- Со мной, - небрежно, как-то покровительственно обронил Прокофий. - Вот послали за пищей; умри, сказали, а пищу раздобудь. - Хитрое, плутовское лицо Чертыханова приняло скорбное, сиротское выражение. - Сидим, Оня, на монашеском пайке, постимся… Овощи, изредка печеная картошечка, пареная пшеница - вот и весь рацион…
- Голодают? - Оня энергично встал. - Что им надо? Курицу, барашка?..
Прокофий снисходительно хмыкнул.
- Закурить нет? О, "Беломор"! Где достал?
- По случаю. Ночевал в сарае у заведующей сельпо…
Чертыханов прижмурил глаза, глотая дым папиросы.
- Курицу, говоришь?.. Птица и вообще всякая крылатая живность для нежных желудков, Оня. Нам бы этак стадо свиней. Нас ведь больше трехсот человек…
- Вон оно что! - Старшина задумался, провел указательным пальцем по тонкой, хрящеватой горбинке носа. - Что ж, достанем и стадо. Идем.
Оня позвал двух своих бойцов, Чертыханов - Ежика. Они обогнули хутор и спустились в неглубокую балку. За крутым поворотом, в ложбине, нашли стадо - голов тридцать пять свиней и поросят и столько же коз. Козы щипали выгоревшую травку, козлята проказливо, боком, скакали на прямых, точеных ножках; свиньи распахали низину и лежали в прохладных бороздах. В отдалении паслась лошадь с хомутом на шее.
Пастух, мрачный мужик с заросшим черным волосом лицом, лежал на бугре рядом с телегой, животом вниз. Перед ним, в вырытой ножом ямке, был насыпан табак, смешанный с конским навозом, сбоку от ямки отходила трубочка - сухой полый стебель. Мужик подпалил курево и через стебель-чубук втянул в себя злой и вонючий дым.
- Здравствуй, Герасим, - по-приятельски, просто, как своему, сказал Свидлер, подойдя к пастуху. - Ты помнишь меня? Я вечером отдыхал возле тебя!..
- Припоминаю, - неохотно отозвался мужик, оторвавшись от своей "трубки" и с недоверием оглядывая пришельцев.
Чертыханов и Свидлер присели рядом с ним.
- Куда идешь, отец? - спросил Прокофий.
- Видишь, лежу!. - ответил пастух. Безнадежное одиночество сделало его нелюдимым и враждебным.
Прокофий невозмутимо похвалил, указывая на трубку:
- Это ты ловко придумал…
- Бумаги нет, - хмуро пожаловался Герасим, - И табаку осталась одна щепоть…
Оня великодушно предложил папиросу:
- Угощайся…
Чертыханов нагнулся к ямке и потянул из трубочки, закашлялся.
- Ух, черт, вот это отрава! Слезу вышибает…
Мужик неожиданно рассмеялся.
- Что, не выдерживаешь такого градуса?..
- И долго ты так мучаешься, сердешный?..
Мужик опять посуровел.
- На второй день войны выгнал из-под Могилева больше ста голов, - проворчал он неохотно. - Осталась вон горсточка… Эта нечистая сила - козы - измытарила меня вконец: разве я могу угнаться за ними по лесам? Я не кобель. Ноги и так насилу таскаю от бескормицы да от тоски. Ну, и растерял половину… Один! Помощник был, парень молодой, - сбежал, в партизаны подался… - Герасим неловко повернулся, рубаха, натянувшись, треснула на лопатках, расползлась, истлевшая. - Теперь вот держусь подальше от лесов, все-таки хоть на виду пасутся… Дай еще одну папиросу… - Затянувшись дымом, он тоскливо взглянул на синие облака над синим лесом, тяжко вздохнул. - Назад вертаться не приказано. Впереди немцы, с боков тоже немцы. Как я могу сдать скотину по назначению? Куда? Кому? В три колхоза набивался - не берут. Своих, говорят, девать некуда… Вот и кружусь колесом, словно проклятый всеми. Да пропади она, жизнь такая!..
- Плохо твое дело, отец, - посочувствовал Чертыханов. - Прямо скажу, стихийное дело. Водит тебя по оврагам какая-то черная сила. Заведет в такие места, откуда и пути назад не будет… И пропадешь ты со своей скотиной ни за грош. Непременно пропадешь!
