- Рашер шнель, - подгонял Спартак, не очень принимая во внимание то, что пленный еле шел. Ганс, может быть, и постарался бы ускорить шаг, но со штанами, которые приходилось держать в зубах, не разбежишься, кроме того, нелегко было выбирать в темноте ровную стежку, так как шли напрямик, поэтому будто сам черт подсовывал ему под ноги если не комья земли, то кочки, не кочки, то ямки, из-за этого он должен был выслушивать нарекания Спартака:
- Ишь, спотыкается, барбосина, видно, надулся шнапса, стервец…
Шли напрямик. Спартак все никак не мог успокоиться: не встретились с Ткачиком. Договаривались, что крикнет, а не получилось. Минут двадцать высвистывал Спартак соловьем-разбойником - не откликнулся секретарь. Наверное, выкурили его из тайника, а может быть, подался в лес в одиночку. Откуда же было догадаться Рыдаеву, что именно он своим "шнель-шнель" и отпугнул Ванька Ткачика, заставил не ждать условленного свиста.
Ночь выдалась темная, осенняя. Распаренная в течение горячего лета, разомлевшая на солнце земля теперь охотно отдавала тепло. Росы высевались такие буйные, что земля увлажнялась, на поникших стеблях и зеленой отаве повисали большие обильные капли, как после щедрого ливня; исходили паром поля, исходили долины и лощины, и туман рождался уже где-то в середине ночи, белый, густой, плыл из низин на холмы, лежал, пока не выкатится еще по-летнему ласковое солнце.
Путешествовать в такую ночь нелегко, заблудиться можно запросто, но Спартак этого не боялся. На вопрос Кармен, за один вечер превратившейся из бой-девки в тихую и смирную девчонку, о том, не заблудятся ли они, Спартак только презрительно хмыкнул. И Кармен вспомнила: Спартак сын начальника пограничной заставы. Она с удивлением и восторгом сказала:
- Ну ты его и скрутил! Я сразу и не поняла…
Спартак и на этот восторженный отклик только хмыкнул, но уже не так презрительно. Потому что и в самом деле было чему удивляться. Уже потом сам себя похвалил - не потому, что в один миг управился с немцем, а потому, что решился на такое. Ведь и в мыслях не было брать его в плен. Наоборот, уже был уверен, что сам попался. И кто знает, произошло бы ли все это, если бы немец первым не схватил его за руку.
Каждое лето Спартак гостил у отца на заставе и уж к чему, к чему, а к солдатской науке приобщился. Опытные бойцы старательно обучали его азбуке пограничника, отец охотно учил сына всему, что знал сам. И было бы просто странным, нет, невозможным, чтобы Спартак позволил кому-либо свалить себя, покорить своей силе. А когда немец был уже повержен, раздумывать не пришлось, Спартак сразу понял - это "язык". Это - по-военному. Значит, он действовал как солдат. И поскольку собрался не куда-нибудь, а в лес, к партизанам, встретится сейчас там с Ткачиком, поэтому, естественно, привести на эту встречу пленного оккупанта было бы очень неплохо.
- Что же мы с ним будем делать? - спросила Кармен.
- Может, отпустите? - иронически протянул Спартак. - Тогда снимай свою котомку.
- Еще услышим, что тетка Приська скажет…
Спартак Рыдаев деланно кашлянул, что означало: эх, эти девчата, волосы длинные, а…
- Тетке Приське он как пятое колесо…
- И дядьке Гаврилу тоже.
- Но ведь в лесу у меня есть еще двоюродная тетка. Разве не слышала?
Вот тебе и Спартачок! А она все насмехалась над ним, все потешалась над его гирями и гантелями, турниками и накачанными бицепсами…
Уже на рассвете они подошли к лесной сторожке. И все же заблудились. Спартак вел, как и надлежит настоящему разведчику, свою группу по компасу, вывел на самую цель, а на месте - запутался. Упал такой туман, что Ганс, шедший впереди, все время наталкивался то на кусты, то на деревья.
По отдельным признакам Спартак догадывался, что они близки к цели. Но никак не мог точно угадать, где сторожка. А тут еще почувствовал, как ноги у него гудят от усталости. Подумал о Кармен. Просто удивительно, она до сих пор ни разу не запросила передышки.
Спартак объявил привал.
- Хальт! - скомандовал он пленному.
Тот остановился как вкопанный. Спартаку пришлась по сердцу такая покорность.
- Линг, - великодушно велел он.
Пленник не лег, а упал на росистую землю.
- Отдыхай, Карменка, но о сне забудь.
Кармен присела на сваленное бурей дерево, уже наполовину вросшее в землю, вытянула уставшие ноги.
