Десять лет спустя, в 1846 году, Флобер назвал чувство к Элизе единственной в его жизни настоящей страстью. И много позже, 1872 году, он писал в ответ на ее письмо: "Старинная моя подруга, моя былая Нежность, я не могу без волнения смотреть на Вашу подпись! ‹…› Я так хотел бы принять Вас у себя, поместить Вас в комнате моей матери. ‹…› Я теперь Старик. Будущее ничего не сулит мне. Но прошлое встает в памяти, окутанное золотой дымкой. - Из сияющей бездны милые тени протягивают ко мне руки, и одно лицо среди них сияет ярче всех - это Ваше лицо! - Да, Ваше". Черты Элизы будут вновь и вновь возникать в образе героинь Флобера - Эммы, Саламбо, госпожи Арну. Все они похожи друг на друга и на Элизу Шлезингер.
Но тогда, летом 1836 года, переживая первую любовь, Флобер не отдавал себе отчета в этом, а вернувшись в Трувиль в конце августа 1838 года и не найдя там госпожи Шлезингер, он понял, что любил ее, и воспоминания о встрече с нею превратили начатую книгу в "настоящие Мемуары".
В повести Флобер дает Элизе другое имя, он называет ее символическим именем - Мария. Встреча с ней - один из важнейших этапов воспитания чувств юноши-поэта, открытие новых свойств его души, переживание не только чувственное, но во многом эстетическое, похожее на рыцарское поклонение Прекрасной Даме. Испытывая "странное мистическое чувство", в котором сливаются "мучение и радость", он становится "взрослым и гордым", взгляд ее зажигает "божественный огонь" в его душе, он пронзительно ощущает бесконечную гармонию, что раньше открывалась ему лишь в природе и поэзии. Сравнение Марии с Венерой, сошедшей с пьедестала, придает этому биографическому эпизоду смысл иерофании - явления божества, превращающего смертного человека в существо более совершенное.
Прерывая рассказ о Марии, Флобер включает в повесть написанный в декабре 1837 года эпизод о первой полудетской влюбленности в маленькую англичанку Каролину Голанд (1820-?), гостившую в их доме. Первоначально этот автобиографический набросок не был предназначен для "Мемуаров безумца", но его элегический и одновременно чуть ироничный тон позволяют оттенить исключительность чувства к Марии. За рассказом о Каролине следует короткая глава о связи с неизвестной женщиной, связи плотской, без любви. Флобер оставляет эту женщину безымянной, и это так же символично, как имя Мадонны, данное им госпоже Шлезингер. В главах, посвященных Марии, мотив безумия звучит лишь однажды как "безумие любви" - "нежное упоение сердца" и "блаженство", гармония души.
История о бездуховной связи с безымянной женщиной, безнадежность любви к Марии вновь возвращают рассказчика к состоянию душевного хаоса и сомнений. И все же в мире, подобном "гигантскому безумцу", есть возможность гармонии, раз существует искусство - единственная "вера, достойная поклонения", и творчество, возможное вопреки всем сомнениям, неудачам и доводам рассудка. Эта идея возникает в образе колоколов, звучащих в финале повести. Колокола, чей звон отмечает каждый этап человеческой жизни, лгут, как поэт, не нашедший точного слова. И так же как поэт, они безумны, ведь "бедная медь" заблудилась между небом и землей, вместо того чтобы "служить в полях сражений или стать конской подковой", но их голос, как голос поэта, окружает мир "сетью гармоний".
"Мемуары безумца", как и "Агонии", были своеобразным письмом, обращенным к тому, кого Флобер называл своим "вторым я", к человеку очень близкому, но все же к "другому", а в 1840–1841 годах он единственный раз в жизни ведет дневниковые заметки.
Правда, это необычный дневник. В нем почти нет дат и последовательного рассказа о событиях, но есть размышления о себе и мире, об искусстве и философии, религии и науке. "Моя жизнь - не события. Моя жизнь - это мысль", - пишет Флобер в "Мемуарах безумца", и заметки в тетради, которую он вел в 1840–1841 году, и есть настоящее свидетельство самосознания двадцатилетнего писателя.
