- О... о... гут... Карашо! - закивал офицер. По его лицу расползлась довольная улыбка. Видно было, что офицер обрадован, - конфликт закончен. Он незамедлительно подал команду: солдаты, щелкнув каблуками, вышли из комнаты. Лейтенант раскланялся и вместе с переводчиком ушел вслед за ними, унося столовое серебро братьев Кирсановых.
- Зачем ты это сделал? - с возмущением спросил Николай.
Юрий ничего не ответил. Он был бледен.
- Не очень-то это вяжется с хвастливой речью немецких правителей, - раздраженно продолжал Николай. - Немецкая армия дошла до того, что по квартирам собирает столовые приборы...
- Чему ты удивляешься? У них весь металл расходуется на оружие. Поэтому они и выигрывают войну. Разве сейчас в вилках дело? - Дмитрий подошел к столу и, взяв единственную забытую вилку, взвесил ее в руке. - Из такой три-четыре пули отлить можно.
- А вы обратили внимание, какой галантный офицер? - заметила жена Алексея.
- Не вынес бы я ему ножи и вилки, посмотрели бы вы, каков он на деле, - усмехнулся Юрий.
- Вы с Николаем так критикуете немцев, будто с нетерпением ожидаете возвращения большевиков, - недовольно проговорил Алексей. - А между тем нам отступать некуда. Как говорят, мосты сожжены.
- Да, - торопливо согласился Николай. - Но меня возмущает эта немецкая чванливость. Кричат о победе над миром, а у самих нет даже вилок, нет теплой одежды.
- Зато у них есть танки и пушки, - вмешался Дмитрий. - У них есть порядок. А у большевиков только бутылки с горючей жидкостью и зажигательные речи комиссаров. К счастью, их уже никто не слушает. У меня на заводе работают пленные. Один из них рассказывал, как они перешли к немцам... Убили своего командира и перебежали сюда. Удивляюсь, как в этих условиях красные еще сопротивляются...
- А ты не удивляйся, - ответил Николай. - Если немцы будут и дальше так же себя вести, я тоже начну сопротивляться. Пойми, я потомственный дворянин, занимаю руководящее положение в бургомистрате и должен бегать, как мальчик, по приказу любого лейтенанта. Они не скрывают своего пренебрежения к каждому русскому, даже к тем, кто готов служить им верой и правдой. И мы должны, наконец, твердо заявить о себе. Если освободительная миссия господина Гитлера не блеф - я его покорный слуга, если это лишь ширма - простите... Я не намерен быть рабом немецких колбасников...
Резкие залпы зенитных орудий, от которых задребезжали стекла в оконных рамах, прервали спор. Над городом, словно напоминая о предстоящем возмездии, вновь появились советские самолеты. От взрывов бомб содрогались стены. В комнате наступила тишина.
- Интересно, чем же мы будем есть? - растерянно глядя на стол, произнесла хозяйка.
VII
В небольшом белом домике в Котельном переулке собрались братья Афоновы. Их тоже было четверо, и старшего тоже звали Дмитрий. Только он один и отсутствовал в этот новогодний вечер - сражался на фронте в рядах Красной Армии. За столом, рядом с отцом - старым потомственным рабочим металлургического завода имени Андреева - сидели Александр, Константин и Андрей. Последний был самым младшим в семье.
Мать - невысокая, худенькая женщина - уже закончила кухонную возню и, поставив рядом с селедкой большой чугунок вареного бурака, присела к столу.
- Ешьте. Больше ни на что не заработали, забастовщики неугомонные, - сказала она, несмело поглядывая на мужа.
Семен Терентьевич не спеша достал из кармана старый кожаный футляр, вытащил из него очки, перевязанные у переносья суровой ниткой, и, надев их, протянул руку к бутылке. Молча наполнил самогоном небольшие лафитники, поставил бутылку на прежнее место и торжественно произнес:
- Чтобы в новом году наш Дмитрий вернулся с победой!
Одним большим глотком он опростал лафитник, закусил ломтиком лука, спросил:
- А ты, мать, почему не пьешь?
- А я сроду-то не терплю эту гадость. А теперь, при немцах, и подавно не буду.
