наконец "дух" обмяк и повис на трубе.
- Хорош, Марат! - так же негромко окликнул прапора Маринин. Приведи его в себя!
Прапорщик разжал кулаки. Вытер рукавом пот со лба. Подхватил за кисти, обвисшего, "духа", как тушу снял его с крюка, усадил на табуретку. Потом за подбородок поднял его голову. Зачерпнул кружкой воду из ведра и плеснул ее "духу" в лицо.
- Ну, ты, пидор кандагарский! Глаза отрой! - Васильченко несколько раз хлестко ударил афганца ладонью по щекам.
"Убил!" - обожгла Олега мысль. - "Так просто, взял и убил…"
Но "дух" неожиданно дернулся, отворачиваясь от пощечин запрокинул голову. Открыл глаза.
Васильченко выпрямился.
Афганец обвел всех мутными, полубезумными от пережитой боли глазами. Было слышно, как хрипло и тяжело он дышит. Неожиданно, с угла рта, по подбородку потекла тонкая струйка слюны смешанной с кровью…
- Он будет говорить?
Олег перевел.
Афганец заговорил. Но уже незнакомым севшим, надтреснутым голосом. Было видно, что каждое слово болью отдается в его изуродованном теле.
- …Он говорит, что два его брата погибли в бою с русскими под Кундузом, третьего брата до смерти запытали в "хаде". Отец умер от голода в Пешаваре. И он счастлив, что скоро с ними встретиться в раю. Он жалеет, что мало убил русских за это время. Но он сам свежевал их как баранов. Всех русских надо резать как свиней.
…Он говорит, что русские уже не те. Они стали трусливы и робки как бабы. Боятся воевать. Могут только бомбить и стрелять из пушек. Один чеченец стоит трех русских солдат. И с Чечней теперь весь мусульманский мир. И они поставят Россию на колени…
- Хорош демагогии! Он будет говорить? - нетерпеливо перебил его Маринин.
Олег перевел и неожиданно поймал себя на ощущении, что старается говорить как можно безразличнее, всем своим видом пытаясь показать пленному, что он только переводчик и ничего кроме этого. Этот стыд перед афганцем вдруг разозлил Кудрявцева.
"Он - сука! Наемник! Мразь! Он резал наших, пришел сюда нас убивать! А я разнюнился как тряпка. Это война!"
Афганец ответил, что его могут забить до смерти, но он никого не сдаст.
Маринин разочарованно вздохнул, потом неторопливо поднялся.
- Это мы поглядим. Васильченко, мы в штаб, а вы с Кудрявцевым поработайте с ним. Как будет готов - дашь знать!
- Есть! Усе зробимо, товарищу полковник!
Васильченко отодвинулся, пропуская мимо себя к выходу офицеров. Потом, когда дверь за ним закрылась, прошел в дальний угол "кунга" и, из небольшого настенного ящика, достал замотанный в провода и резиновый медицинский жгут полевой телефон без трубки.
- Ну, урод, ты сейчас ты запоешь! - сказал прапор, поворачиваясь к пленному.
Афганец испуганно сжался.
Но Васильченко легко, словно пушинку оторвал его от табурета и вновь подвесил за наручники к потолку. Потом достал из ножен на поясе нож и одним резким движением разрезал грязные камуфлированные штаны и синие, байковые кальсоны, обнажая серые худые ягодицы. Потом наклонился и сдернул штаны до колен.
Афганец забился как пойманная на крючок рыба, но Васильченко впечатал "духу" в поясницу кулак и тот, охнув, обвис.
Потом прапорщик деловито и быстро раскрутил провода. Один из них он, приподняв длинную полотняную рубаху, воткнул между ягодиц пленного, другой крепко обкрутил вокруг лица и, разжав стиснутые зубы "духа" воткнул конец провода ему в рот. После чего жгутом ловко стиснул челюсти так, что "дух" мог только мычать, но даже выплюнуть провод не мог.
- Лейтенант, спроси эту манду, будет он говорить или нет?
Холодея от предчувствия чего-то ужасного, запретного, Олег перевел. И в впервые от себя добавил.
- …говори. Эти люди не шутят. Ты умрешь здесь.
Но это его участие, вдруг, зажгло яростью лицо душмана. Стянутые жгутом челюсти не давали ему говорить и он только что-то промычал, зло сверкая налитыми кровью глазами.
- Ясно! Можешь не переводить. - Нука, лейтенант, отойди в сторонку. А то сейчас его так начнет колотить, что мал - мала зашибить может.
Олег сделал шаг назад. За его спиной зажужжал генератор телефона.
"Дух" вздыбился, словно неведомая сила схватила его и подбросила в верх. Глаза его вылезли из орбит, а из-под рубахи на ноги и штаны вдруг брызнула струя, растекаясь по грязному полу пенной, мутной лужей.