В это время Флобер уже не был учеником коллежа, в декабре 1839 года его вместе с двумя товарищами исключили из класса философии за "непослушание" и в назидание другим. К выпускному экзамену на степень бакалавра он готовился дома, успешно выдержал его, и 22 августа 1840 года отправился в путешествие на юг Франции и Корсику. Из путешествия Гюстав вернулся в начале ноября, и зимой 1841 года должен был готовиться к поступлению на факультет права, где учились его самые близкие друзья - Ле Пуатвен и Эрнест Шевалье.
В "Мемуарах безумца" представлено прошлое, завершенный жизненный этап. В "Дневнике" перед нами настоящее со всей неизвестностью будущего. Флобер и верит в свое призвание художника и сомневается в нем, стремится понять себя, и неопределенность собственной личности особенно тревожит его: "Я отдал бы целое состояние, чтобы стать или глупее, или разумнее, атеистом или мистиком, чем-то завершенным, целостным, идентичным, чтобы это можно было определить одним словом", - писал он Эрнесту Шевалье в 1839 году.
В "Дневнике" он пытается сделать это, ищет свою точку зрения на мир. В первой части "Дневника", написанной до путешествия на Корсику, Флобер настойчиво противопоставляет два способа восприятия и познания мира: рациональный, научный и иррациональный, эстетический. Предпочтение он отдает последнему, полагая, что лишь так можно видеть и понимать мир в целом, не разрушая его единства.
В это время Флобер вновь переживает религиозные и мистические порывы. Но теперь к религии его влечет не тревога смерти, о которой он писал в "Агониях", а чувство эстетическое: страсти Христовы кажутся ему прекраснее всего на свете. Здесь намечается характерное для зрелой эстетики Флобера отождествление искусства и религии. "Хотите стать Богом - станьте поэтом", - пишет он.
В эстетических размышлениях 1840 года он настойчиво противопоставляет вдохновение размышлению, чувство разуму, откровение рассуждению, а вкусу - "нёбо", то есть способность ощущать "неуловимую чистейшую сущность" поэзии.
Но именно в размышлениях об искусстве ему особенно остро открываются не только противоречия идеи и материи, мысли и слова, но и необходимость привести их в гармонию: "Есть утверждение, довольно глупое, что слово выражает мысль. Точнее будет сказать, что оно мысль искажает", - повторяет Флобер, но в то же время определяет искусство как "перевод мысли формою". С этого момента и навсегда важнейшей проблемой для него становится стиль. Позже, закончив работу над романом "Госпожа Бовари", он скажет: "Форма и мысль для меня едины, и я не представляю себе одно без другого. ‹…› Точная мысль влечет за собой точное слово и является им".
Первая часть "Дневника", где Флобер предстает "истинным романтиком", идеалистом, обрывается наброском в романтическом восточном духе. Флобер отправляется в путешествие на юг Франции и Корсику и на время оставляет дневник. Эта поездка стала одним из самых значительных событий в его жизни, домой он вернулся повзрослевшим и изменившимся.
В 1840 году, до путешествия, Флобер был мучительно недоволен собой, он по-прежнему называл себя немым, жаждущим говорить, отчаивался: "Себя я считаю освистанным, униженным, опозоренным, я больше не знаю, на что надеяться, чего желать, что есть во мне: я могу стать всего лишь жалким писакой, тщеславным ничтожеством". Вернувшись из путешествия, он снова берется за дневник и теперь в афористичных, пронумерованных римскими цифрами фрагментах, хладнокровно и отстраненно, черта за чертой набрасывает свой интеллектуальный портрет. Он больше не немой и не безумец, он ищет свое "я" и, не желая ограничиться какой-то одной точкой зрения на мир, принимает двойственность своей натуры: "Я ни материалист, ни спиритуалист. Если бы я стал кем-то, то скорее материалистом-спиритуалистом".
"Прощай, Гюстав", - говорит он на последней странице "Дневника", прощаясь с поэтом- романтиком в себе. Здесь начинается превращение Поэта в Художника. Другим прощанием с поэтом стала повесть "Ноябрь".