- Ясное дело, пропадешь! - отчаянно вырвалось у Герасима.
Видно было, что ему смертельно надоело мотаться по полям и лесам одному, молчать: его, должно быть, преследовали мрачные, нехорошие думы. Прокофий хитровато, заговорщически подмигнул Свидлеру. Тот подсел к пастуху поближе, положил на колено ему руку.
- Да, Герасим, горите вы белым пламенем. Скоро от вас останется только горка пепла. - Мужик смотрел на Оню покорно и с мольбой. - Но если вы нас хорошо попросите, мы вам поможем. Поможем, Чертыхан?
- В любую минуту, - с готовностью поддержал Прокофий.
- Мы возьмем у тебя, Герасим, скот для нужд Красной Армии.
Пастух отодвинулся от старшины.
- А вы кто такие, чтобы забирать у меня скот? Идите, откуда пришли.
- Ты не беспокойся, Герасим, - настаивал Свидлер. - Твое недоверие законно. Но мы дадим тебе расписку по всей форме…
- А то, не дай бог, отец, немцы найдут вас со стадом, - поддержал Чертыханов. - Какое, скажут, вы имели право утаивать от германской империи этих свинок и этих козочек? И капут вам, прикокошат моментально, как по нотам.
Мужик озирался в безысходности.
- И лошадку заодно отдайте, - уговаривал Оня Свидлер. - Вам выгоднее возвращаться домой налегке…
…В полдень поляна, где стояла избушка лесника, огласилась низким сердитым хрюканьем и тонким козлиным блеяньем.
При виде Они Свидлера, подъехавшего к штабу на подводе, я с радостью подумал об одном: люди будут сыты.
Оголодавшие за дни скитаний бойцы оживились, настало время поесть по-настоящему, вдоволь, пускай хоть козлятину.
Только Вася Ежик со всей мальчишеской силой возненавидел коз и свиней: его и бойца в очках, писаря, я назначил охранять стадо. Мальчик плакал навзрыд.
- На что они мне сдались, черти рогатые? - всхлипывал он, навалившись на березовую перекладину изгороди. - У других война, как война, а у меня что?! В кого я буду стрелять, в коз? Вот перестреляю я их всех до единой, проклятых!
Козы забрались в огород и пошли по грядкам. Федот Федотович поглядел на это нашествие. махнул рукой и ушел в избу. Козленок подскочил к Ежику, ткнулся ему в ногу мягкой мордочкой, вырвал из руки березовую веточку и отбежал. Вася рассмеялся сквозь слезы, но тут же оборвал смех: вспомнил, что обижен.
- Чем я провинился перед лейтенантом, скажите?..
Чертыханов по-отечески утешал мальчика:
- Я думал, ты серьезный человек, Василий. А ты с какой стороны себя показываешь? С бабьей. Только у них слезы на вооружении, только с таким вооружением они идут на нас, мужчин, в атаку. И обороняются тоже слезами. А ты солдат, Вася: приказано пасти скот, - значит, выполняй приказ. Паси, как по нотам, до полной победы! Да если бы мне так приказали, я бы с радостью бросил автомат. Смастерил бы себе дудочку и посвистывал бы, с козами беседовал… Вон она как на тебя смотрит, как старик, мудро. Стадо пасти, Ежик, намного интереснее, чем воевать.
Мальчик постепенно утих, только изредка шмыгал носом.
4
Район нашей обороны расширялся: роты, как я и предполагал, сильно пополнились за последние дни. Стоюнин подобрал в роты и взводы крепких, бывалых командиров. Коммунисты и комсомольцы Щукина, ободряя бойцов, говорили об одном: противник остановлен под Смоленском, Москва неприступна.
Группа, собранная "с миру по нитке", все более начинала походить на боевую воинскую единицу. Все шло как будто хорошо. Но меня ни на минуту не покидало беспокойство: до каких пор можно расти количественно? Надо было что-то предпринимать, иначе люди, осознав бесцельность сидения в траншеях, станут действовать сами, разбредутся. Надо было сниматься и двигаться по тылам врага вслед за его передовыми частями. Но момент для такого решения - я это чувствовал - еще не наступил. Мы еще не были спаяны единой волей да и вооружены слабовато.
