Весть о том, что возвратились разведчики, облетела сразу все батальоны. На поляне люди на некоторое время забыли о селедках, обступили Щукина. Политрук немного растерянно и в то же время преданно смотрел в жадные, горящие нетерпением и надеждой глаза бойцов, - им, этим людям, надо было что-то сказать. Он оглянулся. Несколько рук подняли Щукина на телегу и поставили рядом с бочкой, - говори! Я тоже кивнул ему, - говори. Щукин сглотнул подступивший к горлу ком.
- Мы были на Большой земле, - заговорил политрук негромко и взволнованно. - Мы видели своих, родных наших бойцов, обнимались с ними, - они сражаются по ту сторону фронта. И как сражаются!.. Стоят насмерть! Наше командование, наша партия, наша армия готовят врагу сокрушительный удар. С Урала, с Востока, из Сибири прибывают свежие дивизии, идут эшелоны с оружием… Скоро фашисты узнают силу наших ударов. Мы должны во что бы то ни стало соединиться с нашими войсками. Соединимся! Этот час недалек, товарищи!..
Спрыгнув с телеги, Щукин подошел к шалашу, снял каску, сбросил с плеч мешок, сел на пень и, блаженно прикрыв глаза, улыбаясь, глубоко и облегченно вздохнул, как после тяжкой, изнуряющей работы.
- Дома… - прошептал он одними губами, и было странно слышать здесь, в незнакомом лесу, окруженном врагами, это теплое слово "дома", - должно быть, людей, с которыми прошел через столько испытаний, считал родными. Вынув из кармана расческу, он по привычке причесал волосы. Я с нежностью погладил его по рукаву.
- Туго пришлось, старина?
Он спокойно пожал плечами.
- Черт его знает, Митя! Я как-то отупел весь, не могу разобрать, где туго, где слабо… Все то же самое - война, те же случаи, только в разных вариациях. Однажды мы с тобой лежали под настилом, помнишь? А на этот раз отсиживались день в подполе избы, занятой гитлеровцами. Так же ночью выползли, Гривастов с Кочетовским четверых офицеров без шума пришили к постелям - и ходу! - Щукин оглянулся. - Где они, мои орлы?
Гривастов и Кочетовский стояли у бочек с сельдью. И опять странно: совсем недавно эти люди совершили подвиг, выполнили, казалось, невыполнимое, а вот теперь эти орлы ругались и спорили с Оней Свидлером о своих житейских делах.
Явился комиссар Дубровин, чисто выбритый, подтянутый, немного встревоженный. Щукин шагнул ему навстречу. Черными пронзительными глазами комиссар пристально вгляделся в лицо политрука, затем порывисто протянул руку.
- Рад вашему возвращению.
Все опустились на землю вокруг пенечка. Щукин поспешно снял сапог и вынул из голенища - там, где ушко - аккуратно сложенную бумажку; развернул ее и, положив на пень, разгладил ладонью. Это был план нашего маршрута с указанием места прорыва вражеской оборонительной линии и соединения с нашими войсками.
- Мы должны подойти к этому месту послезавтра в четыре ноль-ноль, - докладывал Щукин. - С фронта фашистская оборона будет атакована стрелковым соединением, поддержанным танками. Сигнал для атаки - красная и зеленая ракеты. Наши батальоны сосредоточиваются для броска вперед вот в этом лесу…
- Все ясно, - сказал комиссар Дубровин. - Будем готовиться… - Щукин взглянул на Сергея Петровича.
- Я пройду в батальоны, товарищ комиссар, соберу коммунистов и комсомольцев, побеседую.
- Обязательно.
- Но нам не следует заранее раскрывать наш замысел, - предупредил я. Полковник Казаринов утвердительно кивнул головой, соглашаясь со мной; он изучал план маршрута, сверяя его с картой.
6
Оба дня я провел в батальонах, соблюдая крепко усвоенное мной правило: чем тщательнее подготовка, тем успешнее будет проведена операция.