Флобер начал ее, возвратившись из путешествия на Корсику, и закончил осенью 1842 года. В это время он стал студентом юридического факультета и не сомневался в том, что сумеет получить диплом адвоката, но внутренне все больше противился этому и чувствовал, что наступило время разрешить, наконец, сомнения в том, способен ли он быть писателем. Сделать это можно было только одним способом: написать книгу и доказать себе, есть у него талант или нет. Флобер думает о трех произведениях в разных жанрах, требующих разной манеры письма. "Я вложу в них все, что сумею вложить, по части стиля, страсти, ума, а там - посмотрим", - пишет он своему бывшему учителю Гурго-Дюгазону в январе 1842 года. Речь идет о неосуществленном замысле восточной сказки, о первом "Воспитании чувств" и о повести "Ноябрь" - самой глубокой по содержанию и совершенной по форме из всех книг, созданных Флобером до 1845 года.
Ее название указывает на реальное время действия повести - вечер поздней осени, когда герою являются воспоминания обо всей его прошедшей жизни. Флобер дает повести подзаголовок - "фрагменты в неопределенном стиле", намекая на присутствие в ней разных "голосов". Она начинается от первого лица и продолжает исповедь, начатую "Мемуарами безумца". Но теперь автор выступает в облике тоскующего, обреченного на смерть поэта. В его воспоминаниях о детстве, юности, мечтах о дальних путешествиях, творчестве, славе и любви, нарушая законы автобиографии, воскресает голос героини, звучит ее исповедь. А после смерти поэта рассказ, от третьего лица, завершает его друг, и так происходит окончательное превращение автобиографии в повесть, исповедальный рассказ о себе становится отстраненным анализом "другого".
Несмотря на присутствие разных голосов, повесть обладает внутренним единством. Мотивы любви и смерти, возникая на первых страницах, придают цельность лирическим "фрагментам", в которых Флобер прощается с юностью.
Мотив любви возникает как "пленительная тайна женщины", неотделимая от тайны будущего, похожего на волшебную сказку. На смену детскому предчувствию любви приходит любовь отроческая, "когда чувственность ничего не значит и что-то бесконечное переполняет душу". Вслед за ней - взросление ума и сердца, мечты о страстях, известных по книгам и непреодолимая жажда испытать их все, пробуждение юношеской чувственности и встреча с женщиной, на которую обращена первая страсть.
Прообразом героини, куртизанки Мари, стала Элали Фуко де Ланглад, владелица гостиницы "Ришелье" в Марселе, где по дороге на Корсику останавливался Флобер. Хозяйка и молодой постоялец столкнулись во дворе у фонтана, когда Гюстав возвращался в гостиницу после морского купания. Днем Элали пришла в его комнату, а затем явилась к нему ночью. На следующий день Флобер уехал из Марселя и больше никогда не видел Элали. Они писали друг другу, но недолго - с января по август 1841 года. Именно в это время Флобер работал над повестью, и личный опыт немедленно трансформировался в художественное повествование.
Между Элали и Мари нет внешнего сходства. Ее облик напоминает Элизу Шлезингер, и даже имя, данное Элали в повести, созвучно имени, которым Флобер назвал в "Мемуарах безумца" госпожу Шлезингер. Мария - "любовь небесная", Мари - "любовь земная". Античная красота Мари, золотое сияние, окружающее ее в первой сцене, подчеркивают символический характер этого образа, и первый чувственный опыт героя приобретает смысл иерогамии - символического священного брака. Встреча с ней - завершающий аккорд "воспитания чувств" поэта: "Я пытался вернуть прежние фантазии, но в них вплеталась память о недавних впечатлениях, и все смешалось - призрачное и телесное, мечта и явь, женщина, только что оставленная мною, заключала в себе все - она была итогом прошлого, и с нее начиналось будущее".
Мари рассказывает свою историю, полностью вымышленную автором, и в повести возникает еще одно "я", настолько близкое герою, словно перед нами его символическая биография: "Незнакомые друг с другом, она - в разврате, я - в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я - в душе, но оба тщетно".