- Какой там сон…
Спартак не сказал на это ничего. Даже не хмыкнул. Правильно рассуждает девка, теперь им не до сна…
Словно голос ангела с небес, донесся до слуха путешественников чуть слышный петушиный голос, и Кармен безошибочно определила:
- Тетки Приськи петух… Его голос.
- Пусть поет, - разрешил Спартак. - Передохнем - и к тетке на блины…
Рассветало. Спартак с Карменкой жались друг к другу, спиной к спине, грелись; чуть дальше серой кочкой приник к завоеванной, но такой чужой, холодной и враждебной ему земле Ганс Рандольф, чужак, враг, не нужный здесь никому, ни этому хлопцу со стальными бицепсами и оттренированными приемами самбиста, ни девушке, лица которой он так и не успел разглядеть в вечерней тьме; чужой он и лесу, и земле, и даже густому туману и буйной росе, далекий от всего этого, что является таким родным этим двоим, незнакомым и непонятным, глубоко враждебным ему существам, от воли которых теперь зависела его жизнь, расово полноценного, непобедимого немецкого солдата. Лежал ничком, прижимался щекой к мокрой земле, согревал ее своей соленой слезой, а она от этого не становилась ни теплее, ни роднее… Зачем он здесь? Как оказался на этой чужой, враждебной земле, зачем она ему? Почему не возле своей Кристины? Почему мальчуган со стальными бицепсами прижимается к девушке, которая, наверное, пахнет теплом, одаряет его нежностью и любовью, а почему не прижимается он так же к Кристине, к своей такой далекой сейчас Кристине…
Разгоряченной щекой он грел увлажненную росой, покрытую осенними тлеющими листьями землю, один глаз был закрыт и цедил слезу, а другим, полузакрытым, следил за теми двумя, которые совсем мирно, беспечно встречали зарю вблизи него. На плечи Ганса давила тяжелая ноша, если бы не она, может быть, он и попытался б распрямиться пружиной - нет, не броситься на этих двоих, просто вскочить на ноги, нырнуть в затуманенную тьму, раствориться в ней, бежать куда угодно, лишь бы на свободу, пусть лучше пуля догнала бы, свалила навзничь, только бы не чувствовать себя опозоренным, пленным, бесславно выведенным из игры, хоть и противной его желаниям и пониманию, но не так сразу, не так просто и не так обидно.
Спартак Рыдаев только делал вид, что полностью расслабился, что ему все безразлично, что эта серая кочка его совсем не интересует. Он не забывал: эта кочка жива, свернута, как пружина, как притаившаяся змея. Держал наготове не столько трофейный автомат - он еще не знал, как им пользоваться, - как свои стальные бицепсы. Что же касается Кармен, она хоть и не смотрела на серую кочку, хотя и делала вид, что ей все это безразлично и что подобная прогулка в лесу ночью с пленным солдатом непобедимого фюрера для нее обычная вещь, на самом же деле никак не могла прийти в себя после того, как этот сорвиголова Спартачок бросился на чужака.
- Думаешь, дядька Гаврило обрадуется твоему гостю? - спросила Кармен.
- Гаврило - не такой простак… - проворчал Спартак.
Серая кочка не подавала признаков жизни.
- Он не умер с перепугу?
Спартак пожал плечами, окликнул пленного:
- Эй, камрад? Ферштейн зи русиш?
- Никс ферштейн, - зашевелилась серая кочка.
- Жаль, - вздохнул Спартак. И чтобы доказать, что сам знает чужой язык, поинтересовался:
- Ир наме унд форнаме?
- Ганс! Ганс Рандольф! - радостно доложила серая кочка и снова зашевелилась.
- Хипленг! - сурово приказал Спартак, лежи, дескать, если спрашивают твое имя, это еще не значит, что тебе позволено и панибратствовать. Серая кочка покорно замерла, покрывалась мельчайшими капельками росы, густо сеявшейся из молочной ночи.
Спартак, одетый легко - бабка кричала: надень кожух, - уже жалел, что не послушался старших. Натягивал на покрасневшие руки коротенькие рукавчики, зябко горбился. Кармен, наряженная в теплую, отороченную плисом по краям коротайку и в шерстяную кофту, блаженствовала в тепле, даже спина взмокла, поэтому не сразу заметила хлопоты Спартака, а догадавшись, что тот дрожит, спросила:
- Замерз, дружок? - И дальше въедливо: - Надо было на девчат не надеяться, не согреют…
Спартак лениво ответил:
- Не очень-то разглагольствуй, а то бока намну…
- А пленник твой деру даст…
- Не даст… Уже прижился…
Так они разговаривали лишь бы о чем, а пленник внимательно прислушивался к каждому слову, ничего не мог понять, сливались для него все чужие слова в одно.