"Обоссался!" - обожгло Олега, и от ощущения гадливого позора этой картины его передернуло…
За спиной вновь зажужжал генератор.
Духа выгибало, корчило и трясло, словно в него вселилось сотня бесов. Наконец он вновь потерял сознание. В ноздрях и углах губ пузырилась кровавая пена. Васильченко поставил телефон на полку и подошел к духу. Окатил его водой из кружки, пощечинами привел в себя. В глазах "духа" застыл ужас.
- Он будет говорить?
Олег торопливо перевел.
Дух что-то промычал.
- Пусть головой кивнет.
- Джав ла дмакн.
Пленный замолчал.
- Хоп!
Васильченко вновь снял с полки телефон…
Все слилось в один непрекращающийся кошмар. Судороги, корчи и мычание "духа", матерщина Васильченкоа, жужжание генератора, вонь мочи, кровь, пена, глухие шлепки ударов. "Он будет говорить?"…
Олегу казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Что все это просто наваждение, мерзкий сон. Ему хотелось вскочить, распахнуть дверь и исчезнуть, оказаться дома в Москве, в кабинете отца. Среди книг и семейных реликвий. Но он знал, что это невозможно. Гнал от себя слабость. "Ты хотел узнать войну. Так вот она война. Это и есть война. Это твоя работа, ты сам ее выбрал. И не смей отводить глаза, сука!"
Он уже просто ненавидел этого духа и желал только одного, что бы тот, наконец, сдох, и с его смертью все это закончилось.
И все закончилось…
- …Он будет говорить?
Истерзанный, полуживой дух слабо закивал головой.
Прапорщик распустил жгут, выдернул из его рта провод.
- Ты все расскажешь?
Олег перевел.
- Зкан доб карх… - прохрипел дух.
- Он все расскажет. - с облегчением перевел Олег.
- Хоп! Тогда зови полковника…
- …Когда ты в последний раз видел Хаттаба?
…"Дух" отвечал почти шепотом. Чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом, при каждом вдохе внутри его что-то клокотало и сипело. Но ни у кого вокруг Олег не видел жалости в глазах. Пленный их интересовал только как "язык", как запоминающее устройство из чьей памяти они должны извлечь как можно больше.
- Это точно было в Хатуни? Или он не знает?
- …говорит точно в Хатуни.
Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне. Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот "кунг". Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.
Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул "духа" долгим взглядом. И под этим взглядом "дух" как-то съежился, сжался, опустил голову.
- А говорил - не предаст братьев по вере… - в голосе полковника Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью. "Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?.."
- Ладно! С этим - хорош! - Маринин хлопнул себя по карману, доставая мятую мачку сигарет - Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!
- Куда его? В "зиндан" или в яму? - совершенно буднично спросил, поднимаясь из-за стола, комбриг.
- В "зиндан"! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть, еще что-нибудь вспомнит…
Улица встретила почти угольной темнотой и сухим морозцем.
- Игорь Михайлович, дело к ночи. Я распоряжусь насчет ужина и ночлега? - спросил комбриг.
- Не откажемся. Так, Кудрявцев? - неожиданно улыбнулся Маринин.
Олег только молча кивнул.
- Тогда, Юрий Петрович, дай команду накрывать через часок. А пока поднимай сюда того курьера, которого вы в понедельник взяли. Надо кое-что уточнить. А потом и на ужин.
- Есть! - и комбриг шагнул в ночь.
В зябкой морозной тени "кунга", полковник жадно затянулся сигаретой. Искоса, быстро посмотрел на Кудрявцева. Мгновенно почувствовал его напряжение, каменность…
- Первый раз на допросе?
- Первый. - Честно признался Олег.
- Трусит с непривычки?
- Да так… - Неопределенно повел плечами. - Уж очень все… - Олег замялся, подбирая подходящее слово, и не смея его произнести в присутствии полковника.
- …Грязно? - угадал Маринин.
- Да. Грязно! - облегченно выдохнул Кудрявцев.
- Конечно грязно. А ты как думал? "Извините!" "Пожалуйста!", "Не будете ли так любезны?"…
Маринин говорил глухо, и, казалось, слова его возникали прямо из воздуха.
- …Но мы не прокуратура и не милиция. Это у их допросы, следствия, адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый и их работа доказывать его вину. А мы - военная разведка. Нам ничего доказывать не надо. Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. Этот "дух" пленный враг - и этим уже все сказано. И от того, как быстро и насколько точно мы получим от него информацию зависят жизни наших пацанов, исход боев и операций.
Понимаешь?
Олег механически кивнул.
- Нихрена ты еще не понимаешь! - беззлобно выдохнул Марусин. - Ты что, думаешь, в "отечественную" пленные немцы болтали на допросах как отличники на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить - фанатиков и убежденных "наци" среди них хватало. Никогда не задумывался над тем, куда девались "языки" после того как их раскалывали?..