- А я думал, с забастовщиками не хочешь, - его глаза весело заблестели, улыбка разгладила морщинки на лбу. - Только пойми, мать. Не хочу я для фашистов железо катать. Они из него ружье сделают, а из того ружья в твоего же сына стрелять почнут. Мою же власть расстреливать будут. Понимаешь? Вот и подумай, работа это или сплошное что ни на есть предательство?
- А жрать что будете? - сердито вскинулась на него жена. - Все нажитое, почитай, наполовину на базар снесли...
Семен Терентьевич спокойно достал из чугунка бурак, положил на тарелку и, кивнув на одного из сыновей, ответил:
- Вон Александр зажигалки мастерить начал. Ходовой товар. Глядишь, и мы с Костей чего-нибудь придумаем, - он посмотрел на свои руки. - Они у меня работы не боятся, было бы на кого робить.
В каждом жесте, в каждом движении этого пятидесятилетнего человека чувствовались спокойствие и необоримая уверенность в своих силах. Казалось, ничто не в состоянии вывести его из себя. И хотя посеребренные виски, глубокие морщины у глаз говорили о нелегко прожитой жизни, он, казалось, не унывал. Сыновья же, напротив, хмуро поглядывали на отца.
- Чего, Константин, пригорюнился? - спросил Семен Терентьевич.
- А чему, батя, радоваться? Витасику и годика нет, - вспомнил он сына. - Ему молока надо. А где его взять, молока-то? Валя совсем измучилась.
И без того удлиненное лицо Константина вытянулось еще больше, резко обозначились скулы, глаза у него были грустными.
В этом году ему исполнилось двадцать. Женился он рано. И теперь не только семья - война взвалилась на его неокрепшие плечи. Будто недавно еще гонял голубей, и никаких забот, кроме учебы. После школы устроился на завод, гордился рабочим званием. А тут - на тебе... Немцы. И завод стал не в радость. По примеру отца не пошел наниматься к фашистам. Только что теперь делать, как жить, как кормить семью?
Где-то в глубине души он понимал, что не должен сидеть без дела. В Красную Армию его не взяли, потому что броня была - работал на оборонном заводе. "Старший брат бьет немцев на фронте, а мы попробуем здесь", - частенько прикидывал он. И хоть спрятал комсомольский билет в надежное место, помнил о нем всегда.
- Может, пойти на завод работать? - сказал Константин. - Там незаметно и навредить можно. А все же пайком оделят.
И мать, и братья глянули на Константина с надеждой. Только отец поморщился. Он молча разлил по лафитникам остаток самогона, потом строго спросил:
- Перед братом-то как оправдаешься? Иль не веришь, что он вернется?
- Делами своими оправдаемся. Ретивых не так уж и много. Если людей подобрать...
Он не договорил. В дверь постучали.
- Кто там? Входи! - крикнул Семен Терентьевич.
В комнату вошел человек, до глаз обмотанный серым шарфом.
Афоновы насторожились.
- А-а! Все семейство в сборе. Привет от родственников, - проговорил вошедший, разматывая шарф. Он неторопливо стряхнул с шапки снег. - Ишь, как метет!
- Василий! Никак ты? - удивился Семен Терентьевич, признав племянника.
- А кто же? Я, дядя Семен, я. Собственной персоной.
Они обнялись.
- Проходи, проходи к столу. Андрейка, тащи табуретку с кухни!
Сняв пальто, Василий подошел к столу и, потирая покрасневшие от мороза руки, сел на стул. И лицом, и невысокой коренастой фигурой, и неторопливыми жестами он походил на Семена Терентьевича. Он походил на него больше, чем родные сыновья. И хотя было ему всего тридцать два года, выглядел он старше: морщинки, лучами расходившиеся от глаз, и небритые, покрытые светлой щетиной щеки старили его.
- Значит, справляем новогодний праздник? - покосился он на лафитники с мутноватой жидкостью.
- Надо же для порядку, - смутился Семен Терентьевич. - А тебя как в Таганрог занесло? Я-то думал, ты на ту сторону подался. Выпей и рассказывай.