Из молочной непроглядности снова донеслось петушиное кукареканье, на ближней сосне пискнуло что-то живое, то ли зверек, то ли птица, видимо, какой-то из лесных обитателей уже откликнулся на зов дня. Затем послышался собачий лай.
- Теткин Жучок, - уверенно сказала Кармен.
- Тише! - прикрикнул Спартак. Он ловил ухом, с какой именно стороны долетал этот лай. - Подъем! - решительно скомандовал и встал первым. Серая кочка сразу же ожила. Ганс без перевода понял приказ.
В лесной сторожке, еще не зная про гостей, пробужденные голосом Жучка насторожились.
- Кого-то уже несет, - недовольно проворчал Гаврило, натягивая штаны.
- Наверное, кто-то из хлопцев, - зевнула Приська.
- Не в ту сторону Жучок лает…
Опытный, всезнающий и всевидящий Гаврило знал, с какой стороны могут подходить "хлопцы", а с какой кто-нибудь посторонний. Жучок предупреждал - идут не с той стороны.
- Может быть, заблудились, взгляни-ка, что за окном, дубов не видно.
Гаврило видел, какое молоко за окном, допускал, что "хлопцы" могли и заблудиться, но знал и другое: сейчас только смотри да смотри…
Уже одевшись, взялся за крючок, задержался на минутку:
- А может быть, это… может быть, Прися, подадимся, пока не поздно, куда…
Тетка Прися с шумом спрыгнула с кровати, даже пол зашатался под нею, - была из Вовчьей породы, - с упреком взглянула на мужа, фигура которого еле виднелась в предрассветном мраке.
- Боишься?
- Да что ты! - возмутился Гаврило. - Не обо мне речь. За тебя тревожусь - что ни говори, а баба…
- Сама знаю, кто я, а ты не забыл, для чего здесь посажен?
- Да оно так. Думалось, что, может быть, и не дойдут…
- Думалось-думалось… Иди вот и рассмотри, кого там несет… Время теперь такое, что всего можно ожидать…
- Да иду же…
- Ну и иди, а то разговорился… бабу пожалел… Раньше не жалел, а тут разжалобился… утешитель…
Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка, который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка - носила его, как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя старухой, - торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению Гаврила, нисколечко не старил его подругу.
- Го! А это что за чучело такое? - спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с племянницей и внуком. - Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?
Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду: штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить своего хозяина.
- В зубах держит?.. - не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:
- Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?
Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:
- На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?
Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг - взял в плен немца, который мог арестовать их самих.
- Вот тебе и Партачок! - довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза тетка. А я все думала - дитя.
Когда же услышала, что сестра Платонида велела в первую очередь передать привет какой-то двоюродной тетке, так и пронзила глазом Гаврилу.
- А я же тебе говорила… Беги немедленно, зови Явдоху.
Гаврило закашлялся, быстро принялся сворачивать цигарку из такой крепкой и вонючей махры, что ее слышно было в лесу за километр, а сам все посматривал в ту сторону, откуда родственники притащили на подворье пленного.
Затем кивнул головой.
- Да придется, придется… Если не перебежали в другое урочище, они же теперь… они же того… на заячьем положении.
Идти на розыски ему не пришлось. Уже совсем рассвело, бело-молочный туман стал похожим на разведенную сыворотку, и из нее явилась знакомая фигура Саввы Дмитровича Витрогона, который для Гаврила и Приси и поныне был самым высоким начальством.
Спустя какой-то час великий знаток истории древнего мира, интерпретатор всеобщей истории человечества Гай Юлий Цезарь, а проще калиновский учитель Лан, старательно добывая из памяти все слова и фразы немецкого языка, который он в свое время изучал, придирчиво выспрашивал у обескураженного и оторопевшего Ганса военные тайны. Расспросили его о вчерашней операции Кальта в лесу, узнали, что их партизанская база уже разрушена, а выдал ее сам шеф Калинова.
- Неужели Качуренко? - даже задохнулся Нил Силович Трутень.
- Вранье! Провокация! - рассвирепел Агафон Кириллович Жежеря.
- Переспросите еще раз, - сурово насупив широченные брови, приказал прокурор Голова и многозначительно переглянулся с судьей.
Переспрашивали, уточняли, допрашивали перекрестно - получилось одно: нежданных гостей при вступлении их в поселок встретил именно шеф этого же поселка. И именно ефрейтор Кальт официально сообщил солдатам, что шеф района, представитель самой высокой власти, добровольно сдался завоевателям и начал им помогать.