Бойцы повеселели. Особым чутьем они учуяли предстоящее выступление и готовились: чистили оружие, запасались патронами и гранатами, подгоняли обувь. Коммунистам и комсомольцам, посланным в подразделения комиссаром Дубровиным для поднятия боевого духа, нечего было делать, - бойцы горели отвагой. На клочках бумаги они коротко писали заявления о приеме в партию…
Оня Свидлер сбился с ног. От него требовали боеприпасов, лошадей для раненых, сухие пайки на дорогу, воды. Селедки, розданные бойцам, несмотря на строжайшее предупреждение и на "инструкцию" Прокофия Чертыханова сосать селедочные хвосты, были съедены за один присест. Людей одолевала мучительная жажда, внутри все горело, и бойцы подразделений, расположенных ближе к ручью, то и дело бегали на бережок и, встав на четвереньки, пили мутноватую, теплую, не утоляющую жажды воду. Пели, поскрипывали дужки ведер, надетых на палки. Взводы, расположенные вдали от ручья, требовали от Они Свидлера подвод с бочками.
Старшина разрывался. Завидев Чертыханова, Оня еще издали кричал, в горячности замысловато жестикулируя руками:
- Ты, Чертыхан, диверсант! А что, нет? Конечно! Ты нарочно привез эту проклятую селедку, чтобы люди от жажды потеряли боеспособность, свалились! Я, товарищ лейтенант, окончательно пришел к выводу, что Чертыханов - человек злостный!
Прокофий спокойно и беззлобно смотрел на распаленного Свидлера, осуждающе качал лобастой головой.
- Вот ты, Осип, вражеский язык знаешь, в Москве жил… Я считал тебя человеком понимающим. А ты такую чепуху городишь. Даже перед товарищем лейтенантом за тебя стыдно. Ай-яй-яй!.. Я ж тебе помогаю. Бойцы у тебя сейчас есть просили бы, а тебе дать им нечего, я знаю. А теперь они воду пьют - и сыты. Так тебе и воды жалко?!
- Да ведь они ручей высушат, если станут так пить! - возмущался Оня. - Где будем брать воду?
- А вон дождичек собирается…
Первый день над лесом текли, почти задевая вершины сосен и елей, теплые и тихие облака. Порой они, как бы задерживаясь, сгущались, угрюмо чернели, и тогда сеялся, шурша в листве и в хвойных ветвях, реденький грибной дождь. Но тучка вскоре светлела, уходя, и окропленные елочки, желтеющие березки благоухали свежестью. Облака прикрывали нас от налетов вражеской авиации. Второй же день выдался, как на грех, ясный, и самолеты трижды бомбили нашу группу. Двое были убиты, трое ранены, - их отправили в "госпиталь", в землянки, вырытые в центре обороны.
Военврач третьего ранга Раиса Филипповна производила операции в брезентовой палатке. У нее насчитывалось уже больше пятидесяти человек легко и тяжело раненных. Она падала от усталости, но не отходила от операционного стола. Бойцы глядели на нее с благоговением, как на мать. Она почти не произносила слов, губы были плотно и скорбно сжаты, только глаза, темные и большие на исхудавшем лице, выражали заботу, печаль, нежность и боль. Отведя меня в сторону от палатки, Раиса Филипповна попросила негромко, по твердо:
- Мне нужно шесть подвод для тяжелораненых. Остальные могут идти. А Свидлер дает только три. Можно бросить все, что угодно, только не раненых.
Я посмотрел в ее печальные глаза, на ее девически строгий и такой мирный пробор и ощутил внезапную жалость к этой милой женщине - жить бы ей дома в своем Арзамасе, лечить детей от кори, от простуд - она была детским врачом, - читать книги, ходить в кино, приглашать на праздники гостей; а она молча, терпеливо несет тяготы войны, которые порой и мужчине нелегко выдержать.
- Хорошо, Раиса Филипповна, я скажу Свидлеру, чтобы он дал вам лошадей. Готовьтесь.
Никита Добров, выйдя из землянки, сел на поваленное дерево и, заметив меня, улыбнулся, закивал седой головой, подзывая к себе. Я подошел, присел рядом, все время ощущая какую-то неловкость - не мог отделаться от мысли, что передо мной не тот Никита, с которым я прожил бок о бок почти десять лет (школа ФЗУ, годы в Москве), а совершенно другой человек, суровый, немного угрюмый.