- В тыл отправляли. - Механически ответил Кудрявцев.
- Только в порядке исключения. И только особо ценных "языков". А так - слишком много возни. Конвой гонять за три - девять земель, когда каждый солдат на счету. Поэтому обычно после допроса - нож под девятое ребро и - в яму!
Этот "дух" знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель армии спасения…
Маринин стряхнул пепел на железные ступени "кунга". И, прочитав на лице Олега растерянность, добавил:
- Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее наткнулся у арыка. Должен был ее "завалить". Но пожалел. Связал, оставил. Конечно, никому ничего не сказал. Думал - не скоро развяжется. Успеем уйти далеко. А она стропу зубами как ножовкой в пять минут перегрызла. И уже через час у нас на хвосте туча "духов" сидела. Если бы не "вертушки" и не "броня" твоего бати - так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От трибунала меня спасло только то, что "двухсотых" не было…
Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость зверем не дает стать. Так что бери себя в руки и пошли работать!
…Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который, пожалев афганку, фактически, подставил группу под неминуемую гибель. Не получилось. Нынешний - жестокий, расчетливый Маринин никак не походил на наивного, милосердного лейтенанта.
Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Маринина.
- …В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть уже расковыряли.
- Это у него "джипиеска" была?
- Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку, который приедет на зеленой "шестерке" с фотографией Шамиля на ветровом стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на рынке, но никто не появился.
- А сам он умеет с ней обращаться?
- Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал. Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три месяца в Грузии стажировался…
- Вот эта джипиеска меня и интересует…
Второй пленный был чрезвычайно худ и высок. Левый глаз его заплыл черным синяком и превратился в гноящуюся щель. Нос безобразно распух. Он пугливо вжимал голову в плечи и боялся встречаться глазами с, сидящими перед ним офицерами. Маринин мгновенно подобрался.
- Имя! Фамилия! - жестко бросил он. - Отвечать быстро!
- Багаудин Резваев. - испуганно пролепетал чеченец.
- Где живешь? Сколько тебе лет?
- В Шали. Улица Свободы дом пять. Мнэ пятнадцать лет…
Полковник переглянулся с комбригом.
- Пятнадцать? - и Олегу показалось, что в голосе Маринина прозвучала легкая растерянность.
- Да пиздит он. - С пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. - Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера - героя.
А ну, отвечай, сколько тебе лет?
Пленный сжался в комок.
- Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось смотреть, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать не перестанешь. Сколько тебе лет!? - почти рявкнул комбриг.
Чеченец вздрогнул как от удара.
- Восемнадцать… - прошептал он еле слышно.
- Документы при нем какие-нибудь были? - спросил Маринин.
Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками изымаем. Туфта!
- Я все скажу. - Затравленно, скороговоркой пробормотал чеченец.
- А куда ты, нахрен, денешься? - осклабился комбриг. - Да ты теперь для своих - никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь у половины Чечни в "кровниках" ходишь. Я только слово на рынке шепну - и всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?
- Нет… - еле слышно прошептал пленный.
- Тогда выкладывай все как на исповеди. Я тут тебе за место Аллаха.
- Я все рассказал… - пленный в отчаянии сжался в комок.
- Чего? Какое "все"? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще работать и работать!..
- С кем ты должен был встретиться на рынке? - вмешался Маринин.
- Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой шэстеркэ. На лобовом стекле фото имама Шамиля.
- Откуда должна была прийти машина?
- Нэ знаю.
Маринин коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.
- Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья. Васильченко, эта сука нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда "бээмпешку". Сейчас мы его на стволе повесим. В петле ты обоссышься и обосрешься. А обоссаных в ваш мусульманский рай не берут…
"Это все спектакль!" - поразило Кудрявцева. - "Они играют. Комбриг - "злой следователь". Маринин - "добрый"…
И это открытие вновь обожгло неприязнью.
Несчастный чеченец был на грани истерики, его колотила дрожь, а эти двое словно бы и замечали его состояния. Они играли свои жестокую и страшную игру…
- Я нэ знаю. - по щекам чеченца текли слезы. - Говорылы, что приэдэт человек на "шестерке". Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед продават.
- О! А про мед ты ничего не говорил. - рявкнул комбриг. - Скрыл, сука! Гони, Марат, сюда "бээмпе"…
- Нэ надо прапорщык! - завыл чеченец. - Нэ надо бээмпэ! Я просто забыл. Я все расскажу…
- Что ты еще забыл сказать? - комбриг откинулся на спинку. - Ну, быстро вспоминай пока бээмпе не подогнали. Васильченко!
- Он мед прыэдет продават. - торопливо тараторил чеченец. - Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
- Где бидон должен был взять? - спросил Маринин.
- У Махмуда.
- Он знал для чего бидон?
- Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.