- А мы здесь ждем! - сурово пробасил после глухой паузы Исидор Зотович Голова, слова его прозвучали как самое суровое обвинение Качуренко.
Откликнулся Роман Яремович Белоненко. Его голос в утренней тишине прозвучал незнакомо, по-новому, с командирскими нотками. Комиссар принимал на себя всю полноту командования.
- Усилить охрану, организовать патрулирование. Мы с товарищем Кобозевым идем в разведку, узнаем, в каком состоянии наши базы. Старшим в лагере остается товарищ Витрогон.
- А может быть, Витрогон лучше бы… Он дорогу в лесу знает.
- Дорогу покажет Гаврило. Витрогон, если что, выведет группу в надежное место.
Когда уже разведчики вышли из лагеря, Кобозев спросил:
- А с этим как? С пленником?
- Судить будем…
Вскоре над Гансом Рандольфом начался народный суд.
XX
В кабинет Цвибля неслышно вплыла секретарша, нежно проворковала:
- Цу миттаг эссен.
Ортскомендант Цвибль, не раздумывая, поднялся, направился к двери, за ним, почтительно склоняясь, пошел Кальт, и только Петер Хаптер не сдвинулся с места. Может, не привык так рано обедать, а может быть, еще и не заработал еду. Скорей всего, так и было, потому что Цвибль, выходя, что-то ему пробормотал, он послушно кивнул головой.
Они остались в комнате втроем. Переводчик перешел за стол, но садиться в комендантское кресло не посмел, замер на стульчике сбоку, оперся локтем на угол массивного стола.
Павло Лысак провожал коменданта из кабинета стоя.
- Прошу садиться, - сухо приказал переводчик.
Хаптер не торопился. Внимательно осмотрел собственные ногти, осторожно отодвинул от края стола какие-то бумаги, посмотрел на окна, тоскливо покачал головой:
- Осень.
Проговорил таким голосом, словно единственной неприятностью было то, что в Калинов пришла осень.
Павло Лысак тоже смотрел в окно, отметил, что осень в самом деле пришла на калиновские улицы, но это его нисколечко не волновало, чувствовал себя одиноко всегда, какое бы время года ни царило в природе. Что же касается Андрея Гавриловича, то ему было все равно. Для него все времена года потеряли свои краски. Для него все кончилось. Тело еще жило, страдало, мозг жил своей жизнью, но из всех чувств, доступных ему, осталось страдание, болезненное ожидание конца.
Переводчик начал:
- Паны обедают… Не правда ли, уважаемый, вам странно, что в двенадцать у них уже миттагэссен? Наш брат украинец откладывает трапезу поближе к вечеру, чтобы наработаться, как вол, чтоб желудок не разбирал, что в него пихают, - давай, давай, борща, каши, затирухи, картошки…
Избавившись от хозяйского глаза, переводчик стал неузнаваем, из Хаптера переродился в Хаптура, снова был украинцем, который больше всего любит и умеет подшутить над собой.
Собеседникам было не до веселого настроения переводчика, они оказались неспособными достойно оценить тонкую иронию, отшлифованный европейской культурой природный талант мыслящей личности Петра Хаптура.
Он заметил это сразу же, нахмурился и то ли обиделся или просто определил, что не стоит рассыпаться бисером перед свиньями, заговорил более глухим и более серьезным тоном:
- Пока пан комендант обедает, у нас будет возможность поговорить. Поговорим, как свои люди.
Он повел разговор о таком, что Качуренко, слушая, только время от времени глотал пересохшим горлом сухую слюну и его бросало то в горячий пот, то окунало в ледяную воду.
- Вы, уважаемые, предполагаете, что, допрашивая вас, хотят что-то выведать, о чем-то узнать? Да не будьте же, хлопцы, олухами, а поймите раз и навсегда: чихать хотел, уважаемый Качуренко, пан комендант на ваши показания. Ему о вас известно больше, чем вам самим о себе, он знает не только то, что вы делали вчера, позавчера, десять лет назад, он знает даже то, о чем вы думаете сейчас…
Качуренко с трудом перевел дыхание.
- Вам приказано остаться в тылу, велено организовать банду из отпетых партийцев, вы заложили базы, харчи и оружие упаковали в ямы, а ортскомендант Цвибль, назначенный еще задолго до вступления в Калинов, уже ведал, чем вы заняты, что думаете, к чему готовитесь…
Качуренко не мог этому поверить - откуда такое могло быть известно какому-то Цвиблю? Это уж, прибыв сюда, раскопал, это, видимо, нашлась подлая душа, выдавшая врагу и склады и тайну, ту, которая была известна немногим.