Василий взял из рук Андрея протянутый ему лафитник, чокнулся с каждым и маленькими глотками, не морщась, выцедил крепкий самогон.
- За наше с вами здоровье!.. Будь они трижды прокляты! - сказал он, ставя лафитник на стол. - Еле ноги унес из Матвеева Кургана.
- Пошто ты с Красной Армией не ушел? Ведь ты секретарь райисполкома, коммунист. Немцы ноне таких не жалуют. Аль две головы на плечах имеешь?
- Уходил, дядя Семен, уходил. А потом обратно решил вернуться. Потому что надо же кому-нибудь и здесь праведный суд вершить. Соображаешь? Вот и пришел в родной город. Дел и здесь много. - Василий умолк.
Ему не хотелось рассказывать о провале курганского подполья.
История эта была тяжелая. Подполье было плохо организовано: люди проверены наспех, слабо знали друг друга. Василию неожиданно для него самого предложили остаться в Матвееве Кургане до прихода немцев. Он был утвержден в должности начальника штаба подпольной организации.
Конспирация подпольщиками почти не соблюдалась, о тайнике с оружием знали почти все. Не было ничего удивительного, что немцы на второй день после своего прихода уже обнаружили этот тайник. Один из подпольщиков оказался предателем и выдал немцам оружие. На собрании было решено из Матвеева Кургана уходить. Некоторые ушли в Шахты, другие подались через фронт к своим. Так курганское подполье перестало существовать.
Василий Афонов решил обосноваться в Таганроге. Он понимал, что не выполнил задания партии, и собирался организовать новое подполье, учтя все ошибки курганской организации. В Таганроге он вырос, здесь у него родственники, и ему нетрудно будет устроиться.
- Жить-то где будешь? - прервал его мысли Семен Терентьевич.
- Пока у сестры Евдокии в Перекопском переулке остановился. Там, наверное, и приживусь...
- Смотри... А то, если хочешь, у нас можно. Место найдется. У Евдокии и без тебя полно... Семья-то твоя у нее останется?
- За семью я спокоен. В тесноте, да не в обиде. Хорошо, что успел вовремя в Таганрог их перевезти. А вы-то почему здесь остались?
- Работали по эвакуации станков до последнего дня. А немец-то вдруг дорогу на Ростов и перерезал. Вот мы и застряли. А теперь голову ломаем, как жить дальше. Константин вон на завод собрался, - Семен Терентьевич зло усмехнулся. - А я не хочу - погожу...
- Да что вы, батя! Я не работать, я вредить им хочу! На улице кто-то листовки расклеивает, комендатуру взорвали, склады подожгли в порту. Люди головой рискуют. А мы что? Что дома можно сделать? Ждем, когда другие немцев погонят.
Осунувшееся лицо Константина, освещенное светом керосиновой лампы, зарумянилось.
Семнадцатилетний Андрей восторженно наблюдал за братом. Как губка, впитывал он каждое слово, брошенное Константином, и видимо, уже чувствовал себя одним из участников будущей битвы. Александр был намного старше и относился к обоим братьям снисходительно. Сосунки, мол, еще.
Отец внимательно слушал сына. Василий молча доедал вареный бурак.
- Молодец, Костя! - вдруг сказал он, отодвинув пустую тарелку. - Верно говоришь. Работать можно по-умному. Зачем дома сидеть? Иди на завод, а там и дело найдется... какое нужно.
- Иди, иди, сынок. Иди на завод. Глядишь, и отец одумается, - робко вставила мать.
- Не дождетесь! Лучше с голоду сдохну, а к немцу не пойду работать. У меня с ним еще с той войны дружба не склеилась, - с гневом проговорил Семен Терентьевич.
- А ты, дядя Семен, собираешься за Советскую власть бороться? - спросил Василий. - Или дома отсиживаться будешь?
- Я и борюсь... На немца работать не иду, голодать предпочитаю. Вот моя борьба.
- Кто же так борется? Надо посерьезнее что-нибудь придумать.