Мы сидели в избе втроем - Стоюнин, Щукин и я - и обсуждали план разведки, хотя разведчики Гривастов и Кочетовский, отлучаясь из расположения на сутки, а то и на двое, обшарили весь район. Надо было запастись медикаментами, куревом, боеприпасами…
- Тридцати человек добровольцев хватит, - сказал Стоюнин решительно.
- Согласен. - Щукин, облокотившись, изредка попыхивая папиросой, вглядывался в зеленоватые разводы, в названия населенных пунктов, написанные на немецком языке: разведчики "достали" карты у гитлеровцев.
Группу поведу я сам, - заявил я.
Щукин взглянул на меня и осуждающе покачал головой:
- Не выйдет! Что это за организм без головы!.. И ты и Стоюнин должны оставаться при части. Лучше всего, товарищи, идти мне.
- Я поддерживаю, - отозвался Стоюнин.
Щукин чаще и гуще задымил папиросой. Мы замолчали. Отчетливо слышалось монотонное ширканье металла о камень: на крыльце сержант Кочетовский точил нож.
- Ты так усердно натачиваешь жало, будто бриться собираешься, - заметил Чертыханов дружелюбно.
В голосе Кочетовского прозвучал отрывистый клекот хищной птицы:
- Я, дорогой товарищ ефрейтор, презираю нерях. Я одессит. Я привык работать точно и чисто: и клиента не беспокоит и мне отрадно. У меня легкая рука. Выстрел - пошлый звук. Он лишь оскорбляет мой слух и тревожит людей. Выстрелу не нужна культура тела, пластика движений - дыми знай… Нож - оружие тихое, ночное. Мой друг Гривастов этого не понимает. Я ползаю, ефрейтор, как кошка, ночью я вижу дальше и лучше…
Разговор оборвался. Дверь в избу заслонил плечами Чертыханов.
- Товарищ лейтенант, кого-то на носилках несут…
Мы вышли на крыльцо. День был тусклый; над лесом стояли серые и теплые облака; воздух, парной и влажный, был напитан сладковатым запахом вянущих трав. Поляну пересекала группа красноармейцев. Двое из них несли носилки с раненым. Позади носилок шла женщина в военной форме, с непокрытыми черными волосами, гладко причесанными на прямой пробор; на петлицах - шпала, должно быть, военврач третьего ранга…
Один из наших бойцов, тот, что с оторванной подметкой, Бурмистров, выйдя вперед, доложил:
- Товарищ лейтенант, задержаны в расположении нашей роты! - Он кивнул через плечо на носилки и группу красноармейцев. - Командир роты приказал проводить до вас…
Бойцы поставили носилки на землю. На носилках, прикрытый плащ-палаткой, лежал человек, немолодой, с седыми, чуть вдавленными висками; желтоватое лицо его с закрытыми глазами было неподвижно и покойно; из-под плащ-палатки высовывался носок хромового сапога и белая забинтованная ступня. Я вопросительно посмотрел на женщину. Она сказала, понизив голос:
- Это полковник Казаринов, заместитель командира дивизии. Ночью мы натолкнулись на группу немцев. Полковник был ранен в ногу. - Большие и темные, в синеватых тенях глаза ее смотрели на меня устало и печально и как бы просили о помощи. - Помогите нам выйти к своим…
- Мы намерены выходить из окружения с боем, - сказал я. - Оставайтесь у нас и, возможно, вместе с нами пробьетесь к своим. Другой помощи я вам оказать не могу.
Тише! - предупредила женщина. - Он уснул…
Но веки полковника дрогнули и приоткрылись.
Кто это мы? - спросил он негромко и с веселой насмешкой. - Подойдите-ка…
Группа лейтенанта Ракитина в количестве семисот тридцати восьми человек. Но это не точно: люди все время прибывают и группами и в одиночку, - Я вплотную подошел к носилкам. - Товарищ полковник, задержитесь у нас… Пожалуйста…
Брови раненого дрогнули, он как будто удивился:
- Зачем я вам безногий?.. Лишняя обуза.
- Что вы! Вы нам очень нужны! - Я оглядел своих друзей - Щукина и Стоюнина. - Помогите нам… Вы с носилок будете командовать. И у нас лошадь есть.