Густая преждевременная седина накладывала на весь его облик оттенок умудренной зрелости. Лишь ясные насмешливые глаза да улыбка напоминали о прежнем Никите. Он явно томился от безделья.
- Если бы ты знал, как мне надоело, как стыдно вот так отсиживаться! - почти простонал он и поморщился, словно от боли. - Прямо возненавидел себя! Когда трогаемся?
- Сегодня в ночь.
- Скорее бы уж!..
- Вылечишься, может, на завод вернешься, в кузницу, - сказал я. - Хоть от потрясения оправишься…
Никита с жаром запротестовал:
- Нет, я должен рассчитаться с фашистами за свое погребение! Я сюда вернусь. Дай только поправиться. - Он неожиданно и хорошо улыбнулся. - А помнишь, Дима, как мы: ты, я и Саня Кочевой - ходили в военкомат и требовали, чтобы нас отправили в Испанию воевать с мятежными войсками Франко? И военный комиссар сказал нам, что своя война не за горами… Как мы были огорчены, что нас не пустили!..
- Да, - отозвался я, отчетливо вспоминая наш юношеский порыв в тот солнечный летний день. - Так уж мы были настроены - сражаться за свободу любой страны, любого народа. А вот жизнь свою, кровь и жизнь без остатка отдаем только за ту землю, на которой родились и выросли, и нет нам ничего дороже ее, родной земли. Возможно, только в годину огромных бедствий и потрясений человек предстает во всей чистоте своих высоких человеческих, гражданских качеств.
Справа, в расположении батальона капитана Волтузина, в последний раз, трескуче, по-сорочьи проскрежетав, хлопнули две мины. Затем все смолкло: вражеские батареи и танки отдалились от леса на ночлег. Попрощавшись с Никитой, я вернулся на КП, к ветхому шалашику на краю небольшой полянки. Солнце садилось.
- Вы слышите, товарищ лейтенант, как гудит лес - ровно тот улей, который, помните, я потревожил, - заметил Прокофий Чертыханов, идя на шаг сзади меня, - Ох, до чего же рвутся все домой!.. И веселятся, словно на свадьбу их пригласили…
Мы четверо - полковник Казаринов, комиссар Дубровин, Щукин и я - тщательно разработали план движения колонн. Батальоны согласно этому плану готовились к походу. Лагерь ожил. Всюду среди деревьев сновали люди, раздавались слова команды, окрики на лошадей, запрягаемых в повозки, скрип колес, позвякивание котелков и ведер; затарахтел трактор артиллериста Бурмистрова. И я во всей полноте ощутил грозную силу большого и сложного боевого организма; он жил, боролся за жизнь, готовился к сражению…
Свет над лесом незаметно замутился прохладными сумеречными тенями. Сквозь лохматую темную ель пробилась и сверкнула голубой льдинкой звезда. А сбоку ели на зеленоватом небе зажглась еще одна, еще и еще - это были наши, солдатские звезды… Я сел на пенек, охваченный тоскливым, щемящим чувством, какое появляется при расставании, - расставаться с этим лесом было тяжело. Меня держала Нина. Здесь, во вражеском тылу, я ощущал ее близость, хоть и находились мы в разных местах. Скоро нас разделит рубеж из стали и огня, - сумеет ли прорваться сквозь этот рубеж наша любовь?.. "Прощай, Нина, - невольно подумал я, - удастся ли нам встретиться?.."
Боец Хвостищев подогнал к шалашу лошадь для полковника Казаринова.
Батальоны бесшумно снимались, двумя колоннами выходили из лесного массива и спешно двигались на восток, - предстояло покрыть за ночь четырнадцать километров. Я шел с батальоном капитана Волтузина.
- Ежик, ты от меня не отставай, слышишь? - сказал я Васе. - А то потеряешься… Чертыханов, следи за ним…
- Не отстану, - бойко отозвался мальчик, едва поспевая за нами.