- Это уж ты, Василий, и придумай. Ты коммунист, руководство, ты и шевели мозгами, возглавляй. А я что? Я как все... - И Семен Терентьевич хитро посмотрел на Василия. - Эх ты, мать честная! - кивнул он на ходики, висевшие на стене. - Заговорились совсем. Новый год проглядели!
Стрелки часов показывали половину первого.
* * *
Однажды вечером на западе вспыхнуло зарево большого пожара. Жители Таганрога думали, что горят какие-то склады. Но, кроме военных властей, только начальник полиции Стоянов да некоторые члены бургомистрата знали, что происходит. Зондеркоманда СС-10А по приказу штурмбаннфюрера Кристмана начала планомерное уничтожение "лишней части" населения.
Цыганский колхоз, располагавшийся в нескольких километрах западнее города, привлек внимание эсэсовцев. Они скосили пулеметным огнем женщин, детей, стариков и, заметая следы преступления, подожгли их дома и колхозные постройки. Бушующее пламя негаснущей зарницей осветило небо на горизонте.
...До комендантского часа оставалось каких-нибудь сорок минут, когда в Котельном переулке Николай Морозов лицом к лицу столкнулся с Константином Афоновым. Костя вынырнул из-за угла. Посторонившись, он хотел пропустить Николая, но тот остановился, удивленно спросил:
- Это ты, Афонов?
Скорее по голосу Константин узнал секретаря городского комитета комсомола.
- Здравствуйте! Это я, - ответил он, не протягивая руки.
Николай обратил внимание на его оттопыренное пальто.
- Что, опять голуби?
До войны Костя слыл ярым голубятником. Даже на комсомольское собрание, где его должны были принимать в комсомол, он принес за пазухой голубей и выпустил в окно целую стаю чиграшей и монахов.
- Нет. Не голуби это, - виновато улыбнулся Константин и поманил Николая пальцем.
Во дворе ближайшего дома, куда они зашли, он распахнул пальто. Отблески зарева сверкнули на вороненом стволе немецкого автомата.
- Вот они нынче какие голуби.
- Где достал?
- С пьяным румыном на валенки поменялся.
Николай глянул на ноги Константина и только теперь увидел, что тот топчется на снегу в одних шерстяных носках.
- Ты же простудишься. Пойдем, я тебя провожу немного. Нам, кажется, по пути.
Вместе направились они по темному переулку. Луна висела над городом в россыпи ярких звезд. На западе по-прежнему полыхал пожар.
- А ты не боишься? - вдруг спросил Николай. - За этот автомат немцы голову могут снять.
- Так ведь и за голубей не милуют. По приказу бургомистра всю стаю пришлось порезать. Даже пару "киевских", которых сам выкормил, и ту под нож пустил... Но ничего... Дорого им мои голуби обойдутся. Достану патроны и начну потихоньку постреливать.
- Костя, один ты с ними не справишься. Только беду накличешь. Надо товарищей подбирать. Тогда веселей дело пойдет.
- А у нас уже есть... - Константин запнулся, метнул в Николая испытующий взгляд: "Сказать или нет? А может, не говорить? С Василием посоветоваться? Зачем я ему автомат показывал?" Под ложечкой у Константина неприятно засосало.
- Ну, чего смолк? Теперь уж выкладывай начистоту.
Николай остановился и в упор рассматривал Константина.
На длинных ресницах парня искрился иней. Голову плотно облегал кожаный летный шлем. Вокруг шеи топорщился черный ворот свитера.
- Да нет, я вас знаю, чего же сомневаться? - неуверенно проговорил Константин. - Работаем мы сейчас на заводе. Работаем помаленьку. К людям присматриваемся.
- Кто это - мы?
- Ну я... И братья тоже. Андрейка с Александром. Заходите к нам, там и потолкуем. Что здесь на морозе говорить? Котельный, дом тринадцать. А сейчас идти пора. Патрульные скоро выйдут.
Но Морозов не мог так отпустить Афонова. Их встреча не была случайной. Морозов уже давно искал связи с людьми на заводе. О семье Афоновых ему сказал Кузьма Иванович Турубаров, а это была рекомендация надежная.
С минуту шли молча. Только снег поскрипывал под ботинками Морозова.