Полковник сочувственно улыбнулся, тихо и с грустью произнес:
- Нет, лейтенант, лежа не командуют. - Он опять устало прикрыл глаза, очевидно, решая что-то, затем сказал: - Хорошо, остаемся. Несите.
Бойцы взялись за носилки. Я шепнул Чертыханову:
- Беги приготовь место! Быстро!
Мы перенесли полковника с носилок на кровать, придвинув ее к окошку. Врач Раиса Филипповна заново перевязала ему ногу. Стоюнин, Щукин и я доложили обстановку. Полковник сидел, привалившись к спинке кровати, молча изучал расположение наших подразделений.
- Появление противника, товарищ полковник, наиболее вероятно со стороны дорог и крупных населенных пунктов, - объяснил я. - С учетом этого я и организовал оборону.
- Правильно. Район обороны расширять больше не следует, чтобы при столкновении с противником не оказаться рассеченными на части. - Полковник вынул из сумки карту большего масштаба. - Смотрите: обтекая нас с севера и с юга, прошли дивизия "СС", десятая танковая дивизия, свыше ста машин, полк "Великая Германия", по численности равный бригаде, двадцать девятая пехотная дивизия, семнадцатая моторизованная, сто тридцать седьмая австрийская, пятнадцатая, двести девяносто вторая… В общем, сила двинулась колоссальная, во много раз превосходящая наши войска по численности и технической оснащенности. И все же немцы под Смоленском остановлены. - Полковник кинул карандаш на карту, разложенную на коленях, и утомленно откинул голову на подушку. - Они завязли в районе Ельни.
- В этом направлении мы и пойдем, - сказал я. - Вот только соберемся с силами. - Засиживаться нам нельзя.
- Правильно! - одобрил полковник. - Это наиболее короткий, наиболее верный, но и наиболее трудный путь: здесь сильная концентрация противника. - Казаринов опять сел и пристально, требовательно посмотрел мне в лицо. - И вот что я вам еще скажу, лейтенант: вы взяли на себя чрезвычайно трудную и чрезвычайно важную для Родины задачу. И решайте ее смелее, увереннее. Пусть вас не смущает ваше скромное звание. Нам сейчас не до субординации. Наше положение особое. Выйдем с честью на Большую землю - разберемся. Кроме того, вы не один. У вас есть товарищи, советчики. Я уверен, что мы решим эту задачу. Так что действуйте решительнее, жестче. Получится!
Я хотел встать и ответить ему, что я готов отдать все свои силы, а если надо, и жизнь для решения этой задачи. Но полковник остановил меня, положив руку мне на колено. Стоюнин, очевидно считая, что замечания полковника к делу не относятся, спросил меня:
- Как же вы пойдете без оружия, без артиллерии? До первой стычки?.. И боеприпасов мало. На рукопашные схватки мода прошла.
- Достанем и оружие и боеприпасы, - сказал Щукин. - Два раза сходим на дорогу и запасемся хоть на год…
- Пулеметы есть? - спросил полковник и опять взглянул на нашу карту, где были отмечены огневые точки. - Есть. Четыре. Да, пушечек бы, ребята, для солидности не мешало! А то что же это за русский бой без артиллерии? Видел я в лесу, вот где-то тут, в этом районе, - полковник показал кончиком карандаша на зеленоватое пятно на карте, - стоит, стволы вверх, целая батарея. И все без затворов, и снарядов нет.
За моей спиной грохнули об пол каблуки Чертыханова: стоя в двери, он все время прислушивался к нашему разговору.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться к лейтенанту Ракитину? - лопатистая ладонь его уже была за ухом. Полковник кивнул, и Чертыханов, опять грохнув об пол каблуками, чуть повернулся ко мне: - Товарищ лейтенант, помните бойца Бурмистрова, что с оторванной подошвой к вам приставал? Он, может, взаправду, может, зря языком молол, будто он артиллерист и будто, уходя, зарыл много снарядов. Допросите его. Он здесь, он вот товарища полковника привел…
- Позови!
Бурмистров перешагнул порог неуверенно, пугливо озираясь: подошва сапога была привязана проводом. Остановился, несмело поднеся руку к виску.
- Артиллерист?