Когда мы вышли на открытое поле, я оглянулся и чуть не вскрикнул от охватившего меня волнения и восторга: за нами, распространяя глухой и грозный гул шагов, несмело позвякивая оружием, молча и стремительно двигалась мощная боевая колонна. Чувство преданности этим людям отозвалось в душе радостным трепетом. Мне хотелось крикнуть громко, на всю колонну словами Горького: "Эй, вы, люди! Да здравствует ваше будущее!" И тут, как бы отзываясь на мое восторженное восклицание, внезапно, словно налетевший вихрь, грянула песня, с лихостью, с высвистами. "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить!" - пел взвод. Разудалая песня эта выплеснулась у людей сама собою, от радости, что вырвались, наконец, из лесов, что скоро они пройдут сквозь огонь и злость врага, скоро будут дома - на Большой земле, среди своих!
- Что это? - недоуменно спросил я Волтузина. Капитан весело засмеялся.
- Поют, мой лейтенант. - И убежал утихомирить развеселившийся не вовремя взвод. Песня вскоре оборвалась. Волтузин вернулся, почему-то очень довольный.
- В чем там дело? - с напускной строгостью спросил я. - Что это за распущенность?..
- Поют от восторга, - заявил Волтузин оживленно. - Вместе с командиром взвода. Домой идут, то есть, простите, в бой, на смерть - с песней в душе!.. А враги считают нас окруженными и уничтоженными, лейтенант…
Я только сейчас твердо и окончательно осознал, что эти люди, бойцы, младшие и старшие командиры, уже победили врага всерьез и навсегда, хотя, возможно, многие из них не останутся в живых.
Авангардный взвод Щукина уже спустился во тьме под уклон - наш путь пересекала небольшая полувысохшая речушка.
С того берега навстречу нам скатывались, сухо потрескивая моторами, толкая впереди себя слабые световые шары, два мотоциклиста. Они как бы упали вниз, скользнув с горки на мост; лучи фонарей вздрогнули, метнулись в одну сторону, затем в другую и погасли. Послышался короткий и пронзительный человеческий вскрик, и все смолкло. От Щукина прибежал связной: Гривастов и Кочетовский захватили одного гитлеровского мотоциклиста живым, второй убит.
Они Свидлера рядом не оказалось. Вместо него пленного с грехом пополам допросил связной капитана Волтузина. Мотоциклист рассказал о том, что в небольшой хутор, приткнувшийся на взгорье к лесу, переехал на запасный командный пункт командир пехотной дивизии, действующей на фронте южнее Ельни. Несколько позже на этом же мостике был задержан старик, - он уходил из хутора в какую-то деревню, к сестре или к дочери. Старик подтвердил показания пленного.
- Хуторок наш маленький, - сказал старик взволнованно, все время заглядывая мне в лицо, - он был до смерти рад, что встретился со своими. - Было восемь дворов, осталось пять: два сгорели недавно, в один бомба угодила и разнесла. Что тут штаб какой-то остановился, так это верно. Стоит. И генерал при нем. Сам видал. Прикатили нынче после обеда на легковых машинах, на грузовиках, одна машина с железными бортами, на ней пулемет-Жителей всех - вон. Вытурили. Носили в избы какие-то ящики с бумагами, и кругом все провода, провода…
- Солдат в хуторе много? - спросил я.
Старик взглянул на растянувшуюся, уходящую в темноту колонну и поспешно ответил:
- Нет, немножко. Хотя избы все заняты сполна. В избах-то офицеры. А солдаты в палатках. Наверняка сказать не могу, но, думаю, до ста насчитаешь…
Мы с Волтузиным взглянули на карту. Хутор стоял чуть в стороне от нашего маршрута. Его можно было обогнуть правее, но тогда мы рисковали сбиться с пути, да и вообще пройти неуслышанными и незамеченными едва ли было возможно.
- Хутор будем атаковать, - сказал я Волтузину.
Капитан ответил без колебаний:
- Очень хорошо.
- Отец, - обратился я к старику, - вы сможете провести наших бойцов в обход хутора?
- Завести их, стало быть, на ту сторону? А как же не могу, если я тут каждую тропинку знаю. С завязанными глазами проведу, бережком, потом лесочком, и туда… Давайте ваших бойцов.