Герою важно обрести идеал не только в любви, но и в творчестве, однако, как иронически замечает третий рассказчик, "он был слишком поэт, чтобы преуспеть в литературе". Правда, голос этого повествователя, возникающий после смерти главного героя, с тем чтобы до конца довести рассказ, не тождествен голосу автора. "Разумный" друг героя предвещает появление Анри - героя первого "Воспитания чувств", а образ поэта предшествует образу Жюля, с которым Флобер "изживает свои юношеские романтические представления о стихийно-интуитивном творчестве".
Разочарованный, утративший силы и желание жить, поэт угасает, "уничтожая себя одной лишь силой мысли". Смерть его символична и подобна мнимой смерти в обряде инициаций: юный автор словно приносит в жертву самому себе свое прежнее "я", но это не означает полного отрицания прежней личности.
Поэт "Ноября" должен умереть, чтобы возродиться Художником в первом "Воспитании чувств". Не случайно Флобер особенно дорожил этой повестью, читал многим своим друзьям, часто цитировал фрагменты в письмах. "Если ты хорошо слушала "Ноябрь", - писал он Луизе Коле, - ты должна была угадать многое невыразимое и, возможно, объясняющее, каков я. ‹…› "Ноябрь" был завершением моей юности. Осталось во мне от юности немного, но сидит оно крепко".
ВЕЧЕРНИЕ ЭТЮДЫ
Вечер шестой
ПУТЕШЕСТВИЕ В АД
I
И был я на вершине горы Атлас, и видел оттуда мир, роскошь его и нищету, добродетель и гордыню.
II
И явился мне Сатана и сказал: "Иди со мной, смотри, вглядись! Ты увидишь мое царство, мой мир".
III
И повел меня с собою Сатана и показал мне мир.
IV
И, летя на крыльях, достигли мы Европы. Там видел я ученых, писателей, женщин, фатов, педантов, королей и мудрецов. И эти последние были безумнее всех.
V
И видел я, как брат убивал брата, мать лгала дочери, как писатели, радея лишь о славе своего пера, творили зло, как предавали священники, педанты иссушали юность, и война снимала свою жатву.
VI
Там интриган, пресмыкаясь в грязи, полз к ногам людей великих и жалил, словно змея. А когда те падали, и благородные головы пятнала грязь, он трясся от злобной радости.
VII
Там, на ложе порока, где сыновья наследовали от отцов науку измены, король наслаждался ласками куртизанки. Она правила Францией, а слепой народ рукоплескал королю.
VIII
И вот предо мною два гиганта. Один - старый, согбенный, морщинистый и тощий. Он опирается на длинный кривой посох Педантизма. Второй гигант молодой, благородный и сильный, у него рост Геркулеса, голова поэта и плечи из золота. Огромная палица была его опорой. Но кривой посох сокрушил палицу. Разум, так называлась она.
IX
И гиганты сошлись в мощной схватке, и сдался, наконец, старик. Я спросил, как его имя.
- Абсолютизм, - ответил он.
- А твой победитель?
- У него два имени.
- Какие же?
- Одни зовут его Цивилизацией, другие - Свободой.
X
И Сатана ввел меня в храм, но храм тот был разрушен.
XI
И там свинцовые гробы переплавляли в пушечные ядра. И прах клубился вокруг, но никому не было до него дела. И был тот век веком кровавым.
XII
И опустели руины. Один только нищий в лохмотьях остался у подножия колонны, седой, согбенный горестями, бесчестьем и позором, один из тех, чей лоб избороздили заботы, в двадцать лет он вобрал в себя все боли века.
XIII
И казался он муравьем у подножия пирамиды.
XIV
И долго смотрел он на людей, и те бросали на него взгляды, полные презрения и жалости, и он проклял их всех, потому что был тот старик самой Истиной.
- Так покажи мне твое царство! - просил я Сатану.
- Вот оно!
- Но где же?
И ответил мне Сатана:
- Мир - это и есть Ад.
Г. Флобер
МЫСЛЬ