- Да, - ответил боец неуверенно, еще не зная, к чему клонит полковник. - Был…
- Орудия бросил, а снаряды закопал?
Бурмистров побледнел.
- Что же мне было делать, товарищ полковник? Дождь прошел, дороги развязли. Лошади упали без сил… Не потащу же я их, пушки, на себе! Расчеты тоже кто куда… Ну, я их завез в лес и оставил, а снаряды зарыл, чтоб немцу не достались…
- Можешь найти то место? - спросил я.
- Нет, наверно, не найду, товарищ лейтенант. - Бурмистров потер ладонью лоб. - Столько кружил потом по округе…
- Найди! - сказал я строго. - Чертыханов, позови Свидлера!
Явился Оня, оживленный и деятельный.
- Старшина, нужно перевезти пушки и снаряды!
При этих словах лицо Бурмистрова страдальчески сморщилось: где он будет искать пушки?
- Перевезем, товарищ лейтенант, - ответил Оня, не задумываясь, - Во дворе МТС стоят трактора. Штук двенадцать. За исправность всех не ручаюсь. Но на два можете смело рассчитывать…
За дверью, на крылечке, в горячем, внезапно вспыхнувшем споре слились голоса.
- Прочь с дороги, болван! - отчетливо прозвучал голос, должно быть, нетерпеливого, заносчивого человека. - Кто командир? Где он?
- Я не болван. - В ответе Прокофия слышался сдержанный гнев, так говорят сквозь сжатые зубы. - Я ефрейтор Чертыханов. И стою на часах. Зарубите это себе на носу, гражданин! - Чертыханов опять загородил плечами дверь. - Товарищ лейтенант, до вас рвется какой-то штатский. Прямо на ноги наступает… Пустить?
В избу, грубо оттолкнув ефрейтора, шагнул человек в кепке, насунутой на самые брови. Пригнувшись, он вглядывался в полумраке сначала в мое лицо, затем в лица Щукина, Стоюнина, Свидлера. Движения, резкие и порывистые, выдавали его истерическое состояние.
- Кто старший?
Полковник Казаринов кивнул мне. Я встал.
- В чем дело?
- Я хочу есть! Накормите меня и моих спутников!
- Много вас?
- Пятеро.
Меня всегда бесила нахрапистая человеческая наглость.
- Почему мы обязаны вас кормить?
- То есть как это почему?
Человек откинул голову, свет от окна упал на его небритое, запущенное лицо. Оно показалось мне знакомым.
- Да, почему? - Память торопливо листала книгу, где отпечатались события и лица последних дней, искала нужную страницу, - Кто вы такие?
- Я подполковник Сырцов.
- Не вижу. - Во мне тяжело закипела злость: сбросил форму, так не смей говорить о звании. - Предъявите документы!
- У меня нет документов! Я переправлялся через Днепр вплавь.
- Мы тоже вплавь переправлялись…
Сырцов огляделся с недоумением и обидой на непочтительное обращение.
- Как вы разговариваете со старшим по званию? - сдавленно прошептал он; узкий воротник рубахи-косоворотки, врезавшись в шею, перехватил ему горло, лицо набухло кровью и как будто потемнело.
Щукин, молча наблюдавший за ним, вдруг встал и схватил его за отвороты пиджака.
- Врете! Вы старший лейтенант!
Голова Сырцова вздернулась, пуговица на воротнике отлетела, и на щеках тотчас проступила бледность; верхняя губа обнажила мелкие злые зубы, а рука инстинктивно согнулась в локте, словно в ней был нажат пистолет. По этому жесту, по злому оскалу я мгновенно отыскал страницу: пыльная, прокаленная солнцем дорога, растерянный вид четырех безоружных бойцов, истеричный крик старшего лейтенанта и дуло пистолета, направленное мне в грудь. Как изменила и обезобразила его случайная гражданская одежда! Сохранился лишь развязный и хамский тон.
- Махать пистолетом на своих бойцов намного легче, чем отбивать вражеские атаки, - сказал я Сырцову и посмотрел на кровать, где лежал полковник Казаринов, как бы спрашивая его, что делать дальше.
Сырцов, привыкнув к полумраку, тоже заметил полковника и невольно испуганно вытянулся.
- Уходите, - негромко сказал полковник. - Вместе с вашими спутниками. Немедленно!