Константин в носках шел неслышно. Николай искоса поглядывал на своего спутника и первым возобновил разговор.
- Вот что, Костя, - сказал он, - хорошо, что мы с тобой встретились. Я подыскиваю таких ребят, как ты. У нас уже кое-что сделано.
Константин быстро взглянул на него.
- А это не вы с комендатурой расправились? - вдруг спросил он.
- Может, и мы, - Морозов заговорщицки улыбнулся и подмигнул Косте. И, видимо, от этой улыбки настороженность Константина растаяла. Почти у самого дома он вдруг сообщил Николаю о двоюродном брате.
Василия Афонова Николай хорошо знал по партийной работе. Частенько встречались они в Ростовском обкоме партии на различных совещаниях и семинарах. Бывал Николай по службе и у Василия в Матвееве Кургане. Афонов всегда нравился ему своей серьезностью, честностью и прямотой. Потому-то он так обрадовался, услышав, что Афонов пришел в Таганрог.
- Где он живет?
- Тут рядом. Через наш двор пройти можно.
Решив не откладывать встречу, Николай тут же пошел к Афонову. Василий встретил его так, словно давно ждал. Спать им в ту ночь не пришлось. Как всегда после долгой разлуки, разговорам не было конца. Уже далеко за полночь Морозов спросил:
- Что думаешь делать, Василий?
- Организую подполье, - не задумываясь, ответил тот. - В городе не в степи - можно действовать скрытно. Затем и пришел в Таганрог. А ты как мыслишь?
- Мыслю, что это правильно. Кое-что уже сделано. Правда, еще очень мало.
- С малого все большие дела начинаются. Говори напрямик.
Волевое лицо Василия чуть тронула довольная улыбка. Прищуренные глаза с хитринкой смотрели на Морозова.
- Есть у меня две молодежные группы, - сказал Морозов. - Это в основном комсомольцы. Вооружаемся понемногу...
- Кто комендатуру взорвал? - перебил его Василий.
- Нет. Это не наших рук дело. Вот склад в порту мои ребята спалили. Дрезину на железной дороге пустили под откос они же. На сегодняшний день шестерых фрицев прикончили. А с комендатурой я пытался выяснить. Думал, солидная организация в городе действует. Но пока никаких следов. Правда, наткнулся случайно на небольшую группу ребят из железнодорожной школы. Завтра собираюсь встретиться с их руководителем. Но они пока дальше листовок не пошли...
- А я только начал, - сказал Василий, - никого не убили, ничего не взорвали. Но народ подбирается. Сожгли несколько автомашин на "Гидропрессе". Правда, люди друг друга боятся. Осторожность сковывает. Газету читал сегодня? - вдруг спросил он.
- Нет. А что там?
- Путаница сплошная. Утверждают, будто Красная Армия уже разгромлена. Сражаются, мол, остатки разбитых дивизий. Промышленность Советов на грани катастрофы. А в сообщении из главной квартиры фюрера говорится, что на Восточном фронте германские войска ведут упорные оборонительные бои. Спрашивается: от кого же они обороняются? Кто им бока намял под Москвой? Совсем заврались господа предатели из "Нового слова". Наша главная задача доводить теперь до народа правду...
За стеной послышались чьи-то шаги, из-за двери донесся ворчливый женский голос:
- Василий, ты спать-то собираешься?
Николай насторожился.
- Не бойсь. Это сестра, - пояснил Василий шепотом и уже громче добавил: - Иди, Евдокия, спи. Я сейчас...
В соседней комнате прошаркали ночные туфли, заскрипели пружины.
- Солдатка. Одна мается. Муж в Красной Армии. Может, погиб уже... Ладно... Давай туши лампу и ложись, - Василий кивнул на матрац, свернутый на полу возле печки, - будем разговаривать тихо.
Он поднялся из-за стола, не спеша стянул с себя гимнастерку, снял ботинки. Николай взял со спинки стула свое пальто, расстелил на полу волосяной матрац и, приспособив пальто вместо подушки, потушил лампу. Не раздеваясь, он улегся на эту импровизированную постель. От печки веяло теплом. Несмотря на усталость, спать не хотелось.