- Пошлите-ка песенников в обход хутора, товарищ капитан. Два других взвода зайдут справа и слева. Сигнал - ракета. Прикажите разведчикам резать их связь. С первым взводом, с песенниками, пошлите командира роты. По выполнении задачи, рота присоединяется к колонне. - Капитан Волтузин скрылся в темноте, прихватив с собой старого проводника. - Чертыханов, - позвал я. Прокофий приблизил свое лицо прямо к моему лицу. - Беги к политруку Щукину, передай ему мое решение - атаковать ЗПК дивизии. Его роте двигаться, не меняя направления. Быть готовым помочь атакующим огнем.
Прокофий умчался под гору.
Я послал связных предупредить о принятом решении полковника Казаринова, двигавшегося в третьем батальоне, и комиссара Дубровина, возглавлявшего вторую колонну, идущую справа от нас.
Колонна, приостановившаяся в связи с допросом мотоциклиста и опросом старика, снова тронулась. Первые взводы уже спустились на мостик. А сбоку, обгоняя нас, глухо топоча каблуками, бренча непригнанным снаряжением, пробежали бойцы, - они будут атаковать хутор. Среди бегущих я заметил и старика и как будто самого Волтузина. "Зачем это он с ними побежал?" - подумалось мне. Но, может быть, я ошибся. Нет, это был капитан. Оборвав бег, он круто обернулся ко мне на своих коротких неутомимых ногах, бодро доложил:
- Все в порядке, мой лейтенант! Старик в беге не уступает молодому бойцу. Он обещал вывести взвод в течение получаса. Думаю, что так и будет.
- Хорошо, - сказал я и отметил время.
Возбуждение, охватившее капитана, толкало к действию, он опять сунулся в темноту, кивнув мне на ходу:
- Извините.
Голова колонны, поднявшись на взгорье, опять задержалась, ожидая атаки взводов. Высоко в небе, под самыми звездами, неслись рывками редкие облака, даже в темноте отсвечивающие белизной. Они таили в своем торопливом полете что-то неспокойное, предостерегающее. По земле так же торопливо бежали тени, и временами, когда в облачные прорехи падал дрожащий, призрачный свет, явственно вырисовывалась дальняя грива леса, прикрытые ее тенью избенки хутора, тускло отсвечивала зеленоватыми бликами вода в речушке. Над головами людей, настороженно стоявших в колонне, колыхался блистающий в изморозной свежести пар. Приглушенный шепот походил на шелест листьев. Медленные и гулкие всплески взрывов, доносящиеся с фронта, усиливали напряженность. Но на душе у меня было спокойно, чувство тревоги, как бы перегорев, легло глубоко на дно.
Полчаса истекли. Ветер неутомимо гнал и гнал облака, и в тишине казалось, что они шуршат. "Что случилось там со взводами? - думал я, все время глядя в сторону хутора. - Что они так долго медлят?"
- Вася, - сказал я Ежику, - найди капитана Волтузина.
Мальчик проворно прошмыгнул среди бойцов, скрылся во тьме. Вскоре он прибежал назад.
- Командир третьей роты сказал, что комбат сам повел взвод в хутор.
"Не утерпел, - подумал я про капитана. - Возможно, это лучше, надежнее".
За хутором одиноко взлетела ракета, облила зеленоватым, неживым светом лес и притаившиеся избы. Крики "ура!", выстрелы, а потом и хлопки гранат вспыхнули одновременно в разных концах и, стремясь навстречу друг другу, сомкнулись над хутором, слились в сплошной, протяжно-режущий вопль. Внезапно полыхнуло ввысь огненное, слепящее облако, - очевидно, подожжена была цистерна с горючим. Высокие пляшущие тени завихрились в хуторе. Загорелась изба. Атака была внезапной и успешной, - это чувствовалось по настроению бойцов, которым не стоялось на месте, всем хотелось туда, в бой.
Ежик испуганно смотрел на пожарище, на мелькающие в свете огня фигурки людей.
- Товарищ лейтенант, почему так долго не идет Чертыханов? Может быть, он там, в бою?
- Придет.
Я приказал головному взводу двигаться вперед. Люди проходили неподалеку от освещенных дрожащим пламенем изб; отблески этого пламени ложились на колонну, и сурово озирающиеся на место боя лица красноармейцев казались накаленными.
Мы миновали хутор, пересекли поле и опять вступили в лес. На лесной, дороге меня догнал капитан Волтузин. Отдуваясь после бега, он вытирал голову и шею платком.